История одной деревни - Ольга Лапина

Из воспоминаний Татьяны Старковой

«…Я на своей свадьбе была одета очень красиво. Свадебное платье мое было крепдешиновое, нежно-фиолетового цвета. Мама еще пиджак для меня купила. А на голове у меня был венок, цветочки гипсовые такие в два ряда… И по краям свисают длинные гирлянды цветочков… И фата…»

Что-то знакомое просматривается в описании этого венка с фатой, не правда ли? Ну конечно! Татьяна Старкова дает описание немецкой свадебной фаты с веночком, которые были в ходу в Джигинке до революции и после революции. Но как же подобное немецкое свадебное украшение оказалось на Татьяне? Дело в том, что поскольку венок и фата в послевоенное время были удовольствием дорогим и, прямо скажем, почти недосягаемым, то венок и фату чаще всего не покупали, а одалживали. В Джигинке, например, это сокровище одалживали в немецкой семье Баербахов (немцы потихоньку начинают возвращаться в Джигинку в эти годы, о чем будет сказано дальше). Семья Баербахов каким-то чудом сохранила и фату, и венок в революционные и военные годы, и теперь эти венок и фата украшали собой всех невест Джигинки. По очереди.

Пожалуй, в первые послевоенные годы только подобные детали, нечаянно всплывающие время от времени, и напоминали о былой, «немецкой» страничке истории Джигинки.

Но что же наши немцы? Как складывалась их жизнь в послевоенные годы?

Разумеется, у каждой семьи была своя история. Но было то общее, что их объединяло, – Джигинка. Тоска по родине, мечты о том, чтобы возвратиться на родную землю. Но об этом долгое время еще не могло быть и речи. Поэтому немцы принимали жизнь такой, какой она была, и продолжали жить. Строили на чужбине дома, женили там своих детей, работали, отмечали праздники, хоронили своих дорогих покойников в чужой земле, читали молитвы и опять мечтали. Мечтали, что вернутся на родину, в Джигинку. Но это была пока мечта.

Еще их объединял страх. Страх этот был уже неизбывным. Он был постоянным спутником, обязательным элементом их жизни. Страх за родных, за себя. У многих джигинских немцев в то время было немалое количество родственников, что отбывали сроки по тем или иным статьям. О них по-прежнему боялись спрашивать. Тем более боялись спрашивать о тех родственниках, что жили в других странах. Боялись не только говорить об этом, но и думать.

Такие родственники были и у Клары Пропенауэр. Одни из них, например, жили в Канаде. А тетя Клары Пропенауэр Вероника со своей семьей – та и вовсе в Германии жила. И никто бы не стал разбираться, что в Германию она попала не по своей воле, а во время оккупации Бессарабии, где она с семьей жила во время войны, все они были захвачены в плен и угнаны в Германию. Такая история. Но Клара долгие годы не смела не только отвечать на письма своих родственников из далекой Германии, но и получать эти письма боялась.

Из воспоминаний Клары Пропенауэр

«…Они писали из Германии. Добрые люди переслали нам эти письма. Но мы на эти письма не смели отвечать, поскольку не только писать – думать боялись о том, что наши родные живут в Германии…»

И в такой ситуации была не только Клара Пропенауэр. Впрочем, пересиливая страх, немцы искали своих родных, с которыми их разлучила война. Искали настойчиво. Даже если при этом подвергали опасности собственные жизни.

Вильгельм Фладунг рассказывает, что один хороший знакомый его отца, вернувшись в Восточный Казахстан из трудармии, долгое время пытался разыскать свою семью, с которой он был разлучен в годы войны. Но сколько бы попыток он ни предпринимал, все было тщетно. И тогда он написал письмо известной поэтессе, которая в то время организовала масштабную акцию по поиску родственников, потерявшихся во время войны. Долгожданный ответ пришел довольно скоро. Основная мысль письма сводилась к тому, что «розыском фашистов я не занимаюсь». (Это известная детская поэтесса Агния Барто (урожденная Гитель Лейбовна Волова). Она вела известную на всю страну радиопередачу «Найти человека». – Альфред Кох.) После такой жесткой отповеди Эмиль Иванович (так звали этого знакомого) сильно пал духом.

Из воспоминаний Вильгельма Фладунга

«…Но однажды он пришел к нам домой, счастливый такой. И говорит моему отцу, что семья его все-таки нашлась. В Америке. Жена и дети. Что он получил письмо от них. На что мой отец только грустно покачал головой и сказал ему, что такие письма просто так не приходят, что теперь ему нужно ждать гостей. И точно. Уже вечером того же дня у Эмилия Ивановича был обыск. Посадили, конечно. Статью подвели – что-то про спекуляцию. Ну, это они так придумали, чтобы посадить. Он, конечно, никаким спекулянтом не был. По этой статье, кстати, он потом не один раз сидел…»

Еще немцы боялись за своих детей. Дети эти, часто родившиеся уже в Восточном Казахстане, в истории своих семей особенно не вникали. Да и родители старались им лишнего не говорить, чтобы те по детской своей наивности не навлекли какой беды на себя и семью. Эти дети, выросшие в Восточном Казахстане, часто и не задумывались о том, что они из семьи немцев, что у них какая-то своя, особая история, отличная от истории других детей, что живут рядом с ними. Они чувствовали себя своими среди своих. Но дети местных жителей, дети, которые все слышат, все видят, часто вслух произносили то, о чем, вероятно, не раз говорилось в их семьях. И вот тогда в пылу детских игр, обид, размолвок немецкие дети могли слышать много интересного про себя.

Из воспоминаний Лины Прицкау

«…Однажды в классе (я тогда училась к классе пятом) один мальчишка обозвал меня фашисткой. Это был для меня такой удар, такое оскорбление. Я не помню, как прибежала домой, бросила портфель на стул и упала с рыданиями на кровать. Папа с мамой всполошились, спрашивают, что со мной. А я от слез слова выговорить не могу. Потом рассказала, что одноклассник меня фашисткой назвал. Родители стали меня успокаивать. Говорили: «Ну что ты плачешь? Это он так от недалекого ума тебе сказал. Глупый мальчишка. А умные люди такого никогда не скажут. Какие же мы фашисты? Да мы этого Гитлера и знать не знали…»

Из воспоминаний Нины Георгиевны Кох

«Мы познакомились с Рейнгольдом Кохом, моим будущим мужем, в 1955 году. Те годы, которые он пережил, – годы его детства, юности – были очень тяжелыми годами для немцев. После того как их выслали, они стали людьми второго сорта…

Я всегда хотела изучить немецкий язык. А Рейнгольд не хотел. Не знаю почему. Наверное, он столько пережил за это дело… Такое было унижение… У него же другого имени, как только Фриц, и не было в детстве. “Эй, Фриц!..” – кричали ему вслед. И если он в кино ходил, то он должен был в помещение заходить последний. “Немец”… И он рассказывал, что всякий его мог ударить, обидеть… По дороге в школу, например, нужно было пройти через ручеек, через который было перекинуто бревно. И все по этому бревну проходили. Так не было случая, чтобы кто-то его с этого бревна не столкнул бы. В любую погоду. Фриц…»

Но между тем немцы не примеряли на себя роль несчастных людей. Не жаловались, не плакались, не ныли. Они по возможности выстраивали вокруг себя ту жизнь, к которой стремились. Которая осталась в их памяти, в их рассказах, в ощущении жизни. Соблюдали традиции, которые когда-то еще их далекие предки вывезли из Германии. В этих мелких деталях жизни, в этом следовании традициям, в старательности и в строгом отношении к себе, в идеальном исполнении всего, за что бы они ни брались, была защита от хаоса внешнего мира, от непредсказуемости происходящего вокруг, от зависимости от всех и вся. Это была их свобода. Тихий протест против несвободы.

Когда немецкие женщины стряпали на своей идеальной, до блеска отдраенной кухоньке, среди своих чистейших кастрюлек, сковородок, мисок, они отвоевывали свое пространство свободы. Они были в эти минуты властительницами времени.

Время принадлежало им, когда они штопали носки своим детям, когда латали их рубашки, когда мастерили им обувь, пальтишки, платьица. Когда драили полы в доме и крахмалили занавески, когда замешивали квашню и читали свои молитвы. В трудолюбии, упорстве и молитвах – в этом единственном отныне была их земля обетованная. И этого никто не мог у них отнять. И нужно сказать, что со временем джигинские немцы сумели перебороть настороженное отношение к себе, сменившееся на уважительное отношение как минимум.

Марина Степанова, которая родилась и выросла в Зыряновске, вспоминает, что ее окружали там люди самых разных национальностей, но немцев среди них всегда можно было отличить.

Из интервью Марины Степановой

«…Они (немцы) всегда были доброжелательные, вежливые, воспитанные, ответственные, обязательные. Выглядели всегда очень опрятно… Даже если работали на рудниках простыми рабочими (а это очень грязный труд), все равно выглядели необыкновенно опрятно. Невозможно понять, как это им удавалось. Дома же немцев тоже можно было легко определить. У них всегда были самые чистые, аккуратные дворы. А уж какой образцовый дома порядок – об этом и говорить не стоит. Притом что семьи, как правило, были многодетные: пять-шесть детей было для них нормой…