История одной деревни - Ольга Лапина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марина Степанова, которая родилась и выросла в Зыряновске, вспоминает, что ее окружали там люди самых разных национальностей, но немцев среди них всегда можно было отличить.
Из интервью Марины Степановой
«…Они (немцы) всегда были доброжелательные, вежливые, воспитанные, ответственные, обязательные. Выглядели всегда очень опрятно… Даже если работали на рудниках простыми рабочими (а это очень грязный труд), все равно выглядели необыкновенно опрятно. Невозможно понять, как это им удавалось. Дома же немцев тоже можно было легко определить. У них всегда были самые чистые, аккуратные дворы. А уж какой образцовый дома порядок – об этом и говорить не стоит. Притом что семьи, как правило, были многодетные: пять-шесть детей было для них нормой…
Нет, у нас никто их фашистами не называл и никаких ассоциаций с прошедшей войной с Германией их присутствие не вызывало. К ним относились очень хорошо. Очень уважали…»
К слову, самой Марине Степановой придется вместе с семьей уехать из Зыряновска уже в 1990-е, когда межнациональные отношения стали, мягко говоря, непростыми. Видимо, в качестве утешения местные чиновники говорили им, что с казахским сердцем и русским руками они нигде не пропадут. Тогда им пришлось за бесценок продать свою квартиру и вещи. Вырученных денег хватило только на билеты в один конец. Так семья Марины оказалась в Джигинке. Впрочем, это уже другая история другого времени.
Возвращение
В 1960 году в Джигинке был образован совхоз «Россия». Директором совхоза в это время был Борис Ревин, который и стал инициатором процесса возвращения немцев в Джигинку. Пообщавшись с коренными жителями, он разузнал, что Джигинка – не какое-нибудь захудалое сельцо, а бывшая немецкая колония со славной историей, бывший колхоз-миллионер им. Карла Либкнехта. Словом, Ревин загорелся идеей вернуть трудолюбивых немцев в Джигинку.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Я у председателя как-то в разговоре спросила: “Почему же вы решили позвать немцев из Казахстана?” А он мне ответил, что при немцах село процветало. Вот он и решил вернуть Джигинке былую славу…»
Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)– Я считаю, что вы воспользовались той абсурдной ситуацией, когда офицеры были лишены власти. Естественно, когда вооруженные люди перестают подчиняться своим командирам, неизбежно кровавое столкновение…
– Конечно же, большая глупость – создание солдатских комитетов. Мы, кстати, в Красной армии все это ликвидировали, как вы знаете, и ввели очень жесткую дисциплину и подчиненность командиру. Но дело не в этом. Во-первых, начинаем с начала. Февральская революция совершилась, когда никаких солдатских комитетов еще не было. Временное правительство солдатские комитеты ввело к лету 1917 года. И летом 1917 года фронт действительно затрещал по швам. Летом 1917 года Ленин уже прибыл в Москву с четкой договоренностью с германским командованием о том, что, если он придет к власти, он закончит войну и подпишет с немцами мир. Чего они желали, потому что они не хотели войны на два фронта. Нас это полностью устраивало. И мы этот мир подписали. Какие к нам претензии? Мы дали русскому народу то, что он хотел, – мир! А вы предлагаете, чтобы мы продолжали войну еще год? Но народ этого не хотел!
– Как могла бы развиваться ситуация иначе? Я думаю, что российская элита просто не успела выработать новые органы власти. Легитимные, признанные народом. Например, Учредительное собрание…
– Учредительное собрание мы собрали. И что? Мы их распустили вовсе не потому, что мы там не имели большинства! А потому, что оно отказалось принять абсолютно очевидные и совершенно понятные для всех вещи: Декрет о мире и Декрет о земле, которые мы уже приняли как правительство. Тем самым они доказали, что они нелегитимны. Что они не выражают волю народа. Потому что даже идиоту было понятно, что за Декрет о земле нужно голосовать. Но его заблокировали! Оставим в стороне Декрет о мире, хотя это тоже очевидная вещь, но кто заблокировал Декрет о земле? Учредительное собрание. А Декрет о земле – это была чистая, взятая из программы эсеров идея. И они за свою собственную программу отказались голосовать не из-за того, что народ был против Декрета о земле. А из-за того, что, видите ли, они не захотели штамповать решение узурпаторов.
Это всего лишь революционная фраза. Опять поза вместо дел! Это как раз то, чем вы в начале 1990-х наслаждались! Помните, как вы с радио по улице ходили? Говорильня! Вот это все и происходило в Учредительном собрании. Только тогда страна находилась на грани краха. И нам уже некогда было думать. Либо отдаем мы землю крестьянам, либо не отдаем землю крестьянам. Господа, это ваша программа, мы ее взяли у вас! Левые эсеры им говорили: это наша программа, эсеровская! Крестьянской партии. Землю – крестьянам. Декрет – слово в слово: «помещичье земледелие отменяется полностью, без всякого выкупа».
– Я уже понял, что Ленин был вашим учителем, и его политическое завещание вы пытались претворить, и это дело всей вашей жизни. Но почему ж тогда был создан институт Ленина и вы подвергали цензуре его произведения, какие-то куски, фрагменты или даже целые статьи?
– Ну слушайте, Ленин писал много всякого разного. И не всегда он писал вещи, которые связаны с марксизмом. Если сейчас опубликовать все, что написано Львом Толстым, в том числе и его расписки или письма любовницам в молодости, да кому это надо? Или переписку Чехова с братом, где они обсуждают проституток…
Понимаете, все, что мы убрали из Ленина, это все не касалось каких-то фундаментальных марксистских вещей. Это касалось вопросов тактики, политической интриги, отношения к людям… Можно сказать, что это вообще были приватные вещи. Как, например, он меня ругал за то, что я Крупскую послал подальше. Ну кому это интересно, кроме нас троих?
– Победителем в войне считается тот, кому после ее окончания платят. Вы им сейчас платите, а они вам – нет. Значит, они выиграли у вас войну. Очевидно, что вы сделали из Ленина культ. Получается странная история: вы хотели привести людей к более высокой ступени развития. Чтобы перестали действовать примитивные мотивации. А получается, что для этого вводили в жизнь страны мотивации еще гораздо более примитивные. Культ одного человека. Ленина, Сталина.
– Все равно со школьной скамьи до университета, а дальше и до самой смерти человек слышал, что Бога нет, что религия – опиум для народа, что мир материален и так далее. Поэтому я думаю, что со временем можно было, конечно, ленинский культ потихоньку начинать микшировать, сводить на нет…
Поначалу нам нужна была какая-то пассионарная личность, которая олицетворяла бы собой, персонифицировала бы то дело, которое мы делаем. Нам кажется, что нам это удалось. Но по мере того, как люди становились бы более образованными, жить бы лучше стало, время поспокойнее бы было, я думаю, это противоречие бы снялось…
К концу моего правления подавляющее большинство людей уже стали материалистами. В церковь ходили единицы. Поэтому совершенно напрасно вы пытаетесь увидеть противоречие в том, что я, с одной стороны, создавал квазирелигиозный культ Ленина, а с другой стороны – был упорным материалистом. Мне кажется, это вещи, которые можно сочетать.
Так джигинские немцы постепенно стали возвращаться в село. У каждой немецкой семьи была своя история возвращения в Джигинку. Но в каждой из этих историй прослеживается одна генеральная линия – возвращение это было непростым и не было вопросом одного дня, месяца или года. Это была долгая дорога на родину, растянувшаяся на годы.
Конечно, джигинские немцы, как и остальные советские немцы, надеялись, что с окончанием войны все вернется на круги своя, справедливость восторжествует и они по меньшей мере не будут изгоями в собственной стране.
Но не все так просто было на деле.
Одной из первых, кто вернулся в Джигинку, была Элия Готлибовна Швец. Но у нее совершенно особенная история. Как жена красноармейца она не была выслана в Восточный Казахстан, но была в дальнейшем угнана немцами в Германию. По окончании же войны прямиком из немецкого трудового лагеря она попадает вместе со своими детьми на спецпоселение в Восточный Казахстан (как враг народа). Отсюда она настойчиво пишет запросы в Джигинку, на имя мужа, соседей, предпринимает отчаянные попытки вернуться на родину. Безуспешно.
Наконец получает письмо от мужа, который, как оказалось, давно уже искал свою семью.
Из воспоминаний Элии Готлибовны Швец
«…Чтобы вернуться домой, пришлось собрать много документов. Только на второй раз муж забрал нас домой. Это было в августе 1946 года. Дом наш был заселен. Нам пришлось зиму пережить в сараюшке, а весной начали строить домик…»
