Пленная Воля - Сергей Рафалович

XVIII век

Карты, женщины, и войны,И победы тут и там;Мадригалы непристойны,Сладострастны речи дам.

Вьются кудри, блещут взоры,И на красных каблукахПозолоченные шпорыЧто-то шепчут впопыхах.

Пышно убраны салоны,А тела обнажены;Для любовников все жены,Лишь для мужа нет жены.

Счастье жаждет переменыБыстротечно, как вода;И в изменах нет измены,И былому нет следа…

А любовию безмернойОсчастливлены на час,Угасают в страсти вернойАиссе и Леспинасс.

«Сжег Степан-пропойца хату…»

Сжег Степан-пропойца хату,Отомстил, хмельной, врагу;Уж давно твердил он брату:Подожгу, да подожгу.

Все сгорело: скарб убогий,Скот, на мужике кафтан;И в дыму среди дорогиЛиковал хмельной Степан.

«Нет, сосед, ты мне не жалок!Это дело неспроста:Ты ссудил мне сотню палок,Отплатил я, на-ко-ста.

Может, по миру, как нищий,Ты с сумою побредешь?Что ж? Моей отведать пищиНе зайдешь ли, кум? Зайдешь…

Не поклонишься ли в ножки:«Корку хлеба дай. Не тронь…»— Писк в огне раздался кошки:И Степан полез в огонь.

Статуя

Белый мрамор в темной нишеБесприветен, недвижим;Тишина вкруг камня тише,Ночь светлеет перед ним.

Мглы покровы сбросив смело,Обнажил он с торжествомКрасоту земного телаВ совершенстве неземном.

Кто-то смертными рукамиМрамор девственный согрелИ бессмертными чертамиВ нем мечту запечатлел.

И томится образ вечныйВ гнете мраморных оковДля людей — нечеловечный,Не небесный — для богов.

Из сборника «SPECULUMANIMAE» (С.-Петербург, 1911)

Нежность

В нас кровь одна. В одной утробеСозрели тайно два зерна.Мы не уснем в едином гробе,Но в нас двоих душа одна.

Не слиться нам. Тела раздельны,И я — не ты, и ты — не я,Но нас роднит призыв бесцельныйИ беспричинный бытия.

И бескорыстен, и бесплоден,И неразрывен наш союз,Нерасторжимостью свободенИ крепок властью тайных уз.

И чем мы дальше друг от другаВ заботах тягостного дня,Тем совершенней облик круга,С тобой связавшего меня,

Тем замыкается теснееБезбрежной вечности кольцо,И в нас двоих лишь нам виднееМиров единое лицо…

Верна призванию земномуИ власти тайны неземной,Любя, отдашься ты другомуИ будешь страстною женой.

Былые миги продолжаяЧудесной жертвой матерей,Навек родная и чужая,Родив, полюбишь ты детей.

И в час тревоги иль досуга,Покорна благостной судьбе,Среди толпы найдешь ты другаС душою, близкою тебе.

Верна семье, верна чужому,Узнаешь, что кому отдать…Лишь для меня, но по-иному,Ты будешь друг, жена и мать.

Лишь для меня, не тратя силыИ не меняясь в смене дней,От колыбели до могилыСестрой останешься моей…

Не жаждем мы ни прав, ни дара,И каждый светится в другомНе ярким пламенем пожара,А негасимым огоньком.

Печаль

В кожаном кресле усевшись покойно,Бабушка вяжет чулок.Мысли, как тучи, толпою нестройнойТихо плывут на восток,

К годам минувшим, где солнце всходило,К годам, где солнце взошло.Там, вдалеке, зеленеет могила,Воды блестят, как стекло.

Путь многолетний прошедшие рядомСпутники, муж и жена,Там, обменявшись тоскующим взглядом,Выпили оба до дна

Жизни согласной душистый напиток,Горькое зелье разлук.Счастья былого исписанный свитокВыпал из старческих рук.

Все и пришло, и ушло в свое время,Жажду души утолив;Страстных желаний тяжелое бремяСмыли прилив и отлив.

Было так близко от них до могилы,Ровен и гладок был путь, —Глаз пригляделся, примерились силы,Явность рассеяла жуть.

Нежно и мирно прощанье свершилось;Память тиха и нежна.Тихо баюкает все, что любилось,Нежно грустит тишина…

Долгие годы прожив одинокоВ сонме детей и внучат,Знает вдова, что стремнины потокаЮных от старых умчат;

Знает, что все увядает, что спеет,Снов, как цветов, не вернуть;Знает, что слабая старость сумеетС кресла в могилу шагнуть…

В белом чепце над кудрями седыми,С добрым и грустным лицом,Бабушка жизнь доживает с живыми,В прошлом живет с мертвецом.

Скорбь

Над свежей могилой в раздумье немомСклонилась она и застыла.Безмолвно, пустынно и тихо кругом,Тиха и безмолвна могила.

И тихо, должно быть, под рыхлой землей,Покорной привычным обрядам,Где мертвый ребенок с умершей мечтойНавек успокоились рядом.

Пусть нет им возврата, пусть нет им следа,Пусть с прошлым грядущее схоже:Лишь то, чего жизнь не вернет никогда,И жизни, и счастья дороже.

Могильной плитой ограничен простор,Бессильные руки повисли,Угасшие взгляды гасят ее взор,И мертвыми скованы мысли.

Под черной вуалью не видно лица, —Над гробом ей жизни не видно.Одно лишь страшит ее: жить без конца,Одна только смерть ей завидна.

Глядит и не видит, и спит наяву,К призывам живущих глухая.И кто б ни сказал ей: «Тобой я живу»,Ответила б: «С ним умерла я».

Преданность

Старая, добрая, тихо-ворчливая,Голову клонит, не выпрямит плеч,Стонет, кряхтит, — не уступит, ревнивая,Права трудиться, журить и беречь.

Щеки и лоб все изрыты морщинами:Ночи бессонные, черные дни; —Чуждой тревогой, чужими кручинамиВерное сердце томили они.

Вспомнит ли прошлое — дети любимые,Дети чужие глядят на нее,Плачут, смеются, болеют родимые,Шепчут про горе иль счастье свое.

Им отдала она дни беззаботныеТолько однажды цветущей весны,Жизни безропотной годы бессчетные,Женскую ласку и девичьи сны.

Им отдала бы и старость недужную,Угол насиженный в доме чужом,Жизнь для живых и умерших ненужную,Больше чем жизнь свою — мысль о былом.

Ходит — плетется, привычками связана,— Руки ласкают и губы ворчат, —Точно хранить и поныне обязанаБабушка дочку иль малых внучат.

Самоотверженность

В белой косынке, в переднике белом,С нежностью скорбною в светлых очах,Зовам телесности чуждая телом,Тихо врачует страдающий прах.

Счастья земного лучи и напевыСтойкое сердце не могут увлечь.Пусть, соблазняясь, терзаются девы, —То, что не ценно, не трудно сберечь.

Все, что случайно даровано было,С чем беспричинно связал ее рок,Вырвала с корнем — и руки раскрыла,В бездну свергая увядший цветок.

Светлой тропою незримой свободыМолча идет, не сбиваясь с пути,Там, где бесцельно теснятся народы,Там, где владыки не в силах пройти.

Жизнь отдала она горю чужому,Чуждым страданиям жаждет помочь.Бледная, белая, светит больномуТочно звезда, прояснившая ночь.

Спесь