Безгрешность - Джонатан Франзен

– Вот и прекрасно.

– Она ушла сегодня, чтобы мы с тобой могли побыть наедине. Оттого-то смешно и досадно, что тебе вдруг так срочно понадобилось навестить мужа. Нет, она не глупа. И не бесчувственна.

– Разумеется, она прекрасна во всех отношениях. Так вперед, трахни ее как следует.

– Последнее, чего она хочет, это встрять между нами. Она восхищается тобой…

– Сделай ей ребенка, теперь ты можешь, ты всю свою вину истратил на меня…

– Восхищается тобой и чувствует, что ты ей тут не рада. Сильно переживает.

– Так. Это очень мило, но мне не нравится, что вы с ней говорите обо мне, и еще меньше нравится, что ты говоришь обо мне сейчас. Окажи мне любезность, переключись на Анабел.

– Ты расстроена, – сказал он. – И я тоже. Пока ждал тебя, разозлился, начал ревновать. Прости меня. Ты приехала домой с замечательным материалом, ты, понятное дело, устала, и что же мы? Мы ссоримся.

– Вернусь я, вернусь. Никуда не денусь, и ты это знаешь. Просто время от времени я сталкиваюсь с тем, как я ненавижу такую жизнь, хоть это и хорошая жизнь. У тебя нет такого чувства?

Он покачал головой.

– Я вымоталась, – сказала она. – И мне предстоит работать все выходные напролет. Сейчас могу думать только об одном: там есть комнатка, и она моя, на все сто процентов моя – там, а не здесь. Прости меня.

Он снова вздохнул.

– Пока ты не ушла…

– Да?

– Я должен кое-что тебе сказать. Только постарайся не сердиться.

– Уже начинаю сердиться от такого вступления.

Он положил очки на подушку и, закрыв лицо руками, потер глаза.

– Ты подумаешь – почему я не начал с этого, – сказал он. – Подумаешь, что я псих. В общем, я предполагаю, что она моя дочь.

– Кто твоя дочь?

Он надел очки и уставился прямо перед собой. В комнате словно присутствовал кто-то третий.

– Это невозможно, – сказал Том. – У меня нет дочери, а если бы даже и была, какая вероятность, что она окажется в моем доме?

– Нулевая.

– Вот именно.

– Так что же?

– Она дочь Анабел, – сказал он. – Ее мать – несомненно, Анабел. А отец – я. В этом я тоже практически уверен.

Лейле пришлось сесть, чтобы комната перестала вращаться.

– Этого не может быть.

– Теперь ты понимаешь, почему я так ждал твоего возвращения.

Даже сидя, она чувствовала, как наклоняется под ней пол, словно пытаясь вывалить ее из дома наружу. Возможно ли, чтобы все на этом кончилось? Чтобы сейчас она навсегда уехала домой, к Чарльзу? Казалось, возможно.

– Началось с ее слов: “Запах – ад”, – сказал Том, – и с того, что ее мать немного не в себе и живет так, словно от кого-то скрывается. В среду, после театра, я спросил ее, почему ее мать сменила имя. Она ответила: “Из страха, что мой отец заберет меня у нее”. Похоже на Анабел? Еще как. Тогда я спросил ее, есть ли у нее фотография матери…

– Не хочу слушать дальше, – сказала Лейла.

– У нее была фотография, в телефоне.

– Я правда не хочу этого слушать.

Ей уже думалось: знай Том, что Анабел родила ребенка, он бы не отказывал так упорно в этом ей. И думалось, что вот и конец их совместной жизни.

– Так кто же отец? – продолжал Том. – Избавлю тебя от подробностей, но я им никак не могу быть. И вместе с тем я практически уверен, что это я.

– Почему?

– Потому что возраст Пип как раз такой и потому что я знаю Анабел. И понятнее становится, почему она так внезапно исчезла: узнав, что забеременела…

– Повторяю еще раз. Для меня слушать про Анабел – пытка.

Том вздохнул.

– Передать не могу, как странно было увидеть в телефоне Пип ее фотографию. Я секунду всего смотрел, но и секунды хватило. Что я сказал, не помню, но Пип вела себя совершенно непринужденно. Не как человек, пытающийся что-то скрыть. Я попросил – она показала. И это заставляет думать…

– Что она понятия не имеет.

– Да. Или что она на редкость умелая лгунья. Потому что невольно приходит на ум, что она солгала нам насчет бойфренда. Вдруг она все-таки знает, кем я ей прихожусь?

– Ты ее не спросил?

– Хотел сначала с тобой поговорить.

Лейла вспомнила про сигареты, которые хранила в холодильнике на крайний случай. Выпивка дала ей по башке. А рассказ Тома дал еще сильнее.

– Ко мне это отношения не имеет, – глухо проговорила она. – Это твоя жизнь, твоя настоящая жизнь, та жизнь, которая имеет для тебя значение. Я всегда была так, сбоку припека. И даже если ты не хотел ее вернуть, ту свою жизнь, она сама пришла за тобой. Обо мне можешь не беспокоиться, я знаю, как уйти тихо.

– Я бы очень хотел никогда больше не встречаться с Анабел.

Она нервно усмехнулась.

– Боюсь, тебе предстоит видеться с ней довольно много.

– Пип хорошо ищет информацию. Напрашивается мысль, что она сумела узнать, кто ее мать, и это привело ее ко мне. Но если предположить, что она это выяснила, то она должна знать и то, что на имя Анабел существует доверительный фонд на миллиард долларов.

– На миллиард?

– Если бы Пип это знала, она бы не поехала в Денвер. Давила бы на мать, чтобы она погасила ее несчастный учебный долг. И поэтому я думаю, что она ничего не знает.

– Миллиард долларов. У твоей бывшей жены миллиард долларов.

– Я тебе об этом говорил.

– Ты говорил – огромные деньги. Не называл сумму.

– Это оценка на основе доходов компании “Маккаскилл”. На момент смерти ее отца было уже около миллиарда.

Лейла привыкла чувствовать себя легкой, как перышко, но сейчас почувствовала себя совсем невесомой и незначительной.

– Извини, – сказал Том. – Да, много я на тебя всего вывалил.

– Много? Так. У тебя есть ребенок. Дочь, про которую ты двадцать пять лет знать не знал. И которая поселилась прямо в твоем доме. Да, пожалуй, многовато ты на меня вывалил.

– Для нас с тобой это ничего не меняет.

– Это уже все изменило, – возразила Лейла. – К лучшему притом. Ты нормализуешь все с Анабел, у тебя сложатся хорошие отношения с Пип, никакой больше одержимости. Будете вместе проводить отпуск. Все чудесно.

– Прошу тебя. Лейла. Помоги мне понять. Почему она приехала в Денвер?

– Понятия не имею. Невероятное совпадение.

– Нет, не может быть.

– Ладно, значит, она в курсе и прекрасно умеет врать.

– Ты правда думаешь, что она такая искусная лгунья?

Лейла покачала головой.

– Она не знает, – подытожил Том. – Но если не знает… как же она, черт возьми, сюда попала?

Лейла снова покачала головой. Когда ее тошнило, рвота подступала необязательно при мысли о еде; она подступала при мысли о желании чего бы то ни было. Тошнота – запрет на любые желания. И ссора тоже. К ней вернулось былое чувство опустошенности, убеждение, что любовь невозможна, что как бы глубоко они ни хоронили свой конфликт, совсем избавиться от него не удастся. Проблема с жизнью, свободно избираемой каждый день, с новозаветной жизнью, в том, что она в любой момент может кончиться.

Ферма

“Лунное сияние”

Но запах бывает и раем. Он был им не в окрестностях аэропорта Санта-Крус-де-ла-Сьерра, где фекальный дух от коровьих пастбищ смешивался с керосиновой вонью неэффективных двигателей, запрещенных в Калифорнии задолго до рождения Пип; не во внедорожнике, который уверенно повел сквозь дизельные выхлопы по кольцевым бульварам города молчаливый боливиец Педро; не на шоссе, ведущем в Кочабамбу, где каждые полкилометра очередной “лежачий полицейский” давал Пип возможность обонять несвежие фрукты и жареное мясо и видеть приближающихся продавцов этих фруктов и этого мяса – они-то и установили “полицейских”; не в жаркой духоте на пыльной дороге, куда Педро свернул после того, как Пип насчитала сорок шесть “полицейских” (Педро называл их rompemuelles – это было первое новое испанское слово, которое она узнала здесь); не за гребнем горы, где они спускались по такому крутому склону, каких мало и в Сан-Франциско, под полуденным солнцем, выпаривавшим летучие компоненты из пластиковой обшивки в салоне “ленд-крузера” и бензин из запасной емкости в грузовом отсеке; но когда дорога, нырнув сквозь сухой древостой и сквозь более влажный лес, наполовину вырубленный ради кофейных плантаций, в конце концов пошла вдоль ручья, втекавшего в маленькую долину такой красоты, какой Пип и вообразить не могла, – тут-то и начался рай. Два аромата одновременно, раздельные, как слои прохладной и теплой воды в озере, – один от какого-то обильно цветущего тропического дерева, другой травяной, составной, от козьего пастбища – хлынули в открытое окно машины. От группы приземистых строений в дальнем конце долины, у маленькой речки, еле слышно веяло сладким древесным дымком. Самому воздуху здесь был присущ некий особый климатический запах, совершенно не североамериканский.

Место называлось Лос-Вольканес. Тут не было вулканов, но долину обступали остроконечные скалы из красного песчаника, поднимавшиеся на полкилометра и выше. Вода, которую песчаник вбирал в себя в дождливый сезон, круглый год питала речку, вившуюся сквозь участок влажного леса – сквозь небольшой джунглевый оазис посреди сухой местности. Через лес, ветвясь, шли ухоженные тропки, и в первые свои две недели в Лос-Вольканес, пока другие практиканты, занятые в проекте “Солнечный свет”, и наемные служащие делали свою теневую работу, Пип, которой доставались только мелкие задания, не требовавшие квалификации (Андреас Вольф был в отъезде, в Буэнос-Айресе, и она поэтому еще не прошла вступительное собеседование, на котором он сообщал новым практикантам, чем им предстоит заниматься), бродила по этим тропкам и каждое утро, и ближе к вечеру. Чтобы отвлечь себя от того, что осталось в Калифорнии, чтобы не звучали в ушах жалобные материнские возгласы: “Пьюрити! Береги себя! Котенок!”, которые неслись ей вслед, когда она отправилась в аэропорт, она погружалась в запахи.