Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

Окончание «званого обеда» с Дейвом Стеннардом я помнил отлично. На десерт он угостил меня чудным портвейном, «Calem», десятилетней выдержки. Потом мы ещё долго беседовали, обсуждая тонкие и исполненные очарования хайку Бусона, большим знатоком которого оказался Дейв. Затем он извинился, сказав, что должен ещё очень многое успеть сделать до прибытия в Рим, а посему хотел бы откланяться. Точнее, откланяться он предлагал мне. Отказаться не было ни малейшей возможности, и я без лишних рассуждений согласился проследовать в отведённую мне каюту. Дальше, правда, Стеннард повёл себя не по-джентльменски. Заявив, что опять-таки очень сожалеет, он пригласил в нашу «трапезную» какого-то господина, облачённого в белый комбинезон, который явился в сопровождении двух здоровенных, вооружённых до зубов молодцов. Господин оказался местным врачом, и он страстно желал облегчить мою участь. Посредством шприца с какой-то дрянью. Таким образом эти господа надеялись обезопасить экипаж яхты от моих домогательств. Стеннард уговаривал меня, «добрый доктор» согласно кивал и улыбался, а подпиравшие стены каюты санитары бдительно следили за тем, чтобы я не выкинул какого-нибудь фортеля. Скрепя сердце, я согласился. И тут же получил в вену лошадиную дозу снотворного, мгновенно свалившую меня с ног. Последнее, что я помнил, – серьёзное лицо Стеннарда, склонившегося надо мной. И всё. Продолжительный провал в памяти, закончившийся только что.

Сквозь опущенные веки я ощущал свет солнечных лучей, откуда-то доносилось щебетание птиц. Значит – день. Если предположить, что с ценителем морской кухни и Бусона мы расстались где-то около четырёх часов дня, то… получается сплошной праздник жизни. По самым приблизительным выкладкам я проспал не менее пятнадцати часов. А до того было – около двенадцати! Положительно, мой организм вошёл в полосу везения. Выяснить бы ещё, где находится эта полоса…

Я открыл глаза и, не меняя положения тела, быстро огляделся. Комната. Стол, стулья, шкаф. Окно. За окном – деревья, но что-то мешает мне видеть их отчётливо. Приглядевшись, я понял – что. Весь оконный проём был закрыт частой решёткой из тонких, но наверняка очень прочных металлических прутьев. Обстановка в комнате была скромная, но мебель отнюдь не выглядела «казённой». Напротив, в ней чувствовался стиль и соответствующая стилю цена. То есть – не больница. Жаль. Медсёстры в коротеньких халатиках, массаж, питание «с ложечки», свободный вход и выход… М-да.

Стараясь производить как можно меньше шума, я осторожно потянулся и сел на кровати. Поставил ноги на мраморный пол, гладкий и прохладный на ощупь. Обнаружил, что пребываю в первозданной наготе, даже нижнего белья неизвестные домохозяева меня лишили. Впрочем, новая одежда лежала на стуле, стоявшем рядом с постелью. Больше я ничего сделать не успел. В соседнем помещении послышался лёгкий шум, звук неторопливых шагов, и на пороге комнаты возник среднего роста мужчина, лет пятидесяти, одетый в черные брюки и белую рубашку без галстука. Ничего из ряда вон выходящего во внешности этого человека не было, за исключением, может быть, причёски. Вернее, демонстративного отсутствия таковой. Голова вошедшего была напрочь лишена какой-либо растительности, но от этого отнюдь не проигрывала. Красиво вылепленный череп, умеренно загорелая кожа, мелкие, но выразительные черты лица, проницательные тёмные глаза – всё в нём было удивительно «в меру». Людей без волос я всегда классифицировал по трём разрядам: лысина запущенная, искусственная и элегантная. Вошедший явно относился к последнему типу. И он мне отчего-то был безумно симпатичен.

– Вы проснулись? Это прекрасно, я уже заждался. Будете завтракать? – глубоким приятным голосом спросил он, улыбаясь.

– Спасибо, с удовольствием. Доброе утро, Давид, – и я искренне улыбнулся ему в ответ.

– Шах, – извиняющимся тоном сказал он. И уже совсем грустно добавил: – И мат.

Я чуть было не расплакался от досады. Взглянув на мою расстроенную физиономию, Давид, как обычно, начал меня утешать:

– Ну что вы право, Андре… хотите, сыграем ещё партию? Вы и в самом деле очень хорошо играете. Я расставлю?

– Да бросьте вы, Давид. И так всё понятно. Девяносто девять – ноль. Это даже неприлично.

Я действительно неплохо играл в шахматы. По крайней мере до встречи с Давидом я имел наглость так думать. Но это… Играть с ним было сущим мучением, мне постоянно казалось, что он уже давно успел просчитать всю партию от начала до конца и продолжает игру лишь из снисхождения к моим жалким потугам. Обыграть его – эта мечта давно развеялась, превратившись в дым.

– Ну хорошо. Попробуем завтра. Мне, наверное, просто везёт.

– Давид, в шахматах не существует везения. Это не та игра.

– Правда? – Он искоса посмотрел на меня.

– Правда-правда, вы об этом прекрасно знаете. Вам никогда не доводилось играть с гроссмейстерами?

– Нет, – без особого огорчения вздохнул он. – Я вообще очень давно не садился за шахматы. Последний раз это было лет десять назад, мы тогда часто играли с дочерью…

Он внезапно замолчал и испуганно посмотрел на меня. Я хотел было сделать вид, что ничего не заметил, но потом передумал. И двинулся напролом:

– У вас есть дочь? Взрослая? И где же она?

Давид отвернулся. Его лицо словно окаменело, и он каким-то «чужим» голосом выдавил из себя:

– Она… она далеко. Не знаю, где она сейчас.

– Извините, – сказал я мягко. – Я не хотел вас испугать. Просто не знал, что у вас есть семья, и удивился. Честное слово, мне совершенно ни к чему знать о вашей дочери.

Кажется, он поверил. Да я и не лгал, мне на самом деле всё это было ни к чему. Он был одним из немногих знакомых мне людей, которые просто не заслуживали плохого к себе отношения. Паола была права, когда говорила, что Давид – гениальный финансист, но абсолютный профан в житейских вопросах. Ха! Профан – это ещё мягко сказано. Он просчитывал любую ситуацию с точностью до долей, но приложить свои расчёты к практике… что-то предпринять? Даже во имя спасения собственной жизни он был на это не способен. Давид существовал в каком-то своём, непонятном мне мире, и этот мир очень мало соотносился с реальностью.

Мы уже третий день совместными усилиями обживали этот «тюрямок». Собственно говоря, особенно работать было не над чем, кругозор нам сузили до невозможности. Большая, около сорока квадратных метров, комната, со вкусом отделанная и обставленная добротной классической мебелью, служила нам гостиной. Из неё выходило три двери. Две из них вели в наши спальные комнаты, ничем особенным не примечательные. Необходимая мебель, ванная комната, туалет – вот и всё. Они были практически идентичны, за одним лишь исключением – на столе у Давида стоял компьютер. У меня такой роскоши не было, но я не сильно переживал по этому поводу. Подсчитывать шахматные проигрыши можно в уме, для мемуаров пока ещё рановато, а доступ к внешней сети или факс-модем в компьютере, естественно, отсутствовали. То есть – никакой связи с внешним миром добиться от этой железяки было нельзя. Давид работал с информацией, предварительно записанной на диски. Он очень переживал по этому поводу, не без оснований утверждая, что полезны лишь свежие сведения и полная картина событий в режиме онлайн, а все записи устаревают раньше, чем они попадают в его руки.

Диски появлялись через третью дверь, находившуюся в гостиной. Она служила единственным «окном» во внешний мир, оттуда к нам регулярно поступала пища, приходили редкие визитёры. Методика таких посещений была отработана до мелочей. Вначале нас предупреждали о предстоящем «нашествии» звонком. По этому сигналу мы с Давидом расходились по своим комнатам, оборудованным металлическими дверями. Убедившись в том, что оба заключённых покинули гостиную, охранник снаружи блокировал замки в наших дверях. И только после этого открывалась дверь внешняя. Накрыв на стол и оставив то, что они считали нужным оставить, охранники выходили, после чего нас вновь выпускали. Стены в комнатах были сделаны из какого-то чрезвычайно прочного бетона, рамы в окнах стояли стальные. Плюс решётки, плюс сигнализация, плюс несколько телекамер и бог знает какое количество микрофонов. Минус инструменты, минус оружие. Я пока ещё не слишком задумывался над всем этим, но отчетливо представлял, что сбежать отсюда будет крайне затруднительно. Да и откуда – «отсюда»? Неизвестный доброжелатель, которого я, несмотря на максимум приложенных усилий, так и не смог вычислить, назвал римскую виллу дона Кольбиани в качестве места пребывания Давида. Так это или нет, мне выяснить не удалось. Самого Давида доставили сюда так же, как и меня, до отказа накачав какой-то дрянью. Очнулся он уже в постели. Ни Кольбиани, ни Стеннарда он с тех пор не встречал, а вид из окна был настолько стандартным, что ориентироваться по нему не имело смысла. Деревья – они по всей Италии деревья. Единственное, что говорило против «римской версии», так это полное отсутствие какого-либо шума вокруг. Никакого города рядом не было и в помине. Деревня. Глушь.