Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

Общаться с Давидом было легко. Даже с точки зрения языковой совместимости, поскольку он знал как минимум восемь европейских языков, включая даже русский. За свои неполные пятьдесят лет Давид сумел не приобрести ни единой идиотской привычки, не выбивал остатки табака из своей трубки на пол, не включал телевизор на полную мощность, не занудствовал и ни в коем случае не желал мешать мне. Говорил он всегда очень мягко и рассудительно, ко всему относился с философским спокойствием и был исключительно доброжелателен даже по отношению к такой сволочи, как Кольбиани. Во всём, что касалось реальной жизни, Давид разбирался неважно, но зато проблемы «общечеловеческие» были проработаны им до основания. И выводы, сделанные в результате, удивительно совпадали с моими собственными. Чем-то он походил на меня, чем-то Давид был мне близок… Кроме того, мне было искренне жаль этого человека. Щедро одарённый от природы и приумноживший природный дар упорным трудом, он, в теории, мог бы сворачивать горы. Но вокруг были сплошные практики. Его талант использовали все, кто мог до него дотянуться. Давиду было безумно интересно играть с цифрами, и он постоянно забывал о стоявшем за ними золотом эквиваленте. Но остальные участники этих игр помнили о золоте даже чересчур хорошо. В результате им доставались сливки, в то время как Давид довольствовался остатками. А потом его просто сломали. Чувствовался в нём какой-то глубоко зарытый страх, но докопаться до причин, породивших его, мне никак не удавалось. Давид очень неохотно говорил о себе. Вот и сейчас он испугался, проговорившись о своей дочери.

– Вы мне не верите? – спросил я у него.

Он встал и отошёл к окну. Достал трубку, взял с мраморного подоконника банку с табаком, долго возился с нею. Наконец закурил, выпустив ароматный клуб дыма. Посмотрел на меня.

– Наверное – верю, – нарушил он затянувшееся молчание. – Во всяком случае, мне почему-то хочется вам верить.

– А Кольбиани? Стеннарду?

– Нет, – мягко ответил он. – Им – нет. Я знаю, чего они хотят от меня. И знаю, чего они боятся. Это так просто.

– Вы понимаете, чем всё это может закончиться? – спросил я осторожно. Как-то так получилось, что эту тему мы затрагивали впервые.

– Я понимаю, чем всё это должно закончиться, – улыбнулся Давид. – Видите ли, Андре: в деле, которым я всю жизнь занимаюсь, существует некий предел информированности. Чем выше твоё положение, тем более далёк этот запретный порог. Но переступать его не позволено никому. А я даже не заметил, как проскочил эту отметку. И теперь моей смерти желают все. Это не значит, что я хороший, а они плохие, просто так повернулась ситуация. Чьи-то действия повлекли за собой цепную реакцию, и, чтобы остановить её, надо чем-то жертвовать. Моя жизнь нарушила равновесие, и мне нужно уйти.

– Просто уйти? Даже не попытавшись что-то изменить? Займите более высокое положение, и вам простят то, что вы знаете, ради того, что вы сможете? Нет?

– Нет, Андре. То есть это возможно – теоретически. Но – «теория, мой друг, суха…».

– «Но зеленеет жизни древо», – мрачно закончил я.

– Да, именно так. Я не хочу ничего менять. А кроме того… я болен. В любом случае мне осталось жить не больше года. Причём смерть может оказаться очень… длительной. А это не слишком приятно. Так что уж лучше погибнуть от пули моего бывшего компаньона.

Я задумался. Это была вторая новость за сегодняшний день. Первая показалась мне бесполезной, а эта… безрадостной. Я понимал его, но что это меняло? Когда умирает хороший человек, на одного хорошего человека в мире становится меньше. Это данность. А всё остальное, все эти фатализмы, идеализмы, рационализмы – всего лишь теории. Не более того.

– Я вижу, у вас испортилось настроение, – обратился ко мне Давид. – Это я виноват. Не нужно было вам говорить. На самом деле всё это ерунда, забудьте, я вас прошу.

– Расскажите мне, почему всё это произошло? – неожиданно для самого себя вдруг выпалил я. Микрофоны вокруг десятками, это, конечно – да. С другой стороны – что нам скрывать друг от друга? А уж от Стеннарда со товарищи – тем более. Давид удивлённо посмотрел на меня и подошёл поближе. Сел в кресло напротив. Вежливо наклонив голову, попросил:

– Если вам не трудно, Андре… налейте мне немного джина. Пожалуйста.

– Сколько льда? – спросил я, поднимаясь и подходя к бару.

– Не нужно льда. И тоник тоже не нужен. Мне нравится чистый джин, – он взглянул на меня и добавил, словно извиняясь: – С детства люблю запах можжевельника…

И, через небольшую паузу, продолжил:

– Всё началось достаточно давно. Видите ли, друг мой, меня всегда более интересовал процесс, нежели результат. Поэтому, когда мне предлагали участвовать в интересной сделке, я, как правило, не отказывался. Так они меня и поймали. Помните, в 1986 году был скандал с двумя банками, принадлежащими BCCI? Город Тампико, Флорида, дело об отмывании «кокаиновых денег». Нет?

Я отрицательно покачал головой. В то время меня волновали совсем другие проблемы.

– Ну, неважно. Словом, тогда всё и началось. Официально все лавры достались таможенной службе США, но вряд ли это так на самом деле. Во всяком случае, на меня тогда вышли люди из ЦРУ. По закону они не имеют права действовать внутри страны, но это только видимость, сказка для налогоплательщиков. У них были все материалы по моей деятельности за несколько лет, и их с лихвой хватало на пожизненное заключение. Я согласился на всё, что они предлагали, и начал работать на них. Тогда мне было интересно. Операция прошла идеально, и на какое-то время меня оставили в покое. Но в конце восьмидесятых они вновь появились на моём горизонте. Я уже активно работал с Россией, или нет – в те годы это был ещё Советский Союз. Удивительная страна! Чрезвычайно богатая и совершенно дикая. Вы не поверите, но я заключал сделки на миллионы долларов, давая взятки в пару тысяч! Впрочем, это всё быстро закончилось… Мне предложили организовать большую сеть по перекачке денег через Россию. Кстати – предложение пришло из Лэнгли, но передал его мне господин Дюпре. Ваш отец, Андре…

Он улыбнулся мне своей мягкой, извиняющейся улыбкой. Я пожал плечами. «Здравствуй, папа» – так это называется. Интересно, есть на Земле место, где не ступала его нога?

– Он весьма интересный человек, ваш отец. И знаете – вы с ним очень похожи.

– У нас сильная наследственность. Фамильный профиль, – пробормотал я угрюмо.

– Наследственность? Да, пожалуй… Только я говорю не о внешности, ваше сходство гораздо глубже, его не так легко уловить. Просто я достаточно хорошо знаю господина Дюпре и вот уже третий день общаюсь с вами, была возможность наблюдать и делать выводы. По-моему, вы оба всё время стремитесь оказаться «над» ситуацией, стараетесь сломать правила чужой игры и навязать свои. Сил и воли у вас одинаково много, вот только живёте вы по разным законам…

– То есть? – удивился я.

– Ваш отец – Император. Но одновременно он – раб своей Империи. Его удел – объединять и властвовать, а это процесс бесконечный, и остановиться, однажды встав на такой путь, уже невозможно.

– Интересно, – скептически улыбаясь, сказал я. – А я? Каков мой путь?

– А вы, Андре, прошу прощения, – ошибка природы. Ибо ваш отец развивается вполне в русле общечеловеческих понятий, а вы… Я бы назвал вас Пророком Энтропии.

– В каком смысле?

– В вас живёт удивительная способность к решениям, достигаемым лишь посредством максимального упрощения реальности. Проще говоря – вы слуга Хаоса, в то время как ваш отец стоит на стороне Порядка. Помните, вы рассказывали мне о своей бурной молодости? Неужели вам никогда не приходило в голову, что жизнь, которую вы ведёте, совершенно не нормальна для единственного наследника Сержа Дюпре? Да-да, я понимаю – были хиппи. Но, во-первых: в отличие от вас, те «золотые детки» имели хоть какую-то философскую, идейную базу. А во-вторых – к вашему возрасту они уже давно остепенились. А вы?

– По-моему, нет. Судя по тому, что сидим мы с вами вместе, – нет, мне далеко до степенности.

– Не далеко. Нет. Вам это просто недоступно. Нормальное человеческое существование подразумевает нарастание сложностей. Бизнес, семья, знакомые – возникает масса проблем. А вы подсознательно стремитесь уйти от них, упростив свои взаимоотношения с жизнью до предела. Разве не так?

Я не ответил. Мне просто нечего было ему ответить. Много раз я пытался понять – как, почему, зачем живу я на этом свете? И так и не смог решить это для себя. А в его версии было много, очень много «небессмысленного». Вот только… гадалка, странная женщина, испугавшаяся меня на миланской улице. Как она тогда сказала – «ты живёшь чужой жизнью, и путь твой – в тени…». С этим-то что делать? Если жизнь «Пророка Энтропии» – чужая, то где же тогда моя?

– Не знаю, Давид… Возможно, вы и правы, – тихо сказал я.

– Возможно? А вы взгляните на свои поступки. Вы приезжаете в Милан и сталкиваетесь со сложнейшим узлом из интересов и противоречий. Множество самых разных людей запутано в этой истории, и все живо заинтересованы в том или ином решении проблемы. Но вместо того, чтобы спокойно играть по правилам, которые соблюдают все, вы вмешиваетесь и ломаете всю игру. Придуманную, между прочим, вашим отцом.