Ночь предопределений - Юрий Герт

— Пойдемте,— сказал Карцев.— Пока мы тут стоим, на мне на сантиметр песка наросло.— Он достал из нагрудного кармашка расческу и, когда они вернулись в гостиницу и шли по коридору, вонзил ее в волосы. Расческа увязла.— Вот видите,— поморщился он и, продув между зубьев, снова вложил ее в карман.

— А кстати,— задержав шаги (они подходили к кают-компании), повернулся он к Феликсу,— Сергей вам рассказал некоторые новости о нашем статистике?..

Что заключалось в его вопросе, в том, как он смотрел при этом на Феликса,— сочувствие, торжество?..

— Он должен еще зайти,— сказал Феликс, уклоняясь от прямого ответа.

— Теперь-то уж он вряд ли появится,— Карцев зевнул и вскинул руку, чтобы взглянуть на часы, но в эту секунду потух свет.

9

И вот здесь-то, когда Рымкеш внесла в кают-компанию лампу «молнию» и от похожего на маленькую корону пламени в комнате сделалось как-то по-особенному мило и уютно (хотя это ощущение, вместе с чувством облегчения, у Феликса возникло скорее оттого, что и он, словами Карцева, сказал себе, что уже поздно, никто не придет...), вот здесь-то и отворилась дверь, и первой, в широком мужском плаще, доходящем чуть не до пола, закутанная в платок, появилась Айгуль, а за нею — Казбек Темиров.

Он все-таки пришел. И пока они с Айгуль, отвечая на приветствия, стояли у двери, Феликсу бросилось в глаза, что, несмотря на разницу лет, они в чем-то сейчас очень подходят друг другу. Возможно, платок, бросая тень на лицо Айгуль, и широченный, накинутый на плечи плащ делали ее расплывшейся, похожей на дородную байбише. Но было еще нечто в их лицах, в общем для обоих выражении тревожной, едва скрываемой озабоченности, отчего суровое лицо Темирова в резких, как бы засохших складках выглядело живее, моложе, а рядом с ним совсем еще юное, нежное лицо Айгуль — старше и жестче... Феликсу вспомнился их разговор, и, как тогда, в музее, в груди у него пронзительно и остро дохнуло холодком.

Взгляд, который кинул Сергей на Феликса, был достаточно красноречивый, прямо-таки молящий, чтобы не понять его, не подняться, не выйти за ними следом — за Сергеем, за Айгуль и Темировым... А до того, разумеется, им — точнее, ей — помогли раздеться, скинуть явно чужой, неуклюжий плащ, Темиров же справился с этим сам, даже как-то рассерженно, грубо дернул плечом, когда кто-то попытался ему помочь... И, разумеется, не обошлось без пиалушек с чаем, поставленных тут же перед гостями, без коротенького обсуждения — как заваривать чай по-казахски и как — по-русски... Но длилось это минуты две или три, ну, от силы пять, только чтоб соблюсти ритуал,— и тут Айгуль, повернувшись к Сергею, сказала, понизив голос:

— Сережа, мы к вам...

Без плаща она сделалась прежней — тоненькой, стройной, и лицо у нее вновь стало юным и нежным, но при этом у Феликса было ощущение, будто платок оставил на нем какую-то тень... Она не посмотрела в его сторону ни разу,— так, скользнула взглядом, не выделяя среди других. И ответив шуткой на чью-то шутку, еще с улыбкой на губах, склонила голову набок, щекой к плечу, и тихо, как бы тайком от всех, сказала-попросила:

— Мы к вам, Сережа...

В коридоре было черным-черно; правда, где-то впереди, посредине коридора, блекло светилась лампешка, но когда миновали прихожую, то есть освещенный этой лампешкой вестибюльчик с тумбочкой, доской для ключей, впечатление было такое, словно они шаг за шагом углубляются в катакомбы, и по бокам сужаются и без того узкие стены, а над головой все ниже нависает затерянный во мраке потолок.

Сергей шел впереди, выставив руку перед собой и щупая темноту. Феликс, как и днем, во время шествия с осетровым балыком, был замыкающим, только на этот раз вместо Риты впереди шла Айгуль. Она споткнулась о сбитую в складки дорожку, Феликс подхватил ее.

Он шел, чуть приотстав (рядом было слишком узко), поддерживая Айгуль за локоть. Она не отнимала руки, но не замечала, не чувствовала его пальцев.

Чертыхаясь, Сергей поскрежетал ключом. Дверь распахнулась, ударилась ручкой о стену. Пока Сергей чиркал спичку за спичкой и отыскивал на шкафу, а потом зажигал семилинейную лампу, они втроем ожидали у порога.

Наконец фитилек загорелся, стекло заняло свое место, зажатое оградкой резных зубцов. Темиров без сопротивления уступил приглашению и опустился в кресло: ему, судя по всему, безразлично было, где сидеть. Айгуль присела на стул по другую сторону стола. Косящий язычок пламени за стеклом мягко озарял ее лицо, при малейшем движении вызывая на нем переливы света и тени. Электричество убило бы Рембрандта и Корреджо, подумалось Феликсу. Он сел на свою кровать, рядом с Сергеем.

Впрочем, Сергей тут же вскочил. Он прошелся по комнате и раз, и два, и три. Его тень ломалась, переламывалась, прыгая по стенам и потолку. Он, казалось, ответил ей раньше, чем она успела задать вопрос... У Айгуль еще только губы дрогнули, она еще только провела языком по ним, сухим и заветренным слегка, слегка шелушащимся, губам степной девочки, она еще только успела сказать:

— Чем ты можешь помочь нам, Сережа?..— (Нам, отчеркнул Феликс, не ему, Казбеку Темирову,— нам), как Сергей уже ответил, ответ уже рванулся из него, заглушая вопрос:

— Я был у вас... Я разыскивал вас, Казеке... Я уезжаю.

Он произнес это с маху, с разбегу. Рубанул, словно не веря себе, не веря, что сумеет это сделать как-нибудь иначе.

И уже совсем беспомощно, вяло добавил:

— В Нальчик...

Что же, по крайней мере,— правда, подумал Феликс. По крайней мере... И у него в колечко сплелись, концами спаялись обе фразы, закружились: «Чем ты можешь помочь нам, Сережа?— Я уезжаю. В Нальчик.— Чем ты можешь помочь нам, Сережа?— Я уезжаю. В Нальчик».

Слишком, однако, слишком он поспешил, ответ слился вопросом, и последняя фраза прозвучала невнятно. По крайней мере, для Темирова. Хотя, возможно, и для Айгуль... Но для Темирова — это уж точно. Он этой фразы наверняка не понял. А если понял, то не захотел этого показать. Он ничего не сказал, он и век — тяжелых, набухших век своих не поднял, и глаз не отвел от кончика длинной кубинской сигареты, которую мял, раскатывал между пальцев,— не отвел, не оторвал.

Он докатал, дораскатывал сигарету, но прежде чем поднести ее ко рту, словно вспомнив о чем-то, вытянул из кармана пиджака наполовину опустошенную пачку и протянул ее -сначала Сергею, который был ближе, потом Феликсу. Но так вышло, что Феликс уже достал свою, с фильтром, а Сергей минуту назад, в коридоре, загасил и швырнул в угол окурок. И Темиров спрятал пачку обратно, а сам, прикурив от лампы, затянулся в одиночку.

Он сделал пару затяжек, положил на подлокотник руку с дымящейся сигаретой, тонкой и длинной, как карандаш, и остановил взгляд на Сергее. Это был спокойный невозмутимым спокойствием взгляд глухого. Или не глухого, а того, кто по какой-то причине не расслышал всего, что слышали остальные. Или, наконец, того, кто тоже слышал, но дает возможность говорившему взять слова свои обратно, как если бы они не были произнесены, не были кем-либо услышаны...

Так или иначе, он молча смотрел на Сергея, и кончики его узких губ были приподняты вверх,— казалось, он чуть-чуть улыбается.

Сергей ссутулясь, осторожно, словно на постели лежал спящий, присел на край кровати.

— Я был в прокуратуре, Казеке,— сказал он. Кисти его рук повисли между широко расставленных колен.— Я сделал все, что мог. Вы тоже сделали все, что могли, Казеке... Пора уезжать.— Последние слова он произнес твердо, и твердым, открытым взглядом посмотрел в глаза Темирову.

— Так,— проговорил Темиров без выражения.— Уезжать.— Похоже было, он, повторяя, пробует слово на вкус, поворачивает во рту то одной, то другой стороной.— Уезжать,— У него получалось это твердо: «Уезжат».

Он медленно поднялся, надавливая рукой на подлокотник. Кресло под ним скрипело. Он постоял, слегка расставив ноги и вывернув ступни, как бы пробуя прочность — то ли собственных ног, то ли пола, и шагнул — решительно, всем корпусом двинулся — к двери. Но Сергей не менее решительно преградил ему дорогу. Руки его плетьми свисали вдоль тела, и в том, как он стоял, во всем облике Сергея была та крайность отчаяния, когда человек готов на все. Он стоял перед Темировым, растерянный и несокрушимый; его можно было бить, пинать ногами — он бы не тронулся с места.

— Казеке...— тихо произнес он.

В глухом его голосе Феликс услышал зов о помощи.

Айгуль заговорила с Темировым по-казахски, из ее бурной, стремительной речи Феликс разобрал всего несколько слов, но понял, что она упрашивала его остаться.

«Зачем?..— подумалось Феликсу,— Было бы лучше, если бы он ушел». Так он подумал о нем, как думают о тяжело и безнадежно больном.

— Казеке,— сказал он,— останьтесь...— Он уже поднялся и занял место рядом с Сергеем, они оба отсекали Темирова от близкой, в двух или трех шагах, двери.— Все равно уже поздно, куда вам спешить... Нам надо постараться понять друг друга...