Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

Чем старше становилась Барбара, тем меньше Агнес знала о ней. После экзамена на аттестат зрелости дочь Клары попыталась учиться дальше, а достигнув совершеннолетия, взяла девичью фамилию матери. «Почему?» — с недоумением спросил Бенедикт у Агнес, та ответила, что не знает, но он ей не поверил. У Барбары было много мимолетных увлечений, понял он из осторожных намеков Агнес, в результате одного из таких увлечений появился он, нежеланный, но в конце концов все же признанный матерью. Тогда Барбара снова сильно сблизилась с Агнес, и та стала помогать ей. Снова и снова рассказывала Агнес о том недолгом времени, а он слушал, заметив, как это для нее важно. В отличие от других детей Бенедикт не любил подтягиваться, держась за решетку кроватки, а когда начал ходить, его мать обнаружила, что он хромает. Невозможно было закрыть глаза на деформацию впадины тазобедренного сустава, которую показал рентген, но Барбара отказалась наложить ребенку гипсовую повязку. «Это же как тюрьма», — заявила она и попробовала исправить положение упражнениями и массажем. В конечном счете ей все-таки пришлось согласиться оперировать Бенедикта, но операция уже не могла выправить прогрессировавший порок, ребенок продолжал хромать и плакал от боли, Барбара же постепенно теряла терпение. Она искала работу. И оставила ребенка у Агнес. Потом уехала и забрала его с собой. Отдала мальчика в приют. Снова вернулась, опять взяла его к себе. Она больше ничего не хотела слышать об Агнес. «Ты слишком мягкая для него, — говорила Барбара, — он инвалид, к нему нужно быть требовательным». В конце концов она не захотела ничего больше слышать и о своем собственном ребенке. Бенедикт ясно понимал это, как ни старалась Агнес оправдать поступки Барбары. Моя мать, рассуждал он, просто не могла существовать в условиях принуждения и несвободы. Появился некий Польдо Грабер. Он был намного старше ее. Она исчезла вместе с ним.

Перед этим Барбара переписала наследство Клары, из которого она истратила лишь необходимый минимум, на своего сына Бенедикта. Дом был давно продан, она в нем совершенно не нуждалась, даже на порог не ступала. Наличный капитал следовало употребить на воспитание Бенедикта и его содержание, остаток средств ее сын должен был получить по достижении совершеннолетия.

Бенедикт всегда гнал от себя мысли о матери, даже самому себе не признаваясь в том, что все еще надеется снова ее увидеть. Надеется узнать у нее самой, почему она так поступила, надеется, что тогда наконец поймет ее. Смерть матери разрушила его надежды. Бенедикт Лётц понял, что это очень задевает его.

О том, что произошло, он не рассказал ни Венцелю, ни Руди.

— С Бенедиктом что-то случилось, — сказал Венцель Чапек сыну.

— Что с ним может случиться, — ответил Руди. Он провел рукой, испачканной в земле, по лицу, оставив на нем заметный след. — По-моему, он такой же как всегда. Может быть, он раздражен. Из-за директора библиотеки. Или еще из-за чего-нибудь.

Чапеки были в саду, оба — в грязных резиновых сапогах, они собирались делать новые посадки. Две яблони вымерзли зимой, и Венцель, несмотря на протесты Руди, настоял на том, чтобы посадить молодые деревца.

— Я уже эти яблоки видеть не могу, — объявил Руди и начал жонглировать двумя сморщенными плодами. Венцель отобрал у него яблоки и неторопливо съел одно из них.

Яму они выкопали уже две недели назад, разрыхлили дно и снова насыпали туда землю слоями. Оба колышка тоже были вбиты в землю, ровно на восемьдесят сантиметров. Руди только что под внимательным руководством Венцеля подрезал корневую систему саженцев и при этом повредил главный корень, потому что, думая о Кристине, не мог сосредоточиться на работе.

— Хотел бы я знать, чем заняты ваши головы, — сказал Венцель, заставив сына держать дерево над ямой, которую он углублял. — Где ты шляешься, я, правда, могу себе представить… Держи ствол прямо, не наклоняй. Ты же это делаешь не в первый раз.

— Так где же я шляюсь? — спросил Руди. Он держал тяжелый ствол так высоко, как только мог, и сосредоточенно глядел вверх на крону.

Венцель проверил размер ямы и быстрым движением направил руку Руди с деревом вниз.

— Она не должна быть ни слишком мелкой, ни слишком узкой, — объяснил он, — иначе корни придется втискивать в нее, тогда их концы будут повернуты вверх. Я знаю, что ты не занимаешься бегом. Ты ходишь к этой госпоже Гойценбах. Хотел бы я знать, что ты там потерял. Замужняя женщина. Если бы об этом знала твоя мать.

— Ты шпионил за мной, — закричал Руди и уронил дерево в яму. — Как ты думаешь, сколько мне лет? Я могу делать все, что захочу.

— Еще не можешь, мой дорогой, — сказал Венцель, выпрямляя дерево и следя за тем, чтобы оно только по шейку было в земле, — ты еще несовершеннолетний, пока слово за мной. Осторожно, и бери землю только из верхнего слоя, да, эту, я специально смешал ее с торфом, эту землю ты распределишь между корнями, пока не заполнятся все пустоты. Не торопись, спокойно. Так, а теперь держи ствол пониже, я как следует заилю корни. Лапшу на уши вешаешь. Хорошо же ты себя ведешь со мной в последнее время. Окончательно заврался! Эти вечерние курсы в народной высшей школе — тоже ложь. Я все равно узнаю, чем ты занимаешься на самом деле.

С проклятьем Руди опять выронил из рук дерево.

— Я и не подумаю менять что-нибудь в своей жизни только из-за того, что твои взгляды совершенно устарели, только из-за того, что тебе нравится меня тиранить. В скором времени я приглашу госпожу Гойценбах сюда, ты увидишь, я сделаю это, а ты можешь уйти, если захочешь. Я сейчас тоже уйду, сам занимайся этой мурой.

Широко ступая, Руди зашагал прочь.

— Вернись! — крикнул Венцель. Руди продолжал идти. — Госпожа Гойценбах не примет твое приглашение, — крикнул Венцель. Руди повернул назад.

— А теперь помоги мне еще утрамбовать землю, — потребовал Венцель, — нет, так неправильно, ты должен повернуться лицом к дереву. Почему она не придет? Потому что я просил ее об этом. Уже тогда, на празднике Николо. Так. Это я уже давно хотел сказать тебе. Теперь принеси перегноя с компостной кучи, он мне тоже нужен, чтобы закрыть землю. Иди же.

Двигаясь очень медленно, Руди вернулся с тачкой. Потом так же медленно опрокинул ее. Он смотрел, как отец граблями ворошит удобрение, как оно хлопьями ложится на землю. Венцель Чапек аккуратно распределил разложившиеся остатки гнилого дерева, листвы, лишней земли и других отходов сада над плотно закрытой ямой.

— Почему ты сказал ей, что она не должна приходить сюда? — спросил Руди. Он поставил одну ногу на тачку и смотрел на отца с отсутствующим выражением лица.

— Потому что ей нечего делать в этом деревянном доме и в этом поселке, потому что она — чужая нам и прежде всего тебе. Ей придется понять это. Но я хочу, чтобы ты понял это раньше, чем она. Подними лыко, помоги мне еще привязать ствол к колышку, и тогда можешь идти. Неправильно, неправильно, на колышке лыко должно крепиться ниже, чем на стволе, иначе дерево зависнет, когда земля просядет. Не так крепко, ты же перетянешь мне ствол.

Они закончили. Венцель испытующе смотрел в лицо своему сыну, который, закусив губу, вытряхивал остатки перегноя из тачки.

— Второе дерево мы посадим завтра, — сказал он. — Ничего нельзя добиться принуждением. Бенедикт тоже не останется у нас. С ним что-то происходит, поверь мне. Вчера он искал на чердаке свои чемодан.

На чердаке не было электричества. Керосиновая лампа в руках Руди осветила низкое помещение. Он не мог стоять здесь во весь рост; согнувшись, он брел вперед, голубовато-желтый свет лампы скользил по ящикам и коробкам, по уже отслужившей свое утвари. В глубине одного из углов, доступ к которому закрывала сломанная газонокосилка, истлевал старый половик из лоскутков. Руди с трудом пролез туда, сунул руку под половик. Чемодан, который он спрятал там, был еще на месте. Старый, коричневый фибровый чемодан, в котором Бенедикт когда-то привез к Чапекам весь свой скарб. Руди схватил косилку и швырнул ее на половик. Теснота ограничивала его движения. И все же косилка упала с громким стуком. Довольный, Руди выбрался назад. Когда он выпрямился, свет упал на пол, стали видны следы куницы.

Не попрощавшись с Венцелем и Бенедиктом, который к этому времени уже вернулся, Руди ушел из дома и направился к сараю, который предоставил в его распоряжение один коллега. Там он до поздней ночи ремонтировал старый мотоцикл с коляской марки Puch 250 SGS, совершенно заржавленный, который купил очень недорого. Руди вбил себе в голову, что будет чинить его до тех пор, пока тот снова не начнет ездить.

Конрад Гойценбах ушел. Феликс Хейниш сидел за письменным столом и еще раз просматривал документы, которые были нужны ему для завтрашнего трудного доклада в министерстве.

С тех пор как Кристина оставила его, Конрад время от времени без предупреждения забегал к родителям жены. Раньше такого никогда не случалось. Теперь же Конрад, казалось, был заинтересован в разговорах с родными. Когда ему доводилось остаться наедине с тестем, он начинал расспрашивать о Кристине и рассказывал, что ему самому удалось узнать о ней.