Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

Это было мгновение, когда я решилась расстаться с Конрадом.

Когда мы снова вернулись в Вену, я сообщила Конраду, что собираюсь искать себе квартиру. Он не спорил, о разводе мы не говорили. Мне понравилось, что он не делал ничего, чтобы отговорить меня от моего решения. И в то же время не обращался со мной, как с больной, которой надо на время предоставить свободу действий в надежде, что потом она возьмется за ум. Мы жили как прежде: ели за одним столом, спали в одной постели. Но во время еды говорили о безразличных нам вещах, а ложась вместе, не вспоминали ни о любви, ни о нежности. В начале февраля я сняла холостяцкую квартиру в новом доме, уже успевшем приобрести убогий вид. Новое жилье мне нравилось, потому что окно моей комнаты выходило в маленький двор, где росло дерево. Оно было голым, трудно было судить, что это за порода. Но весной оно покроется зеленой листвой, и я смогу месяца два радоваться этому. Это будет настоящая отрада для глаз.

Я взяла с собой совсем немного мебели. Кушетку, комод, стол, два стула. В квартире имелся встроенный шкаф, а в кухонной нише — пара старых полок. Конрад спросил, не нужны ли мне деньги на обустройство. Я отказалась. Не из гордости или упрямства, а потому, что считала непорядочным брать деньги, уходя от него. Мы договорились, что он ежемесячно будет переводить на мой счет сумму, на которую я смогу скромно существовать. Руди помог мне расставить мебель и повесил портьеры. Я никогда не рассказывала ему о своем браке, но он знал, что я не была счастлива с мужем. Он сказал:

— Кристина, у тебя сейчас все будет просто отлично, теперь ты сможешь делать то, что тебе нравится, и мы будем видеться, когда захотим.

Я сразу же сказала ему, что ушла от мужа не поэтому, и он захотел, чтобы я назвала ему причину.

— Иногда, — ответила я, — делаешь что-то и не знаешь почему.

Для моих родителей это был тяжелый удар, и они заклинали меня вернуться к Конраду. По их мнению, моей бабушке не стоило ничего говорить о моем необдуманном поступке, так как она бы никогда мне этого не простила. Но я не хотела ничего скрывать И написала бабушке письмо, в нем я сообщила ей мой новый адрес и написала, что теперь живу одна. В один прекрасный день она пришла ко мне, принесла детскую тарелку, на которой стояло мое имя, и сказала, что никогда не расставалась с ней, но теперь делает это, потому что я своим поступком сама поставила себя вне семьи. Она так переживала и сидела рядом со мной такая прибитая и разочарованная, что я казалась себе полным ничтожеством. Куда только подевались ее энергия и суровость!

— У тебя холодно, — сказала она перед уходом.

Дедушка Юлиус позвонил мне и объявил, что мнение всех остальных ему известно, однако лично он считает мое решение правильным и закономерным. Бабушка Елена прислала бандероль, в ней оказались книжечка с написанными от руки рецептами на одну порцию, пара смущенных строчек и просьба ничего не рассказывать об этом подарке моей бабушке.

Теперь я живу одна в своей комнате, служащей мне спальней и гостиной, встаю поздно и поздно ложусь, люди, живущие в этом доме, мне не знакомы, я жду приходов Руди, ежедневных звонков Бенедикта. Я надеялась, что Бенедикт тоже придет ко мне один, но этого не происходит. Иногда мы видимся втроем, и тогда я ищу на его лице ответ на мои вопросы. Я вижу, что он хочет ответить мне, но не может. Иногда, предварительно позвонив, ко мне заглядывает Конрад; он приносит какие-нибудь вещи, которые мне, по его мнению, жизненно необходимы. В большинстве случаев это не так; мы совсем недолго беседуем, и он уходит. Я не могу сказать, что его посещения мне неприятны.

Я попыталась подыскать какую-нибудь работу, но у меня нет приличного образования, поэтому я ничего не нашла. Может быть, я не очень старалась искать. Попробовала было снова написать стихотворение, просто так, ради удовольствия, но у меня ничего не получилось. Недавно Конрад принес мне мои рисовальные принадлежности. Это была хорошая идея, теперь я часто сижу у окна и рисую, рисую придуманные мной цветы, они получаются не такие прекрасные и диковинные, как прежде, краски тоже уже не такие яркие. Руди предложил продать рисунки в поселке. Я предоставила ему самому определять цену. Два рисунка он уже пристроил.

И все-таки что-то должно произойти. Теперь я одна, я свободна, чего я и добивалась. Но этого недостаточно.

Иногда меня — такого никогда раньше не бывало — охватывает страх. Ночью я просыпаюсь, дрожа от увиденных во сне кошмаров, и тогда долго не могу заснуть. Рядом больше нет руки Конрада, которая всегда действовала на меня успокаивающе.

Руди рассказал, что на чердаке их деревянного дома поселилась куница, они случайно обнаружили это, и им пока не удается поймать ее. Руди боится за Якоба, другим кроликам ничего не грозит, а Якоб находится на веранде в опасности.

С тех пор мне часто снится куница, огромная, как человек; она приближается к Бенедикту, тот не может убежать и оказывается в ее власти, он — в опасности.

Агнес казалось, что время, прошедшее с момента, когда она решила построить летний дом, — это уже не ее жизнь. Как будто перестало существовать все, что до сих пор наполняло ее будни.

Перед Рождеством она вернулась в Вену. В холодной нетопленой квартире было неуютно, она с трудом привыкала к мысли, что ей придется на какое-то время остаться здесь. Внезапно вся обстановка показалась ей жалкой и убогой, типичной для бедняков и пролетариев. Чувства дома не возникало. Сперва она отправилась в банк, где ее встретили услужливо и предупредительно, дали исчерпывающую информацию, но Агнес, хотя и задавала множество вопросов, поняла далеко не все. Однако ей стало ясно: ее дом можно построить, только решившись на ипотечный кредит. Она предъявила справку о пенсии и свою сберкнижку, рассчитывая, что от нее потребуют еще подтверждения дополнительных доходов. Однако этого не произошло. Скоро она получила из банка извещение о том, что ей в соответствии с ее просьбой предоставлен кредит. Она тут же послала столяру в Бургенланде задаток. «Я хочу, — писала Агнес, — чтобы вы начали строительство сразу же, если погода позволяет». Она прочитала это предложение несколько раз, опьяненная неведомым доселе ощущением триумфа. Еще никогда Агнес Амон ничего ни от кого не хотела и не требовала. Теперь она делала это, причем делала в письменном виде.

На Рождество она забрала астры у кладбищенского садовника. Большие темно-фиолетовые цветы подросли. Из своего заточения она привезла елочку и украсила ее свечами и лентами. Как бывало каждый год, ветер затушил свечи, еще когда она стояла у могилы Клары Вассарей. На этот раз боль и чувство вины не мучили ее так сильно, как обычно, она тихо стояла перед занесенным снегом бугорком, читая год смерти 1939, и впервые ей показалось, что с тех пор прошла вечность. Ей представился летний домик с комнатой для Бенедикта Лётца. «Может быть, таким образом я смогу что-то исправить», — подумала Агнес, собираясь уходить.

Из собранных отовсюду старых газет Агнес вырезала объявления больших мебельных магазинов и отсылала им купоны, гарантировавшие высылку подробных рекламных проспектов. Постепенно у нее скопились целые кипы проспектов, которые она раз за разом перелистывала. В один прекрасный день Агнес отправилась в большой мебельный центр за городом. Там она потерянно бродила по отделам, ошеломленная, смущенная обилием выставленных товаров. Отказывалась от помощи продавцов и боязливо ездила вверх и вниз по эскалатору, страдая от жары и духоты. Уже собираясь уходить, в одном отсеке увидела именно такую мебель, о которой мечтала. Из светлого дерева, не слишком тяжелую и все же солидную, современную и тем не менее отвечающую ее вкусам. Она собралась с духом и спросила о цене. Та была ей не по карману.

— Можно ли купить мебель в рассрочку? — тихо спросила Агнес.

Продавец ответил, что можно, и добавил, что при оплате в рассрочку совсем не замечаешь, что сделал покупку. Агнес попросила дать ей все необходимые бумаги. Уже по дороге домой она решилась купить эту мебель.

То было время планов, размышлений, надежд, и Агнес совсем забыла о своих страхах. Она, будущая владелица собственного дома, как будто переродилась.

Пока однажды вечером в конце февраля не произошло событие, снова всколыхнувшее мрачное прошлое с его мучительными переживаниями, тенью ложившееся на ее жизнь.

В дверь к Агнес позвонил незнакомый ей старик. Он, однако, наверняка точно знал, кто она такая, потому что, здороваясь, назвал ее по имени. Его одежда была опрятной, но странно старомодной. Возникало впечатление, что он десятилетиями не надевал тяжелого темного зимнего пальто, неуклюжей велюровой шляпы. Агнес отступила на шаг.

— Что вам нужно? — спросила она.

— Я хочу поговорить с вами, Агнес, — сказал мужчина. — Я был уверен, что вы меня не узнаете. Годы изменили нас. Попробуйте-ка угадать, кто я. Не можете, нет? Я — Польдо, Польдо Грабер.