Уроки нежности - Дана Делон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А куда мы едем?
– Ты же похищена, помнишь?
– Смотрю, у тебя сегодня игривое настроение, – бормочу я.
– Это все твое присутствие.
* * *
Свинцовые тучи сливаются с серыми зданиями города. Я никогда не была в столице. Глядя на нее из окна автомобиля, я впитываю в себя всю ее сумбурность, шум и невероятную красоту. От Парижа дух захватывает.
Уильям смотрит на меня, пока я жадно ловлю детали.
– Я не знал, что ты никогда не бывала в Париже…
Поворачиваю голову и встречаюсь с его задумчивым взглядом.
– Перечислить места, в которых я бывала, очень просто… Марсель и академия Делла Росса.
– Мы практически на месте, – доносится до нас голос охранника, когда водитель ловко сворачивает на очередную подземную парковку.
Салон автомобиля погружается в темноту, лишь редкие лучи фонарей мазком скользят по стеклам машины.
– Зачем ты привез меня сюда? – шепчу я, но точно знаю: он слышит.
– Хочу преподать тебе урок, – отзывается он, и я чувствую, как сокращается расстояние между нами.
– Какой?
Лицо Уильяма напротив моего, его дыхание щекочет кожу.
– А что именно ты предпочтешь, Ламботт? – Темная бровь приподнимается, он больше не наклоняется ближе, скорее замирает в ожидании, как бы беззвучно говоря – теперь твой ход.
По спине от волнения пробегает дрожь.
– Я тогда ответила: нежность.
– Да.
– Почему не сказал, что это было на самом деле?
– А что есть реальность, Ламботт?
Напряжение вокруг нас можно разрезать ножом.
– Реальность… – хмуро отвечаю я, – то, что реально.
– А что реально? – стоит он на своем.
Я запинаюсь:
– То, что по-настоящему.
– И что происходит в настоящем? – шепчет он мне в губы.
Машина останавливается. Момент упущен. Поцелуй, которого я ждала словно заколдованная, не получился. Оглядываюсь, чтобы понять, где именно мы находимся, но вокруг сплошная темнота.
– Мисс. – Дверь автомобиля открывается, и охранник учтиво протягивает мне руку.
Я сглатываю нервный ком и позволяю ему помочь мне выйти из машины:
– Спасибо.
– К вашим услугам, – отвечает он, а затем обращается к Уильяму, который стоит позади меня: – Как вы и просили. Музей был закрыт на час раньше, и все посетители покинули его.
– Благодарю, Джеймс.
Не знаю, что удивляет меня больше – тот факт, что, оказывается, Уильям с ним знаком, или то, что мы оказались в музее.
– Музей? – уточняю я на всякий случай.
– Я же сказал, что это урок. – Уголок его губ приподнимается.
Уильям стоит в пиджаке, который для него приготовил Альфред. Темная ткань идеально подчеркивает крепкие плечи. Наверное, ему их шьют на заказ. Специально для него. Весь мой гардероб состоит из вещей, найденных в секонд-хенде. Я донашиваю за другими, в то время как для него шьют портные.
– Что не так? – Уильям ловит мой взгляд.
– Думаю, насколько мы с тобой разные.
– Все люди разные. – Он берет меня за руку и подводит к лифту.
– Мы с тобой из разных миров.
– Мир у людей тоже один на всех, Ламботт, – твердо произносит он.
В лифте я наконец понимаю, в какой музей мы приехали. Серебристая плашка с надписью «Лувр» довольно красноречива.
– Ты закрыл Лувр на час раньше? – Мой голос вибрирует от эмоций.
– Чтобы нам никто не мешал, – отстраненно отвечает он.
– И ты говоришь, что мы из одного мира. – Я стараюсь осмыслить происходящее.
Лифт останавливается, дверцы разъезжаются.
– Дамы вперед, – произносит Маунтбеттен.
Двое мужчин и женщина выглядят взволнованными при виде нас.
– Добрый день, принц Уильям, – высоким голосом здоровается тучный месье в костюме. – Позвольте представиться: Гийом Ришар, директор Лувра. Это мадам Вероник Анси – ваш сегодняшний гид. – Он говорит на английском с сильнейшим французским акцентом. – А это Антони, он будет вас охранять.
– Благодарю. Я и моя подруга хотели бы остаться наедине, – отвечает Уильям на английском.
Он мог бы перейти на французский и облегчить этому месье жизнь, но по непонятной мне причине не делает этого.
– Мы… мы… это было столь неожиданно… – тараторит директор.
– Понимаю, – кивает Маунтбеттен. – Подскажите, пожалуйста, сколько у нас есть времени?
– Сколько пожелаете, – спешно произносит Ришар.
– Благодарю. А теперь простите, но мы бы хотели начать.
Ришар взволнованно кивает. Женщина-гид тоже стоит ни жива ни мертва. И лишь охранник ковыряет в носу так, словно никого вокруг нет. Я же все еще не могу понять, снится мне все это или…
Уильям держит мою руку в своей и слегка сжимает ее, словно пытается вернуть меня в реальность.
– Мы прошли через черный ход по понятным причинам, – указывает он на дверь позади нас, – но обычно люди входят оттуда. – Он приподнимает подбородок. – Там метро.
– Почему ты не говорил с Ришаром на французском?
– Потому что он француз, – пожав плечами, произносит Маунтбеттен. – В мире есть традиции, которые нарушать не стоит. Англичане говорят с французами на своем языке, ирландцы при виде членов королевской семьи засовывают руки в карманы… Знаешь, такие устои человечества, на которых все держится.
– Почему ирландцы так делают?
– Погугли позже, Ламботт, – хмыкает он.
Мы проходим в арку, делаем пять шагов, и я застываю. Даже его колкость не может испортить этот момент. Перед моим взором та самая перевернутая стеклянная пирамида.
– Фотографии не передают… – глухо шепчу я.
– Не передают, – соглашается Уильям. – Наверху основной вход.
Он мягко направляет меня, пока мы не оказываемся в Денонском крыле. Перед нами огромное пустое пространство. Просторные залы, залитые мягким светом, кажутся бесконечными. Вокруг ни души. Тишина нарушается лишь нашими шагами. Уильям ведет меня от одного шедевра к другому, и благодаря каждой его фразе картины начинают играть новыми красками. Действительно, читать про них, смотреть изображения в интернете – это не то же самое, что видеть вживую. Краски, текстуры. Падающий с потолка свет словно по волшебству оживляет полотна.
– Смотри. – Уильям останавливается перед одной из картин, которую я должна была изучить.
Я даже представить не могла, что она такого размера…
– Узнаешь?
– Это «Плот „Медузы“» Жерико.
– Что ты о ней знаешь?
– Художник вдохновился историей корабля, который потерпел крушение. Это произведение – крик души, история борьбы за выживание.
Маунтбеттен кивает и указывает на изможденные, отчаянные лица людей на плоту:
– Романтизм часто затрагивает тему человеческой уязвимости и страдания, делая акцент на эмоциях и переживаниях. – Он задумчиво разглядывает картину. – Когда это полотно было впервые выставлено в тысяча восемьсот девятнадцатом году, оно вызвало противоречивую реакцию. Некоторые критики похвалили художника за его храбрость и новаторство в изображении трагедии, в то время как другие осудили его за слишком жестокое и шокирующее изображение. – Маунтбеттен поворачивает голову в мою сторону. – Как ему удалось передать все столь правдоподобно?
– Жерико беседовал с выжившими и изучал анатомию по трупам в морге.
– А еще, будучи мальчиком, он видел трупы на улицах во время Великой французской революции…
Мы медленно проходим дальше. Уильям слегка прикасается к моему локтю, направляя к следующей картине:
– «Свобода, ведущая народ» Делакруа. Что первое тебе бросается в глаза?
Пару секунд я разглядываю довольно большое полотно:
– Меня поражает, как мощно женщина с флагом ведет за собой народ…
– К чему она его ведет?
– К светлому будущему?
– Они так думали, но мы-то с тобой знаем, что после революции настало время великого террора.
– Но художника, скорее всего, вдохновила сама мысль, – делюсь я своими рассуждениями.
– После революции многие творцы стали искать новые способы выражения свободы и справедливости, – соглашается Маунтбеттен. – Романтизм не только о страданиях, он также о героизме и борьбе за идеалы, что отражают дух того времени.
Уильям подходит ко мне ближе. Возвышается надо мной, внимательно изучает мое лицо.
– Какая картина тебе понравилась больше? Скажи как на духу.
– Наверное, все же «Свобода», – признаюсь я. – В ней есть луч надежды.
Уголок его губ слегка приподнимается.
– А что, если я тебе скажу, что у Жерико тоже есть надежда? Смотри, – указывает он пальцем на белый флаг. – Белый цвет чего?
Неуверенно тяну:
– Надежды…
– Именно. И посмотри на композицию: слева люди обессилены и приняли свою участь, справа же готовы бороться.
Действительно. Знакомые мне детали раскрываются по-новому. Уильям открыл для меня это полотно будто шкатулку с сюрпризом.
– Но мне нужно их сравнить, – напоминаю я о задании де ла
