Вещий Андрей. На цепи - Эд Качалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Добро пожаловать! Проезжайте — произнесла голова и исчезла. Огонь на дороге больше не появился, хотя на просеке продолжал бушевать.
Когда мы удалились от границы поместья, на которой, с той стороны бушевал огонь, я обернулся. Никакого огня не было. Была вполне себе пасторальная сельская дорога, которая одним концом убегала за горизонт, а другим упиралась во вполне себе традиционную русскую усадьбу. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд.
Приглядевшись, я понял, что дом с широким крыльцом, колонами и портиком в случае необходимости может выдержать осаду небольшой армии. Так, по уму здесь были расположены все хозпостройки и флигеля.
Сам хозяин, Василий Никитич Татищев встречал нас на крыльце. Был он невысок, крепок, с округлым лицом, на котором, выделялся мясистый и слегка крючковатый нос.
— Здравствуйте, Андрей Борисович! — увидев меня, Василий Никитич пошел мне навстречу и крепко пожал мне руку двумя руками. — А я ведь, знаете ли, три дня назад вас ждал. Думал, когда в Ригу назад поедете, навестите старика.
Насколько я помнил, старику к нынешнему моменту едва перевалило за тридцать. Тридцать два, что ли. Но это все ерунда. Нравится человеку ощущать себя умудренным опытом аксакалом, да ради бога. Я считаю, что великие люди могут позволить себе быть чудаковатыми. Меня же заинтересовал вопрос, откуда Татищев мог знать, что я к нему захочу заехать.
Словно отвечая на невысказанный вопрос, Татищев, покровительственно похлопал меня по плечу:
— Ну что вы, батенька, Андрей Борисович, не удивляйтесь, у каждого свой Дар. Впрочем, вы хотели переговорить, пойдемте поболтаем, как говорится, тет-а-тет, а то у вас мало времени. Ваших сподвижников пока накормят обедом в моей столовой, а мы с вами переговорим в кабинете.
Кабинет был увешан картами разных размеров. Я было начал разглядывать их, но хозяин настоятельно пригласил меня за небольшой столик, где был накрыт обед на двоих.
— К сожалению, Андрей Борисович, у нас с вами мало времени. Я завтра уезжаю в экспедицию, а вам скоро станет плохо и очень больно. До этого момента вам желательно успеть вернуться к князю — кесарю, иначе события могут начать развиваться в непредсказуемом ключе.
На мою попытку задать вопросы, Василий Никитич поднял руку в останавливающем жесте!
— Поймите, Андрей Борисович, сейчас надо сосредоточиться на главном. Все вопросы потом. После того как вы вернетесь от Ромодановского или не от него, но то, что вернетесь вероятность есть, а я, в свою очередь, вернусь из экспедиции. Тут вероятность стопроцентная.
И не спрашивайте у меня, Андрей Борисович, что вас ждет впереди. Поверьте, я очень хотел бы вам это рассказать, но не могу.
Видя, что я опять собираюсь задать вопрос, Татищев опять махнул рукой, останавливая меня:
— И не спрашивайте меня, почему не могу рассказать. Не могу, хотя меня никто и не неволит, по достаточно простой причине. Если вы будете знать, что с вами дальше произойдет, то события будут развиваться по-другому и ваши шансы выкрутиться, и без того весьма мизерные, исчезнут совсем. Так, всегда бывает. Так и только так!
Просто поверьте, что Господь наш не посылает нам испытания, которые мы не можем выдержать.
А вот когда вернетесь, мы с вами и поговорим. Про все: и про историю, и про то, что с вами случилось, и про то, что вам делать на этом свете, и про ту самую карту, обрывок которой вы нашли в кармане иллюмината.
А сейчас откушайте, пожалуйста, чем бог послал и в дорогу.
Я ел и не замечал вкуса пищи, так как мысли были заняты словами Татищева.
Пока мы ели, Василий Никитич развлекал меня традиционной беседой всех русских помещиков: о погоде, о собранном урожае, о видах на будущий урожай и еще о чем-то таком светски-сельском. Односложно отвечая на ни ничего не значащие вопросы, я никак не мог отделаться от мысли, что великий русский ученый и путешественник, знает кто я и откуда. И еще тревожил его Дар предвидения. После взятия у меня крови на анализ Ромодановский сразу же спросил о таком же даре. Неужто Василий Никитич тоже…
Здесь поток моих мыслей был прерван резким жжением в районе шеи. Было настолько горячо, что я схватил стоявший на столе кувшин с каким-то холодным морсом, сделал большой глоток, а в остальное макнул салфетку и обмотал вокруг шеи.
— Что началось? — сочувственно спросил Татищев, прервав свои рассуждения на тему перспективности свеклы.
Он тут же позвал сенную девку и велел принести побольше льда. Потом он пригласил моих друзей и сказал, что им пора трогаться в Санкт-Петербург.
Мы быстро погрузились в авалонский экипаж и, как говорится, вдавили педаль газа.
Чем ближе мы подъезжали к городу, тем хуже мне становилось, но я старался не показывать виду, только прикладывал лед к горлу. Но жжение продолжало нарастать. Я даже осмотрел свою шею в зеркало на предмет ожогов, но их не было. Только изредка сквозь прозрачно бледную кожу шеи проступала светящаяся раскаленным красным цепочка.
В один не прекрасный момент жжение стало настолько нестерпимым, что я приказал развернуться и поехать назад, в надежде, что с удалением от города, жжение станет ослабевать. Но не тут-то было.
В обратную сторону мы не проехали и десяти метров, как мое горло сжали стальные тиски. Стальные раскаленные тиски.
Когда мы добрались до Санкт-Петербурга, я был настолько измотан, что еле стоял на ногах. И тем не менее я приказал остановиться в квартале от Тайной Канцелярии, чтобы лишний раз не светить друзей.
К Ромодановскому мы пошли вдвоем с Шереметьевым. Я еле шел. Дышать было нечем. Через сдавленное, словно тисками горло воздух проникал со свистом. И адская боль от жжения и разрывающихся легких заполнившее все мое сознание. Мозг, как пошедший вразнос агрегат за минуту до взрыва, все тратил и тратил и без того дефицитную энергию на мысли о боли.
Боль была внутри меня, я шел по боли, думал о ней, наконец я споткнулся о боль и окончательно погрузился в нее.
Когда на мгновение пелена боли стала чуть тоньше, я сквозь нее увидел лицо Ариэля. Еще через секунду боль еще чуть отступила, спасовав перед интенсивной тряской меня за плечи.
Увидев, что я пришел в себя, эльф перестал меня трясти и с ехидной улыбкой, бросил:
— Что-то вы совсем расклеились, Андрей Борисович, нельзя же так. Я, например, при боли, а вы уж поверьте, мы авалонцы знаем толк в боли, думаю о чем-нибудь приятном
