Голос Незримого. Том 1 - Любовь Столица

ГЛАВА VII

Не осудишь птицы вешней,Что воркует и голубит.Так осудишь ли, хоть внешне,И чету, что нежно любит?Ведь любовникам пернатымНе поставлена преградаИз родства и из обряда,А любовь, как смерть, верна там,Где певучие скворешниК небу поднял человек…Не святей ли, не безгрешнейИх влюбленные навек?

К страсти душ, почти священной,Редко свойственной бескрылым,Приближалася ЕленаВслед за странным Даниилом.Жар неполных их лобзаний,Как огонь, паля и чистя,Сделал очи ей лучистей,Лик духовней, осиянней.Он же, прежде неприступный,К ней тянулся вновь и вновьИ считал уж не преступнойИх взаимную любовь.

В окна веяло весною.Пел ручей у тротуаров,Повились розовизноюКольца узкие бульваров.И узорный старый городСтал от солнышка весь золот:Темный снег был с улиц сколот,Мутный лед рекою вспорот.Там уж бархатно мычалиПароходные гудки,И серебряно бренчалиИм трамвайные звонки.

Жизнь столичная затихла:«Свет» блистал на Крымском взморье, —А они дорогой рыхлойПробирались в Святогорье,Чтоб оттуда в НовоспасьеВ свою очередь добратьсяИ увидеть Глеба-братца —«Старца» трезвого согласья.Ибо их давно томилаВласть унынья и вина,И по мысли ДаниилаТа поездка решена.

О, как сладко им мечталосьПо пути в родную область!Голубая речек талость,Неба розовая теплость,Шум лесов, что зеленелиМелколистой паутиной,И высокий лет утиный,И далекий свист свирели…Было время после Пасхи, —И теперь туда, сюдаБелокурые подпаскиГнали пестрые стада.

Над разгрязненным проселкомВстали крашеные крыши, —И сектантским тем поселкомПара стала ехать тише.На избе одной вертелсяФлюгер – ангел светлой жести,И с огнем во взгляде, жестеНа крыльце ее виднелсяЧеловек в рубахе алой,В кудрях русых, словно хлеб,Станом хилый, ростом малый.Это был сам братец Глеб.

Строг, как Господа посланец,Мудр и прост, как прозорливец,Влек к себе мужчин он пьяниц,Влек и женщин несчастливиц.Не слыхать от птиц, от топа ль,Что твердит он, кроток, ясен…А над ним – высокий ясеньИ прямой, зеленый тополь.Группа девушек в платочкахПеред братцем собраласьС легкой бледностью на щечках,С синевой глубокой глаз.

С ними Глебушка простился,Увидав пришельцев новых,И с гостями очутилсяГлаз на глаз в стенах сосновых.Здесь тянулися скамейки,Стол для трапез занял угол,Где-то голубь томно гукал,Пах в оконце тополь клейкий…Здесь улыбка сердцеведаТайну путников прочла —И чудесная беседаМежду ними потекла.

«Братец Глебушка! ДостойныМы гореть в аду кромешном…Грех наш – страстный, не запойный,И досель плотски безгрешным,Но запретным, незаконным,Чувством нашим мы смущались…А теперь – едва обнялись,Так нам ясно, так легко нам!Вражья ль хитрость, Божья ль милость —Это, братец? Разреши!Не от хмеля ль усыпилосьВсё раскаянье души?!»

«Дорогие! Что я знаю?Золотые! Что скажу я?Ох, сокрыты тропы к раю…Ох, не их открыть, межуя…Знаю токмо: грех любовью —Уж не грех, одно паденье.Ан – об ангельстве раденье,Мост к небесному становью.Многолюбы! Миловзоры!Страсть – простимая вина.Что ж, любитесь без зазораДа не пейте впредь вина».

Встав, молился долго в угол,Долго ласково крестил их.Кто-то из леса аукал,Свет струился на стропилах…И Елене с Даниилом,Тихим, робким, как овечка,Мнилось, он – от человечкаВ алом шелке, с ликом милым.А когда, до слез счастливы,Шли они от братца вон, —Серовзорый, прозорливый,Их следил с любовью он.

Весь обратный путь от ГлебаБыл еще милей влюбленным:Пело поле, пело небо,Плугари брели по склонам.И темнели вкруг часовни,И блестели колокольни,И дышалося привольней,И вздыхалося любовней…Вдруг из тучки, крупен, краток,Дождь прошел – и два венцаРазноцветно-светлых радугВознеслись у их лица.

Верхом поднятым коляскиПризакрыт с Еленой вместе,Даниил приник к ней в ласке,Как жених уже к невесте.Лоб белел под шляпой строгойИз коричневого фетра,И коричневые ж гетрыОбтянули стройно ногу.И казался он ЕленеЧрез вуаль, лазурней льна,Всех желанней, вожделенней…Даниилу же – она.

С этой ласки осторожной,Странно-бережной и нежной,Всё вдруг сделалось возможно,Всё вдруг стало неизбежно.Где же то, что их делило,От ее утех в соблазнеДо его женобоязни?Талым льдом оно уплыло.И когда их принял сноваСвятогоровский дворец —Ими был решен без словаУпоительный конец.

О, пора любви конечнойСредь весенней уж природы!Сад – в одежде подвенечной.В обручальных кольцах – воды.Лепестков легчайших ворохС яблонь льет порозовелых,У черемух побелелых —Уж пахучейший ковер их…И жемчужный сыплет рокотСтарый, нежный соловей,И прекрасней быть не могутНочи в нагости своей!

Весь тот день Елена с милымПроводили друг со другом —И сердца тот день томил им,Как повенчанным супругам.Золотую ль смотрят стерлядь,Что в садке, кружась, ныряет,Или в парке наблюдаютДятла красного, что сверлит, —Всё для них, как новобрачных,С мыслью связано одной…И уж в сумерках прозрачныхОн ведет ее домой.

В этих сумерках Елена,Защитив стыдливо тело,Как богиня в глуби пенной,Забелела, заблестела!В этих сумерках Данило,Торс прекрасный скрыв невинноПод сорочкой мягкой, длинной,Встал, как ангел белокрылый!А потом… Ее лобзаньямБыл он слаще райских рос,А она его касаньямНеземных приятней роз.

Ими окна не закрылись,Не спустились занавески, —И весенние носилисьВ доме запахи и плески.В небе две зари горелиИ одна звезда, – Венеры, —Мреял свет лазурно-серыйУ таинственной постели…И катились перлы пенийСотен, тысяч соловьев,То как горестные пени,То как страстный гимн без слов…

Было всё тут – сна туманнейИ видения блаженней —Всё: от первых упованийДо последних упоений.Были трепетные ахиИ прерывистые вздохи,Взглядов пламенных сполохи,Рук и плеч крылатых взмахи.Было всё: ее пугливостьИ медлительность ее,Пыл его и торопливостьИ обоих забытье…

Ночью этой же апрельской,Светоносной, светлоплесой,По большой дороге сельскойГромыхнули вдруг колеса.В бричке маленькой наемнойКто спешит там? Боже, Анна!Лик ее бледней тумана,Очи скорбны и огромны.Вестью гнусной об изменеСражена, потрясена,Для жестоких подтвержденийВ Святогорье мчит она.

В этот день, еще не меркло,Тюль влача, как паучиха,К ней явилась за примеркойС игр знакомая портниха.Как племянница Ненилы,В доме бабеньки ИриныС ними выросши, МаринаС Анной связи сохранила,Из Маришки прелукавойИ презлой, как ни дари,Ныне сделавшись вертлявой,Разбитной мамзель Мари.

Эта девушка, уж с детстваСтав Елену ненавидеть,И тогда искала средства,Чем бы барышню обидеть.То была тупая завистьК красоте, слепящей зренье,И отплата за презренье,Что порой, с собой не справясь,К ней Елена проявлялаЗа наветы, ложь и злость.Это чувство не пропало,А напротив – разрослось.

Сжав в зубах булавок жало,Улыбаяся ехидно,Мастерица вдруг сказалаАнне с жалостью обидной:«Вид, мадам, у вас стал хуже, —Обижают вас сестрица.Нужно ж этак ухитриться,Чтоб отнять чужого мужа!Ведь такое поведеньеВас на всю Москву срамит…Только тетка – удивленье! —Покрывает их. Профит!»

Как тут Анна не упала,Ей теперь непостижимо,А чрез час она с вокзалаВдаль неслась неудержимо,Чтоб проверить слух ужасный,Всё ревниво вспоминая,Всё гневливо понимаяВ тайнах дружбы той опасной.И, как тень, прибыв в именье,На рассвете золотом,В муке страшного сомненьяАнна свой обходит дом.

Дверь Еленина замкнута,Но окно ее открыто.Взгляд… И – жуткая минута! —Сердце, сердце, ты разбито!..Там, средь утреннего параИ ночного ароматаСном улыбчивым объята,Молодая никла пара.Он дремал, ее обнявшиБледной, ласковой рукой,А она – к нему припавшиСмуглой, нежною щекой.

Были оба так прекрасны,Что не в злобе бездыханной,А в тоске немой, безвластной,Замерев, стояла Анна.Эти рты – алей азалий!Эти лбы – белей камелий!Да, любить они лишь смелиИ любили, и лобзали…А она достойна смеха,Вспомнив вдруг права свои,А она одна – помехаЭтой солнечной любви!

И не жить она решила.Сестрин грозный дар сыскала,Вышла в сад… А здесь всё жило!Всё любило и ласкало!Жили листики и стебли,Жили птицы, трели сыпля,Жил ручей, двух рыбок зыбля,Ветер жил, двух пчел колебля.Холодком смертельным дулоВозле Аниных лишь ног…И она прижала дулоИ спустила вдруг курок.

ГЛАВА VIII