Голос Незримого. Том 1 - Любовь Столица

ГЛАВА IV

Как, попробовав сиропа,Ключевой водицы выпить,Так, проехавшись Европой,Хорошо опять за Припять!Пусть здесь водит сила бесья, —Охраняет воля Божья,И свежее бездорожье,И воздушней поднебесье…Белой, красной – вкус – смородинНе кислей, чем ананас.Хвалят мать сыны всех родин,Только нет того у нас!

Можно кончить с лестью, спесью,Но Руси моей угодья —Краснолесье, чернолесье,Беловодье, синеводье,Многорыбье, многозверье —Можно видеть уж без боли,А народ ее тем болеБудит радость и доверье.Худородье, безземелье?Уж сильнеет мужичок.Пьянство, тьма и малоделье?Он исправится, дай срок!

В этом роде мысли былиУ вернувшейся ЕленыНа проселке, полном пыли,Гнезд помета, клочьев сена.Пристяжная гнулась шало,Бойко прыгала коляска,Было вязко, было тряско,Но она легко дышала.Милый запах кашки, мяты,Упряжь милая – с дугойИ кумач, румяный, мятый,В безрукавке кучерской!

Это было время жатвы,Хлебозора, сухоросья.Как татары у Непрядвы,Задрожали уж колосья.Но поля, еще густые,Желты, рыжи и белесы,Словно пламенные плесыИ разливы золотые,Вкруг – от края и до края —Подымали гребни волн,Там в пологий дол стекая,Там покатый кроя холм.

Уж кипело всюду делоТяжело, упорно, пылко.У помещиков гудела,Жадно срезывая, жнилка,И по-прежнему серпамиЖали медленно мирские,И поспешно хуторскиеУезжали со снопами.Уж скирды ржаные жалисьДруг ко другу, здесь и тут,И, как рой пчелиный жалясь,Копошился в хлебе люд.

Зной, как люди, неутомен,Вихрь, как люди, необорен,Золотой атлас соломинДа янтарь тяжелый зерен…И повсюду бабы, бабыВ ситце новом и слинялом,Жарко-желтом, ярко-алом,Крупны, статны, смуглы, рябы!..Вот приветствуют напевно,Приподняв руки заслон:«Свет – Олена Олексевна!»И сгибаются в поклон.

Та беседует со всеми,Этим вовсе не соскучась.Ах, когда бы, хоть на время,И самой ей ту же участь!Стать такой же сильной, дельной,Так же важно, нежно окать,Быть в земле по самый локотьИ любить законно, цельно!Но по той толпе знакомойЗаключает вдруг она,Что рукой подать до дома,И стихает, смущена.

Над рекою полноводнойВ липняке и осокорье,Высоко, светло, свободноРазлеглося Святогорье,Всё виднеясь так ли, в воды ль,С притененными садами,С темноватыми задами,С красной фабрикой поодаль.Висли белые балконыВ розовеющих кустах,А кругом круглились склоныВ серебрящихся листах.

Вот последний топот тройки —И предстал, приблизясь быстро,Старый дом прекрасной стройки.Так теперь попробуй выстрой!Мчится, ахая, прислуга,Разъярясь, рычат овчарки,Кличут, жалуясь, цесарки, —И, целуючи друг друга,Обнялись Елена с АннойНа распахнутом крыльцеПред Ненилою, престраннойВ новом гофреном чепце.

И скользит уж взгляд их броский,Всё в сестре другой приметя:Изменение в прическе,Измененье в туалете.«До чего провинциальна», —Втайне думает Елена.Анна ж мыслит сокровенно:«Чересчур оригинальна».И твердят: «Ты пополнела». —«Неужель? Как рада я!Ну, а ты так похудела». —«Правда? То мечта моя».

Вот и ряд чудесных комнатСтройной, светлой амфиладой.Их она, Елена, помнитИ опять увидеть рада.Сколько блеклого сатина,Костяных цветных мозаикИ шитья былых хозяек —Пестрых бисерных картинок!А в сенях из ярких стеколМожно чучел разглядеть:Распластавший крылья сокол,Лапы вскинувший медведь.

И сидят уж сестры двоеВ новой горнице Елены,Где, отделаны ольхою,Розовеют тонко стены.Только младшая склонилась,Чемоданы разбирая,Тотчас старшая, рыдая,Ей во всем, во всем открылась…Ворох платьев падал на полЛепестками маков, роз,И, журча чуть слышно, капалЖемчуг женских слов и слез.

«Ах, Аленушка! Сказала бЯ про всё еще когда-то,Но своих стыдилась жалоб,И была так молода ты…А теперь ты всё имела.Я ж… Судьба моя ужасна!Брак наш странный и несчастный.В нем виню Данилу смело.Он ко мне так равнодушен!Я ж в него так влюблена!И – меж нами! – мне не муж он,И ему я не жена…

Был он робкий и холодныйИ пред свадьбой, как ты знала,Но стыдливостью природнойЯ всё это объясняла.А потом… От ночи брачнойОн ушел, меня покинув,Став бледней и чище криновВ строгой черной паре фрачной.О, как был смешно-печаленТы, медовый месяц мой!Ждали двери наших спален,Я ж была одна со тьмой…

Вот прошло четыре года —И меж нами нет другого.Я не требую развода:Я люблю его, такого.И, увы! должна сознаться,То считаю за больного,То за нового святого,Имя чье запишут в святцы.Я следила, ревновала:Он не любит никого,Смотрит скучно, ходит вяло —Ждет неведомо чего!

В шумном здании фабричномЦелый день Данило занят,Но… не дружит он с обычным,И дела его не манят.Дома, бело руки вымыв,Подбородок выбрив гладко,Курит томно, грезит сладко, —Сам красивей херувимов.Тронет теннис, легок, строен,Иль в моленную уйдет —В дальний домик, что построенДля молитвы им уж с год.

А когда совсем недавноО твоем узнал прибытье,Начал он чудить так явно,Что боюсь к нему ступить я…Стал немее, нелюдимей,Смотрит только на иконыИ читает лишь каноны,Словно впрямь готовясь к схиме.Повидайся с ним, сестрица,Ты его хоть оживиДа скажи, коли случится,О моей к нему любви».

Та стоит, раскрывши очиИ ушам не доверяя,Словно выйдя вдруг из ночиК голубым воротам рая!А меж тем уже и АннаС ней смеется, успокоясь,И, в вещах приезжей роясь,Револьвер берет карманный,С инкрустированной ручкой,Плоский, узкий, словно змей,И, любуясь чудной штучкой,Подарить вдруг просит ей.

Миг – Елена дать не смеет.Миг – она уж размышляет.Взгляд, как воды, леденеет,Как вино, лицо пылает.Вот рукой коснулась властнойОтливного перламутра,Улыбнулась мудро, мудроИ сказала ясно, ясно:«Что ж, возьми! Лежит без дел он.Осторожней только будь:Из него был выстрел сделанИ попал в одну уж грудь».

На другой же день ЕленаЦветниками, парникамиК заповедной шла моленной,Вея светлыми шелками.Было рано, росно, ясно,Пахли розы, пахли дыни.Белы, розовы и сини,Мотыльки вились согласно.Темноокие пололкиУлыбались ей, поля,И манили богомолки,Уходящие в поля.

Там, вдали, где сад кончалсяУ ограды заплетенной,Сруб еловый показалсяС малой главкой серебренной.Тут пошла Елена робкоВ чудном девичьем волненьеПод зеленой зыбкой сенью,Сыроватой черной тропкой.Но пред низкой, узкой дверкойВстал внезапно Даниил,Словно страж у входа в церковь —Он, архангел Гавриил!

Стал по-новому прекраснымОн в рубахе русской белой,В опояске лаврском красном,Изнуренный, побледнелый.Взор его голубоватыйСерафимски ужасался,Но уж женски улыбалсяРот его малиноватый.А за ним, в дверном пролете,Луч, туманно-бирюзов,Трепетал на позолотеУ Рублевских образов.

Цели темные наметив,К Даниилу шла Елена,Но, его таким вдруг встретив,Изменилася мгновенно.О, какой наивный ужас!О, какой невинный трепет!Этот круг она расцепит,Всё забыв, обезоружась…И без всякого лукавства,Чистой радости полна,Звучно молвя: «Братец, здравствуй!» —Подошла к нему она.

Но, как если б приближалсяНекий дух к нему, сияя, —В избу юноша подался,Взор рукою заслоняя.А в златистой тьме моленнойОн метанием монаха,Полон счастия и страха,Пал пред девой на колена…Всю безмерность обожаньяЭтим выразил он ейИ без слова, без дыханьяСкрылся в солнечность дверей.

И стоит одна ЕленаВ свете гаснущих лампадок,И дрожит она блаженноВ свете вспыхнувших догадок.Всё она тут уяснила:Перед браком возмущеньеИ от брака отвращенье,Пост, юродства Даниила:Он любил ее и раньше,Как он любит и теперь…О, судьба, рази же, рань же!О, душа, целись и верь!

Окрыленными шажкамиШла Елена, возвращаясь,Парниками, цветникамиУдивляясь, восхищаясь:Ах, пахучих роз пунцовость!Дынь душистых розоватость!И в душе – такая радость!В голове – такая новость!..Разве было это прежде,Если тот, кто вечно мил,О любви и о надеждеЕй лишь нынче возвестил?!

ГЛАВА V