Голос Незримого. Том 1 - Любовь Столица

ГЛАВА III

Может быть, затем и грозы,Чтоб налились лучше груши.Может быть, затем и слезы,Чтоб росли и зрели души.Да еще и жизнь должна быть,Словно в горах, одинокойИ с работою глубокой:В углубленье б слезам капать!Вот и нашей героиниНе узнать бы никогда —Так она созрела нынеСредь печали и труда.

Где ты, прежнее дреманьеНа узорчатой лежанкеИ былое невниманьеК слову бедной гувернантки?Где ты, милый дым мечтанийО пригожем, нежном принце,В тонком фартучке гостинцы,Мягкий папушник в кармане,А в руках корзинка, бирка ль —Птицам, кроликам ли корм?В тех руках бумага, циркуль,Начертанья цифр и форм!

С неудачного романаВся меняясь постепенно,Из Аленушки румянойВышла бледная Елена.От любви большой несчастной,От сердечной сильной буриТрудно скоро встать натуре,Черноземной, темной, страстной.Тут за сохи и мотыгиДеды взялись бы ее,А она взялась за книги,Ими зло леча свое.

С бабкой спорила с отвагой —И явился в доме сноваТот магистр, Эспер Мертваго,Что учил их встарь сурово.Был он бледный, худощавый,С окрыленною походкой,С озаренною бородкой,С шевелюрой величавой.Много – неокантианецИ немного – теософ,Говорил он жарче странниц,Знал же больше змей и сов.

С ним Елена занималась,Выбрав несколько предметов,И, во всем отвергнув малость,Не ложилась до рассветов.Сразу скрылися куда-тоИ девическая глупость,И купеческая тупость,Память слабая на даты…А язык открылся яркий,Ум открылся золотой,Любознательность дикаркиИ крестьянки труд большой.

Всё узнать она хотелаС юной трогательной жаждой,Но особенно сиделаВсякий день и вечер каждыйС математикою высшей,С философией начальной, —Словно в дом войдя хрустальный,Над лазурной бездной свисший.Вот в полет пифагорейскийУнеслась она, паря…А Ненила по-житейскиЕй ворчит сквозь сон: «заря!»

А меж тем и сам учительДеве нравится без мерыЗа (хотите ль, не хотите ль)Имя редкое Эспера,И за лик, от мысли блеклый,И за стан, от чтенья хилый.Разбирая с ним Эсхила,Изучая Эмпедокла,Вдруг Елена забываетСтих, прочтенный в тот момент…И всё дольше с ней бываетМолодой приват-доцент.

Но забыть, что пережито,О любви забыть ей первой?!Нет! Тем боле – АфродитаЗдесь так сходствует с Минервой…И она о ДаниилеЧасто, часто вспоминает.Молодые, слышит, знает,В Святогорье уж отбыли.«Ох, живут они не дружно!» —Вдруг кормилица шепнет.«Ох, ему бы в брак не нужно…» —Странно бабенька вздохнет.

Так, в занятиях, на счастьеМиновала быстро осень.Было серое ненастье,Были золото и просинь,А теперь – какая белость!Всё в пороше снежной, свежей,Сани с полостью медвежьей,И у труб заголубелось…Это топят печь за печью,И, как овцы из закут,По всему ЗамоскворечьюДымы пышные текут.

Хорошо сейчас кататьсяНа коньках норвежских звонкихИль в Оленьей Роще мчатьсяНа финляндских лыжах тонких!Выше – индевеют сосны,Ниже – мерный веет шорох, —И лежит уже в узорахСнег серебряный и лосный…У Елены в шапке серой —И смешной и милый вид,У счастливого ж ЭспераВоздух щеки розовит.

Но бежит тропою белойИ беда трусцой звериной.Вот внезапно заболелаВ доме бабенька Ирина.Раз она, сойдя на паперть,В час, когда уже смеркалось,С юной нищей повстречалась,Что, светла, как Богоматерь,Чуть прикрыв дитя от стужи,Повернулась к ней, моля…Содрогнулась бабка вчужеИ дала ей соболя.

Было ль это вспоможеньеПо ее лишь добросердьюИль ума ее затменьеПеред близящейся смертью —Только бабенька простылаИ слегла. Потом, печасяО грядущем страшном часе,Быть к себе попа просила.Вмиг светило медициныК ней Аленушка зоветИ о здравии ИриныПо церквам молиться шлет.

Умирала долго, трудноБогатырская старуха,Умерла же просто, чудно,Не теряя силы духа.Как и должно православной,Приготовясь, причастиласьИ, помазавшись, простилась,Помня свой характер нравный.А легла средь свеч и лилий,Под парчою отливной, —Все, кто знал лишь, слезы лилиНад покойной, всем родной.

И конца нет панихидам,Заказным сорокоустам,Приживалкам с скорбным видом,Дьяконам громовоустым!А на похоронах – гостиИз Таганки, со Стромынки,И обильные поминкиЗа кутьею на погосте.День девятый, день двадцатый,Наконец, сороковой, —И, одна, вольна, богата,В дом Елена входит свой.

Тут она перевернулаЖизнь, как новую страницу,И мгновенно упорхнулаГода на три за границу.Вот курьерский плавный поезд,Вот вагон в нем синий спальный,А в окне – простор протальный,Вешних нив лиловый пояс.Вот тревожная таможня,А за ней, за ней, за ней —Мир, где быть всего возможней,Где забыть всего верней!

Вслед, но с поездом не скорымИ в вагон засев зеленый,С голубым от счастья взоромМолодой спешил ученый.Пред Елениным отъездомК ней явился он в смущенье,Сделал пылко предложенье,Звал идти с ним к солнцу, к звездам!Уклонилась та от брака:Взгляд ее на то иной!Но позволила, однако,Мчать в Европу за собой.

Здесь на время мы теряемТу, с которой шли всё рядом,И святым ли белым раемИли грешным алым адомЖизнь была ее – наверно,И родные знать не знали,Только слухи долетали,Что блестит она чрезмерноДаже в блещущем ПарижеИ, уж правда или нет,Косы выкрасила в рыжий,А потом в зеленый цвет.

Всякий день и все газетыПриносили дым хваленийЭтой дивной, дикой этойРусской – Деевой Елене.За одежду ль, сна чудесней,Наготу ль, прекрасней сказки,И за скифские ли пляски,Половецкие ли песни…Даже вычурная ИдаС шаткой славою своейС легкой грустью и обидойВести слушала о ней.

Слух летал, что у ЕленыМного странных есть привычек:Служит ей якутка с Лены,Ест она лишь райских птичек,Пьет один крюшон шампанский,И стреляет по-бреттёрски,И в седле сидит по-горски,И гадает по-цыгански…А в ее волшебных виллахЕсть для юношей гарем,Где она средь многих милыхОтдыхает с тем и с тем.

Слух летал, что пред ЕленойЕжедневно шли моделиИ Редферна, и Пакэна:Так прельстить ее хотели!Но она одета царскиВ желтых туниках помпейских,В голубых чалмах бомбейскихИль в шальварах по-татарски.Ибо создал эти платьяГениальный Бакст Леон,Так как всё в ней без изъятьяНаходил прекрасным он!

Из таких печатных слухов,Из таких словесных толков,Словно всех цветов понюхавИль набравши всех осколков,Обнадеиваться ложно,Чтоб букет представить сразу,Целиком припомнить вазу —Правду видеть невозможно.Но получено нежданноОт нее письмо одно.Кое– что узнала АннаИз него лишь. Вот оно:

Здравствуй, милая сестрица,За молчанье ж не посетуй!Вот что значит закружитьсяВ пестром странствии по свету.Но теперь, когда сыта яИ пресыщена немножко,Как скрывавшаяся кошка,Я на дом гляжу, мечтая.О, как всё мне надоело,Кроме вольности родной!Сколько яств чужих я ела,Но не хлеб, наш хлеб ржаной!

Мы ведь женщины и сестры, —И не скрою я, конечно,То, что ранит нас так остро:Тайны жизни всей сердечной.Первый, кем я увлекалась,Был магистр – Эспер Мертваго.Проповедовал он благо,Знал он всё. Но так казалось!А любил старо, убого,А не знал, кого ж? Меня!И, представь, не верил в Бога,На словах к Нему маня!

После пламенно влюбиласьЯ в Магницкого Вадима,На дуэли даже биласьИ дала, увы! не мимо…Был он крайним анархистом,Хладнокровный, с трубкой, в кэпи,Презирал все узы, цепи,Слыл же вором ловким, чистым!Победила я. И тотчасОн пошел за мной, как паж.Но любила я… полночи:Слишком был уж то – апаш!

Тут пленил меня непрочноСкульптор, славный Павел Кралин.Самобытен был он, точно,Правда, был он гениален.Но какой неумный лепет!О себе мечта какая!А лишь встану я нагая —Он бледнеет и не лепит…Только он мог торс мой высечь!Принял эту вещь Салон,Я ж послала десять тысяч —И меня не видел он.

И помчались дни исканий,Сердце мне слегка состарив, —Кратче северных сиянийИ обманней южных марев…Этот влек проповедями,Тот – презрением всех правил,Этот – тем, что «р» картавил,Тот – блестящими ногтями.Но не быть мне, знать, в оковах!Ныне я храню от нихРой лишь писем мотыльковых,Глупых, милых и цветных.

Вот и всё. Не правда ль, мало?А какая тьма злоречья!Так судачить занималоТам, у нас, в Замоскворечье…Ах, мой дом, родимый, белый,Мой любимый сад зеленый,Кремль, зарей порозовленныйИль в луне поголубелый!Здесь теперь мне всё немило.Здесь ни с чем я не мирюсь.Здесь близка мне лишь Ненила:В ней моя чудная Русь!

Впрочем, что ж меня тут держит?Рать моих антрепренеров?Пусть клянет и громы вержет!Знает Деевский мой норов!Захотела красных зорь яДа зеленого поволья,Простодушья, хлебосолья, —И примчу к вам, в Святогорье!До свиданья же, сестрица!Братцу – низкий мой поклон.Да спроси, коли случится,Не забыл меня ли он?

ГЛАВА IV