Голос Незримого. Том 1 - Любовь Столица

СКИТСКАЯ ПЕСНЯ

Уж как много в высоте полночной звезд!Уж как много в густоте лесной невест! —Не царевен-королевен в теремах,А молчальниц-печальниц во скитах.Не лазорев и не ал наш сарафан,Черный-черный, потаил он гибкий стан,А ресницы да надетый низко платПриукрыли наш улыбчивый взгляд…Ничего-то мы не видим в днях своих,Окромя березок никлых, вострых пихт,Вязи книжной, золотного шитья,Слышим токмо бой часов да жития…Ан – с вечерен настает ина пора:Не заснем мы, как мирские, до утра, —Облекаемся беленым полотном,В руки свечи желто-пламенны берем, —И всё молимся, и ждем, не смеем лечь…В сердце – трепет и восторг нечеловеч!Ой, вот-вот сейчас, в полуночном часу,Будет чудо здесь, в обительском лесу:Воспоют все птахи, вспыхнет заря,И, Исусову молитву творя,Нас в сенях сберет игуменья-мать,Мать-вратарница пойдет отворять…А уж там-то, у ворот-то, – Спасе мой! —Гость желанный, Гость наш странний, дорогой.Он что млад-пастух простой на первый взгляд,На второй – великой тайностью объят:Крест огнистый во руках – посошок,Звезды утренние в кудрях – венок,За плечми – барашек беленький лежит,Над главою – белый голубь кружит!Вы падите наземь, девушки, без слов,Как при выносе Святых Даров,Вы лобзайте Его, милые, в стопыДа кажите к нашей трапезной тропы.Там – кормите овна розовым цветком,Птицу Духову – отборным пшеном,Умилите Гостя чистою слезой,Взвеселите духовною красой!..И, как облак, возносясь к небесам,На прощанье обещается Он вам:«Ой вы, девицы, невесты мои, —Кротче горлинки, премудрей змеи!Я по смерти вам пожалую крыла,Улетите вы на них за купола,Там и встретитесь со мной, Женихом, —Повенчаетесь смарагдовым венцом!»

«РАДУЙСЯ!»

Тает уж ночная темнота,Горько пахнут деревца миндальные, —И забылась тонким сном печальнаяМатерь погребенного Христа.

Грезится ей вновь ИерусалимЭтих дней, – шумящий чернью злобною,И пустыннейшее место лобное,И кровавый крест с Любимым… с Ним!

Чрез окно же ветер, свеж и тих,Трогает хитон ее синеющийИ играет прядью кос седеющей,Серебристою средь золотых.

Вдруг как разольется сноп лучейИ лилейный запах в бедной горнице,Как завеса темная раздернется, —И знакомый Ангел – перед ней!

Молвит: «Радуйся!.. Твой Сын воскрес!»И смеются оба тихо, счастливо,Полны веры детской неопасливой,Матерь Господа и дух небес…

И досель об этом Дне чудесНам поют колокола пасхальные:«Радуйся, земля моя печальная,Ибо Он воистину воскрес!»

«СТРАННЫ МНЕ РУССКИЕ ЛЮДИ…»

Странны мне русские людиЗдесь, в зарубежном далёке:Всё-то о родине рядят,Всё-то им править блазнится!Лучше б молились о чуде,Крест совершая широкий,Как наша бабка иль прадедС лестовкой пред образницей.

Что мы отсюдова знаем?Что мы отсюдова смеем?Мы, – бездомовные детиГрозной во гневе России?Грезим ли мы горностаемИль об овчине жалеем, —Детские – домыслы эти,Лепеты те – бредовые!

Бросьте невместные споры,Бросьте и меч непригодный!Слушайте молча, что скажетГолос далёка родного,Старые хвойные боры,Гул колокольный и водный,И уж прозябшая пажить,И березняк уже новый!

ВИТЯЗЬ КРЕСТОНОСНЫЙ

Год за годом и тому уж восемь лет,От рассвета до заката росного,Пó свету – снега, цветы ли, озимь ли —Витязя ищу я крестоносного.

Во леса ходила не по ягоды,Не за жемчугом сплывала по морюИ не телом приустала за годы —Духом пала, зря скитаясь по миру.

Побывала на стану разбойном я,Побывала и в святой обители.Вся земля растлилася под войнами,А его меж витязей не видели.

Многих повидать сама доспела я.Нет его средь них, как ни угадывай!Их знамена – то, что саван, белые,То краснее, чем рубаха катова.

Куяки – темны от крови, вороны,Впереди их – псы лихие, соколы,И – глядишь – слетаются уж вороныТам, где кони их, храпя, процокали.

Села у пути я перекрестного —И на ум вдруг вспало мне, им бредящей:Да уж есть ли витязь крестоносный мой,А коль нет – к чему на белом свете жить?

Тут-то и пронесся над дорогою,С гривой и хвостом, как облак, взвитыми,Снежный конь, земли-сырой не трогаяЯрко-просверкавшими копытами.

И пронес кого-то, в снах знакомого,Наяву незримого, любимого.Крест – над солнечнейшим шишаком его,На груди, над стягом голубым его.

И крестом над ним созвездье выпало,И крестом тропа под ним раскинулась, —Подняло меня, росой осыпало,Осияло… Так я с ним разминулась.

Вслед пошла всё на звезду восточную,Шла дороженькой и бездорожием,Вспоминаючи ту встречу очную,Восхищаючись вновь светом Божиим.

ЕЛЕНА ДЕЕВА

роман

Памяти Пушкина

благоговейно посвящаю

ГЛАВА I

Пал на город летний сонныйСумрак пламенный вечерний,И малиновые звоныЗвали ласково к вечерне.Рдели груши золотыеКуполов больших кремлевскихИ громадных глав покровскихДыни яркие, витые…А кругом их изумрудноЗавивалася листва,И нешумной, и нелюднойСтановилася Москва.

Там, где бел, как грозный облак,Поднялся собор Успенский,Виден стал вдруг чудный облик,Образ юношески-женский,Прекрасивый и премудрый,В разливных зеленых ризах,В голубиных крыльях сизых,Синеокий, русокудрый.Возле южных врат написан,Выше радужных стропил,Улыбаясь, смотрит вниз он…То – архангел Гавриил.

А внизу, ленясь по-барскиИ трудяся по-крестьянски,То пестро, как шелк бухарский,То серо, как холст рязанский,Разлеглось Замоскворечье,Полно темной моготою,Полно силой золотою,Словно соты человечьи.Там пустуют переулки,Зарастают тупикиИ, как ценные шкатулки,В ряд стоят особняки.

Невысоки, тесны, стары,Пыльно-белы, ржаво-алы,Выше – крепкие амбары,Ниже – емкие подвалы.У окон – болты и ставни,У дверей – замки, щеколды,У ворот – ярлык, уж желтый,И звонок, уж слабый, давний.Во дворе ж лихой, лохматыйСторож, склады и весы,Да в шерсти седой, косматойЗлобно-лающие псы.

А пройдешь тюки и кипы —Сад запущенный, зеленый,Где развесистые липы,Где раскидистые клены…Бело блекнет здесь калина,Вянет розово шиповник,Зреет сахарно крыжовник,Спеет маково малина.А войдешь калиткой в хмеле,Приоткрытою слегка, —И стоячие качели,И летучая доска.

В вечер тот качели пели,И, как легкие голубки,Пролетая, голубелиС них две шумных, пышных юбки.Это – девушки из дома,Откровенно-молодыеИ загадочно-простые,Забавлялись до утомы.Подставляя солнцу лица,Бросив ветру волоса,Обе, словно ангелицы,Уносились в небеса.

Эти девушки в калиткеБыли две сестры-сиротки,Что росли, как маргаритки,Жизнь вели, как зимородки.Внучки Деевой-старухи,Миллионщицы-купчихи,Городской чужды шумихи,Бытовой чужды разрухи,В воле бабеньки и БожьейРядом выросли они,Меж собой совсем не схожи,Вечно вместе и одни.

Анна – старшая – понижеИ бледней, но грациозней.Косы тонки, светло-рыжи,Словно рощи в август поздний.На лице веснушек злато,Губы ярче барбариса,Зубы чище, мельче риса,Грудь чуть розова и сжата.Шло к ней платье из батиста,Шел передник кружевной,А она, крича сребристо,Опускалась над землей.

Выше – младшая – ЕленаИ красивей, но тяжеле.Светло-черны, по колено,Косы – как поля в апреле.В лике родинок агаты,Взгляд светлее водопада,Рот спелее винограда,Плечи смуглы и покаты.К ней ни платье не пристало,Ни передник кружевной,А она, смеяся ало,Подымалась над землей.

Так, одни у них забавы,К одному они привычны,А их воли, вкусы, нравыУж теперь во всем отличны.И сейчас они повислиВ неба розовом прорезе,О желанном разно грезя,О грядущем разно мысля…Но могучие их предки,Дав им всех страстей земных,Жребий общий, жребий редкийПриготовили для них.

Сам Борис Иваныч Деев —Дед и Анны, и Алены —Умер, сотню дел затеявИ наживши миллионы.Крепостной он был крестьянин,Но заветного добился —На свободу откупился,Сметлив, смел и неустанен.Двор держал он постоялый,Хлеб скупал, вино курил,И, удачливый, удалый,Стал одним из воротил.

А отец Елены с Анной,Алексей Борисыч Деев,Человек большой и странный,Кончил жизнь, начудодеяв.Самородок, самоучка,И разумнейший работник,И безумнейший охотник,А собой – боярин Кучка,Был он всем благотворитель,Кто к нему бы ни пришел,И поддерживал обитель,Как и ряд народных школ.

Поспевал он в храм и в Думу,На банкет и на мальчишник.Дома ж ждал студент угрюмыйИ веселый плут барышник.Присуждал Париж медалиЗа парчу его изделий,За стрельбу ж по дальней целиПриз ему в Тироле дали.Он носил от зубра шрамы,От медведя два рубца,Но, огромный и упрямый,Пал, смиряя жеребца.

На раскольнице красивойДеев был женат лет десять.Брак был верный и счастливыйТак, как можно только грезить…Странно Софья ЕлисевнаВесть услышала лихую:И крестяся, и ликуя,И бесслезно, и безгневно.Все дивились, все шептались,Но промчалась кутерьма —И тогда лишь догадались,Что она сошла с ума.

Тут взяла сироток-внучекБабка, Деева Ирина,На златой замкнула ключикВ жизни сказочно-старинной.Поселила в мезонинеИх с кормилицей Ненилой, —И уклад простой, но милыйДался девочкам отныне.Карты – в праздник, пяльцы – в будни,Церковь – часто, сад – всегда,Сон царевны непробуднейИ царевнина ж еда.

Ибо в этом дивном домеБыло всё: бери и кушай!Золотистые в соломеДули, яблоки и груши,Желто-сизое соленьеВ узкогорлых мутных склянкахИ в прозрачных ровных банкахАло-черное варенье.Гриб коричневый моченыйПо горшочкам обливнымИ орех рудой каленыйПо мешочкам холстяным.

В этом доме населенье —И хозяева и слуги, —Единя работу с леньюИ с занятием досуги,Жили мирно, сонно, сыто.Нянька сказки говорила,А стряпуха щи варила,Та муку лила сквозь сито,Та касалась острой тяпкойСнежно-сахарных голов,Эта ж – грубой, мокрой тряпкойБело-струганных полов.

Но они все в то же времяЯзычки свои чесали,Грызли тыквенное семя,Шерстяной чулок вязали.Коль ходили на Болото,То болтали в каждой лавке,Коль брехали громко шавки,Выбегали под ворота.Здесь, усевшись на скамейке,Конюха и кучера,Судомойки, прачки, швейкиКоротали вечера.

И владела, как царица,Ими бабенька Ирина,Чернокоса, желтолица,Взгляд соколий, нос орлиный.Черносотенна немногоИ глубоко православна,С верой истовой, уставной,С жизнью кондовой и строгой,Светлый ум она вязала,Сердце солнца горячей,Беднякам всем помогалаИ судила богачей.

Утром в свой приход, к Николе,Шла за раннюю обедню,Раздавала нищей голиВсё до денежки последней.Дома, сев у блеклой ширмы,За прямой блестящий фикус,Вспоминала трудный икос,Повторяла чудный ирмос.Даже ночью, сдвинув полог,В свете радужных лампадПро себя читала Пролог,Шелестя, как листопад.

В твердом бабкином начале,В мягком нянькином присмотреДве девчурки вырасталиИ играли с Машей, Мотрей.Их учили, взявши веникИ отдать стращая «буке»,А потом для их наукиНе жалели вовсе денег:Зря ходила институткаИ ученейший магистр —Было ухо их не чутко,Ум не тонок и не быстр.

Рознь их всем в глаза кидаласьУж из первых игр и споров:Той – подвижность, этой – вялость,Той – каприз, а этой – норов.Прыгать Аннушка любилаС сеткой, обручем, веревкой,На деревья ль лазать ловко,На чердак ли, под стропила.А Аленушка любилаЛишь качаться да лежатьИ, коль весело ей было,Плавно русскую плясать.

Скоро Аннушка, хоть робко,Убирала косы кругло,А Аленушка растрепкойВсё с своей возилась куклой.Стряпать нравилося АннеБулки, бублики, баранки,А Елене на лежанкеБыло кушать их желанней.Но зато цветы и птицыЗаводились только ей…Как окончили учиться —Стала рознь еще видней.

Там, внизу, в двусветной залеБыл отцовский шкап громадный.Вглубь за книжкой залезалиОбе дочки часто, жадно.Старшей брались лишь романы(Да из жизни не мужицкой) —Боборыкина, Вербицкой,И Бурже, и Зудермана.Младшей – эпос: песнь, сказанье(Да не прозой, а стихом),Чтоб под скучное вязаньеНапевать его потом.

Словно жемчуг желтоватый,Словно розан темно-алый,Ей ценима Гайавата,Ей любима Калевала.Мил ей сказ об ИоасафеСтолько, сколько о Зигфриде,И изучен ей ОвидийНе слабее, чем акафист.Из вещей же современныхТолько Гамсуновский ПанВ круг тех книг, навеки пленных,Был ей часто, часто бран.

А пока мы толковали,Наши девушки качались,Но домой их вдруг позвали,И ушли они, печалясь.В коридоре повстречалась,Льстиво в плечико целуя,С ними сваха Перпетуя —И покрыла лик им алость.Скрылась Аннушка смеяся,А Аленушка грустя:Словно Тот, в зеленой рясе,Пролетел здесь, шелестя…

ГЛАВА II