Голос Незримого. Том 1 - Любовь Столица

5. СТОЛБИЧИ

Какая красота! И грусть… и горесть…Полдневный час, неистово лазорясь,Шлет взмахи жгучих лучевых бичей, —И рядом усыпальниц золоченых,Самой природой здесь воздвигнутых, точеных,Обстали брег утесы Столбичей.

От кости к меди – всех оттенков желтых,К которым свод сапфирный подошел так,И странно-правильных до жути черт…Вот – скалы вроде богатырских палиц,А вот – как камень тот, что назван «чертов палец»,Но все равно жестки, сухи, как смерть.

И многие как бы в стрижиных гнездах —В пещерах, ведавших разбойный роздых,Чернеющих и ворожащих мысль:Кто в них бывал? – Вольга в личине волка,Иль Стенька, льющий мед в себя, в ватагу, в Волгу,Иль Тамерлан, смакующий кумыс?

Что грезилось очам их ястребиным,Когда в огне костра мерцал рубиномТо вертел, то кровавый их клинок? —Индея ли, где – попки и Жар-птицы,Иль Русь, где – лебеди, снега и Царь-девицы?Что в путь гнало их? – алчность? скука? рок?

И бронзовая ль – в бирюзах – персидка,Московка ль нежная в жемчужных нитках,Та – с чернью, эта – льном взметенных кос,Вопили тут, о родине тоскуя,Страшась насильного мужского поцелуя,Погибель чуя в том, кем всё взялось?..

Застыли Столбичи… И спят курганыВ степной дали, где бабьи истуканыДа бес полуденный сейчас царят…Кругом – могильно-величавый эпос…А на корме судна – о, жизни жадной крепость! —Плывут любовники… цветут… горят…

Она, змеясь в объятье тесном, теплом,Кидает чайкам, мчащим с девьим воплем,Кусочки хлеба… счастья своего!А он льнет к ней… Полудня бес смущает…Какая красота! И радостность какая! —Так – вольной волей – даться в плен его…

6. ПОД АСТРАХАНЬЮ

Жарчайший день отпалевел и канулВ душнейшей ночи пепельно-туманной.Лень еле обозримой здесь рекиЗаколыхалась в платиновом плеске,И, как сиреневые волн же арабески,Вились у волн кочевничьи пески.

Еще с полдня стал молчалив и хмур ты,Глядя на бело-войлочные юрты,Подобные яйцу пустынских птиц,Иль на кофейный силуэт верблюда…И в сумрак молвила я, так, из злой причуды:«Не любишь ты. Нам лучше разойтись!»

На вызов лицемерный, древний – Евин —Ты взглядом лишь ответил, бледен, гневен…И рано удалился… и уснул…Меня ж москиты жгли, тоска, удушье…И… вдруг, в кайме окна, как бы китайской тушьюКиргизский вырисовался хурул!

Ажурно-черный, вычурный, потайный,Буддийский храмик, столь необычайныйВ ландшафте русском, ровном и простом, —И, словно в наважденье от гашишаПод исхищренной той я очутилась крышей,В тиши и мраке дымно-огневом…

Вкруг – люди в малахаях, желтых, алых,В треухах, раковинах и кораллах,С ухмылкой уст и ущемленьем глаз,А выше – бог их, блещуще-латунный,Темно-улыбчивый, сонливоокий, юный…Ах, это – ты, проснувшийся сейчас!

И спутался кошмар мой с явью милой…Заколебало нас и застремилоВ безудержном разливе струй и нег…В окне, где стерт хурул, замреял парус,А здесь была любви намучившейся яростьИ божеством представший человек!Мутило ум ухание акацийИ шепот твой, умевший в сердце вкрасться:«Ты любишь!.. любишь! Нам не разойтись…»Я лишь лобзала властные те губы, —И к морю синему светающей АхтубойНас уносило… иль, быть может, ввысь?!

7. ЖИГУЛИ

А это было в путь уже возвратный:Завеял вечер влагой ароматной,На небе розаны венком легли,Но в нем же пенился уж лунный кубок, —И изумрудисто-курчавой райской купойК нам стали приближаться Жигули.

Да, рай точь-в-точь с иконописи нашей!Огромный крест на высшей точке кряжейПарит… И, как зеленый водопад,Вниз, в росные услоны и долины,Звуча малиновками, пахнучи малиной,Дуб, липа, вяз, ольха листву струят.

И – ни души! Уж подлинно пустыня,Но – райская, где горняя святыняСоседствует с веселием земным…Где кроткий лось водился, робкий заяц…Где древле, может быть, от глаз людских спасаясь,Живали рядом инок с водяным.

Вон там, в логу, келейный крылся срубец,И милостивый к тварям христолюбецТо обличал, то стих сладчайший пел, —И старцу в ряске в водорослях старецВнимал, растроганный, слезой, как ствол, янтарясь,Как он, кряжист и, как отшельник, бел.

Иль с детства благодатный скитский отрокВ свяченом поясе на тонких бедрахСбегал здесь пó воду и, средь корягУзрев прелестно-голую русалку,Ее закрещивал… А становилось жалко —О Боге сказывал ей, мудр и благ.

И каялась, ломая руки, нежить,Любившая, умучивая, нежить,И таяла, вдруг полюбив без лжи…«О, если б ты, чья доброта лучится,Когда умру, ушел в такой вот скит молитьсяЗа упокой русалочьей души!»

Впервой о Боге вздумалось в тот вечер…Впервой жалливой лаской человечьей,Родной мой, я ответила твоей…Ах, многое уж стало невозвратным —Хмель Волги, младости… Но всё сердца дарят намВосторг, что познан в рае Жигулей!

О ВЕЛИКОЙ ПРОПАЖЕ

Еще в младенчестве – я помню, – коль случалосяМне нечто милое душе моей терять,И плакала о нем я с детски-жгучей жалостью,Упав на нянину радушную кровать, —

Вблизи, как в зной родник, живяще-успокоенно,Журчал старушечий певучий шепоток:«Молись да обещай свечу Ивану Воину…Вишь, при пропаже Он, Угодник – нам ходок!

На дне ль морском, в земле ль – он выищет, родимая,Святым глазком своим да копьецом златым…»И вера тех речей, в меня, как зернь, ронимая,Всегда оправдывалась к радостям моим.

С тех пор, утратив то, что не могло быть куплено,Чего заветнее и драгоценней нет, —Крестильный крест, кольцо, что подарил возлюбленный,Афонский образок, российский сохлый цвет, —

Ему молилась я. И всё бывало найдено.О, сколько за всю жизнь отерто слез моих,Спадавших маленькой хрустальной виноградиной,Им, райским Ратником в доспехах золотых!

Сейчас опять душа удручена пропажею,Такой… что и слеза не льется с хмурых век! —С помогой дьявола украден силой вражьеюЖивой, прекраснейше-бесстрашный человек!

Весь белый стан, ему Княжой рукой завещанный,Воспрянул, скорбь, любовь и правый гнев луча.Будь в эти дни свеча одна от всех обещана,Зажглась поистине б великая свеча!

Воспламенеем же отвагою удвоеннойИ верой многою, без устали молясьИвану-Воину за Александра-ВоинаВ туманный и – как знать? – не заревой ли час…

К ЮБИЛЕЮ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Московский Университет!Два слова лишь, – а ты душой расцвел уж…В них – юность, вольность… Зорь и ночи белой свет,Любимых лекций взлет, стихов любимых бредИ бирюзовейший околыш!

Вот – Моховая. Вот и онВ кольце ларьков и лавок букинистских.Двойной громадой – желт и матово-белен —Возносит он столбы своих ворот, колонн,Сперва столь страшных, после – близких.

Круглится циферблат часовНа угловом крыле его, с Никитской, —И утром к ним, как рой зеленых мотыльков,Летят со всех сторон студенты средь снеговИгры сияюще-бурмитской!

Насупротив же – взор манятКремлевских глав шары и башни конус,А Александровский заиндевелый садЦветет, что вишневый… О, дни вне уз и дат,Наукой, жизнью опьяненность!

По вечерам с толпой коллегБлужданья вдоль Тверской, в пивных кочевья, —И парчевым комком за ворот бьющий снег,И встречи краткие с обетом чувств навекВ ушко алеющее девье…

Иль – вечеринка, даже бал,Где в грифельно-сереющей тужурке,В рубахе ль, чей сатин так дерзновенно-ал,В мундире ль, что шитьем чешуйчатым сверкал,Порхал забвенно ты в мазурке!

Коль выспреннейший вспыхнет спор, —Свой пыл в него вносил ты и упрямость.Коль – к женщине любовь, то помнишь до сих пор,Как и певавшийся под струнный перебор,Излюбленный твой Gaudeamus!

Московский университет…Да, маньем розовой руки царицы —Бездумно-радостной Елисавет —И рвением мужей, из коих каждый седБыл от премудрости, напудренности, лет,Возник в древнейшей он столице.

На лоне матери – МосквыРос, цвел, развился в мировое древо!..О, мед познания, хмель воли, где же вы?..О, смольных вихрь кудрей вкруг светлой головыИ голубой околыш… Где вы?!

ДВЕ РОДИНЫ