Поэзия Африки - Антология

У.-И. УКВУ[297]

В автобусе

Перевод А. Голембы

Две плотные особы средних лет,стеснившие Читателя Газет,вопя, как будто здесь они одни,перемывают косточки родни.В другом ряду, презрев гневливый взор,по-прежнему назойлив ухажер:пристав к красотке и являя прыть,он зубы хочет ей заговорить!В автобусе — увы, не продохнуть,зато заметно сокращает путьразнообразье путевых бесед:— Ну, а почем свинина-то, сосед? —Здесь всякий люд, наряд и провиант,с бродягой рядом здесь брюзгливый франт,здесь болтуны мусолят вновь и вновьполитику, финансы и любовь,ну а молчальники в окно глядят:так строгий ментор смотрит на ребят!

Но вот автобус накатался всласть.Стоп, остановка. Эй, народ, вылазь!Прощания, и вздохи, и толчки,плетенки, и корзинки, и тюки!Вот новый пассажир полез гуртом,со вздохами расселись все потом.Какая давка! Заскрипел салон!Столпотворенье! Ну и Вавилон!— Ой, палец отдавил мне, чертов сын!— Вы что — заснули? — аби на ветин[298]!

И снова в путь. Водитель жмет на газ,а разговор о жизни без прикрасжужжит не прерываясь… Ну так что ж:в автобусе с тоски не пропадешь!

Коленопреклоненная фигура женщины, держащей калебасу. Народность балуба (Конго). Патинированное дерево. Высота 43 см. Королевский музей Центральной Африки, Тервюрен, Бельгия

АДЕБАЙО ФАЛЕТИ[299]

Независимость

Перевод А. Сендыка

Что с независимостью сравнится?В счастливый день станет раб свободным.Тогда из ручья он сможет напиться,Не опасаясь крика: «Скорей!»Тогда костры зажигать он будетЛишь для себя и своих друзей.Тогда, выращивая бататы,Он сможет их есть, не боясь побоев.Тогда перестанет он быть рабом,Тогда он за труд потребует платыИ биться не станет о землю лбом.Тогда он покинет чужую фермуИ на своем участке посадитЧетыреста двадцать рядов бататов,И кукурузу, и сладкий ямс.Тогда он хозяйство свое наладит,Тогда, накормив жену и детишек,Сможет излишки продать купцам.Не будет до старости он слугою,Он жить начнет, ликовать начнет,Он стукнет себя по бедру рукоюИ полным голосом запоет:«Я счастлив, судьба меня очень любит!»Не понимают величья свободыТе, кого в рабство не продавали,Те, кто не мучались долгие годыНа белых плантациях,В царстве кнута.

Все наши горести и невзгодыВ их глазах не растопят льда.Мы трудимся с детства от света до светаВ домах, на пастбищах и в лесу.Где-то дожди и засухи где-то,Но для раба это все едино,Он собственность белого господина,В кулаке господина его судьба.

Все отражалось в глазах раба.Если уж кто-нибудь продан и куплен,Будь он хоть пальм королевских выше,Он все равно под хозяйской крышейМеньше, чем карликовый терьер.А хозяин, даже насквозь гнилой,Шелудивый, как пес, тупоумный, злой,Все-таки тот, в чьих руках судьба.

Мир отражался в глазах рабаС давних времен,С тех пор, когда слонБыл в услуженье у антилопы.Старался ладить с хозяйкой он,Но однажды, отправившись за водой,Задержался; возможно, он спутал тропы,А возможно, задумался у реки.Вернувшись, изведал слон хозяйские кулаки,Вернее, копыта.Антилопа орала сердито:«Ты раб, и мое богатствоПозволит мне веяно владеть слонами!»Слон перенес и брань и побои,Молчал, лишь покачивал головою, —Вытерпеть много пришлось слону.Но слон понимал еще в старину:Раб, чтобы волю себе вернуть,Должен избрать проверенный путь,Должен действовать осторожно.Сто раз каждый шаг продумывал онИ вот — стал Владыкой животных слон.Мудрость слона позаимствовать можно —Чтобы со лба согнать комара,Не нужен тяжелый удар топора.

Волю выкупить трудновато,Но к нашим услугам земля и лопата,Гроздья бананов, стручки какао,И копра, и земляной орех…

Без устали надо трудиться годы,Чтобы приблизить время свободы,Чтобы из рабства выкупить всех!

ЭГ ХИГО[300]

Беспомощность

Перевод А. Сендыка

Ветер бездомностиГонит меня в крааль из пустыни,Мой крик о помощи мчится от мыса к мысу,И отзвук его замирает в горах Рувензори[301],Но не слышит никто, даже сам я себя не слышу.

О боги, пытаюсь я упираться,Здесь обреченные рубят руду,ЗдесьНикто ничего не слышит,И я разбиваюсь о равнодушие,Как волны о борт военного корабля.

На закате

Перевод А. Сендыка

Нигде так не теснятся облака,Как у меня над головой, —Чем толще слой, тем больше ярких красок, —Смешались пурпур, золото и сажа,А солнце убегает за холмы,Как номерной фонарь автомобиля.Кричат о ночи жабы похотливо…А в небесах просвет, быть может, в ярд,Быть может, в милю, сразу же за нимДругая скомканная куча тучСвинцовых снизу, сверху золотистых —Вот каковы закаты января,Когда в саванне рыжую травуОхотники и фермеры сжигают.

ВОЛЕ ШОЙИНКА[302]

Телефонный разговор

Перевод А. Ибрагимова

Цена была умеренной. Районне вызывал особых возражений.Хозяйка обещала предоставитьв мое распоряжение квартиру.Мне оставалось лишьчистосердечное признание: «Мадам,предупреждаю вас: я африканец».Безмолвие. Воспитанности ток,отрегулированный, как давленьев кабине самолета. Наконецсквозь золото зубов, сквозь толстый слой помадыпроник ошеломляющий вопрос:«Вы светло- или очень темнокожий?»Я не ослышался? Две кнопки: А и Б.Зловонное дыханье красной будки,а там, снаружи, красный двухэтажныйавтобус, сокрушающий асфальт.Обыденный, реальный мир! Стыдясьнеловкого молчанья, изумленьепокорно ожидало разъяснений.Еще вопрос — уже с другой эмфазой:«Вы темно- или очень светлокожий?»«Что вы имеете в виду, мадам?Молочный или чистый шоколад?»«Да». Подтверждение, как нож хирурга,безликость рассекало ярким светом,Настроившись на ту же частоту,«Цвет африканской сепии, — серьезноя пояснил. — Так значится в приметах».Ее фантазия свершала свойспектроскопический полет — и вдругправдивость зазвенела в трубке:«Что это значит?» — «Я брюнет».«Вы черный, словно сажа?» — «Не совсем.Лицо, конечно, смуглое, мадам,зато ладони рук, подошвы ноготбелены, как волосы блондинки.Одно лишь огорчительно, мадам:свой зад я изъелозил дочерна…Одну минутку!..» Чувствуя, что трубкавот-вот взорвется громовым щелчком,«Мадам, — взмолился я, — но, может быть,вы сами поглядите…»

Эмигрант

Перевод А. Ибрагимова

Мое достоинство зашитов подкладку элегантной тройки.Крахмальный воротникмоей сорочкиЕвропу посрамляет белизной.Мой галстук — из чистейшей шерсти.С почтеньем устремляю взорна самого себя — в великолепной тройке.Свое достоинство я берегуот пересмешек продавщиц,от хохота дежурных по вокзалу —не знают места своего,невежи! —п фамильярности таксистов,вообразивших, будто я им ровня.

Вся эта мелочь поджимает хвост,соприкасаясьс молчаньем ледяным.Углы моих надменных губхранят одно-единственное слово:«Отребье!»Всех безбилетных пассажирови едущих в четвертом классея сторонюсь с презрением глубоким.В моих устах «бродяга» —ругательство.От ссор не уклоняюсь я, хотяменя отпугивает прочьмалейшая угроза оскорбленья.Моя победа подтверждает,что я прекрасно «обхожусь без них».Знакомство я вожулишь со своими;мне белизна лицаантипатична.Мой разум был бы широко раскрытдля утонченных рассуждений,для гордых воспарений мысли,но где все это?Одни глупцы способны усомниться,что мой рецепт свободы —единственная панацеядля Африки…Кричите же со мной!Я не педант, любитель размышлений;в моем репертуаре утвердилось —пускай не дух — звучаньемоднейшего словечка:«Негритюд»[303].Бесстрастно я плывуна гребне отчужденных белых толп.

По всем своим счетам(за взятый напрокат костюми прочее)я с гордой регулярностью плачу.Зимой и жарким летомв своей гробнице замурован я.С готовностью я жертвы приношу(два раза в день питаюсь семолиной[304]), —мне служит утешеньем мысль о том,что ждет меня правительственный дом,автомобиль роскошныйи толпы восхищенных женщинв краю, где одноглазый — царь.

Смерть на рассвете