Ребенок - Евгения Кайдалова

Наверное, настоящая свобода придет, когда ребенку исполнится лет пять. Это будет уже здоровый чувак, с которым мы сможем и поболтать за жизнь, и тяпнуть рюмашечку. Ведь Илья уже начал проявлять признаки интеллекта – он заговорил.

Говорить он вообще-то начал месяцев с одиннадцати, но в течение полугода дальше «па-па» и «ма-ма», больше похожих на блеянье, чем на речь, не продвинулся. (Кстати, «па-па» появилось раньше «ма-ма», знай наших!) И вдруг на прогулке, когда я посадил его к себе на плечи и показывал вороньи гнезда, он вполне осознанно произнес: «Карр». «Р» выходило картаво, как у Ленина. Я так обрадовался, что подхватил его на руки, начал тормошить и добиваться: «А ну-ка, скажи еще раз!» И он, как мне показалось, смущенно повторил: «Карр!» С этого момента наше общение наконец-то обрело под собой прочный фундамент взаимоуважения: ведь человеческое нечто, за чем приходилось постоянно и нудно ухаживать в ущерб себе, стало ни много ни мало настоящим человеком.

Мне было интересно наблюдать, как речь Ильи приобретает все более и более совершенный характер. Слово «карр» вскоре стало обозначать любую птицу от орла до синички, а через пару недель оно взяло к себе в компанию «дай» и «отдай». Произносились они соответственно «дяй» и «адяй» и употреблялись каждый раз, когда Илья хотел, чтобы для него что-то сделали, например, открыли дверь или взяли на руки. Третьим лексическим блоком, пришедшим примерно через месяц, было «оть» («вот»), В основном Илья предпочитал применять его к себе: «А где наш Илюша?» – «Оть!»

Нельзя сказать, чтобы Илюхин вокабуляр нарастал, как снежный ком, но к концу августа, за два месяца до своего двухлетия, он понимал очень многие обращенные к нему предложения: «Выброси бумажку в мусор», «Давай танцевать», «Где тапки?», «Пойдем смотреть мультики!» А на сказанное с экрана телевизора: «До новых встреч, уважаемые телезрители!» он возбужденно махал рукой и кричал: «Пока!»

С тех пор как рубеж, отделявший Илью от человека, был преодолен, у меня стало возникать вполне осознанное желание проводить с ним вместе время. По выходным было приятно прокатиться на теплоходике по Москве-реке, указывая ребенку на дома, машины, людей, деревья и называя их своими именами. Я был твердо уверен, что скоро Илья выдаст мне те же самые слова в качестве feedback. (Инка в процессе обучения не участвовала. Она отходила от нас, вставая, как правило, на корме, откидывала голову назад, подставляла лицо ветру и смотрела куда-то поверх домов, людей и деревьев.) На майские праздники я сводил Илью в зоопарк, а в июне на Инкин день рождения мы отправились в цирк. Правда, полного представления Илья не высидел, а купленный ему на выходе за бешеную цену воздушный шарик тут же упустил в небо. Ну ничего, не без осечки! В том же июне у нас был просто сногсшибательный выход в свет, когда я собрал свою учебную группу по окончании сессии и объявил, что мы идем отмечать это светлое событие в Парк Горького, а потом позвонил Инке и вытащил туда же ее с Ильей. День был просто идеальный: очень тепло, но не знойно; достаточно людно для того, чтобы создать атмосферу праздника, но без толпы; у всей нашей компании было одинаково приподнятое настроение, а пара бутылок пива и вовсе дали нам возможность уйти в нирвану. Мы катались на катамаранах по маленькому озерку, и Илья тащился от черных лебедей, сердито шипевших и распушавших крылья, едва мы нарушали незримую границу их владений.

Илья произвел среди моих одногруппников настоящий фурор. Они, конечно, знали, что у меня есть ребенок, но не могли вообразить его себе во всей красе. Девчонки, те просто писали кипятком и взахлеб с ним сюсюкались. Мужики признали, что парень подозрительно похож на меня, и все сошлись на том, что ребенок очень красивый (это при том, что его довольно затрапезно одели и, как всегда, не причесали). Инка наблюдала за всеми этими восторгами с раздражающей снисходительностью, и хотя она была младше моих сокурсников года на три, взгляд у нее был старше на добрый десяток лет. В суету вокруг ребенка она не вмешивалась, и только когда он стал капризничать от избытка внимания и впечатлений, взяла его на руки и сунула пакетик с соком.

– Какие же вы молодцы! – возбужденно воскликнула одна из девчонок, больше других заигрывавшая с Ильей. – Я так хочу такого же!

– Лучше заведи собаку, – посоветовала Инка.

– Почему?

– Меньше возни.

Она говорила без тени улыбки. Меня передернуло: слово «оборотень» почему-то опять встало в памяти.

В третий раз оно вспомнилось мне через довольно непродолжительный срок в две недели. К тому времени Илья только-только успел поправиться, неожиданно для нас летом подхватив простуду. (Хотя объяснить насморк и кашель при желании можно было просто: стояла сильная жара, и во время одной из наших вылазок на подмосковный пляж ребенок элементарно перегрелся, а купание довершило дело.) Мы лежали в постели и перебрасывались последними словами перед сном, когда Инка известила меня о том, что с сентября ребенок пойдет в сад, а сама она собирается во что бы то ни стало найти работу.

Конечно, я не был против работы, но… нет, был! Слово «сад» у меня ассоциировалось с хрипом в горле и горчичными ваннами. Мама рассказывала, что когда она решила приучить меня к коллективу и отдала в двухэтажное здание за высоким забором, то я за месяц успевал побывать там в общей сложности не больше недели, а остальное время валялся дома с бронхитами, стоматитами и отитами. Мне вдруг стало по-настоящему жалко Илюху, который едва оклемался от болячки, а мы опять отдаем его на съедение микробам. Во имя чего? Мы что, голодаем? Или экономика России рухнет без еще одного специалиста по маркетингу? Почему бы не подождать, пока Илья не станет более-менее взрослым человечком, который окажется микробам не по зубам, а потом уже удовлетворять свои амбиции? В ответ на это Инка резко приподнялась на локте, и я проклял все на свете: похоже, со мной собираются устроить серьезный разговор.

– Станет человеком, ты говоришь? А кем за это время стану я? Кухаркой? Посудомойкой? Или дипломированным специалистом по вынесению горшка? Тебе не приходило в голову, что если я не голодаю, это еще не значит, что мне хорошо?

– И чего же тебе не хватает для полного счастья, дорогая?

Признаюсь, я говорил слегка насмешливо, поэтому, отвечая, она обращалась к шкафу с книгами.

– Я должна чувствовать себя человеком.

– А сейчас ты кем себя чувствуешь? Австралопитеком?

– Собакой на цепи. И сижу я на ней уже два года. А мне хочется встать, понимаешь? Такое простое человеческое желание – встать, распрямиться… Выйти наконец из этого треклятого дома, войти в метро и поехать туда, где я буду нужна, где принесу пользу, где смогу целый день общаться с людьми, а не со стенами.

– А мы с Ильей – не люди?

Честно говоря, я был задет по-настоящему. В благодарность за все мой дом окрестили треклятым, а меня с ее же собственным ребенком приравняли к неодушевленным предметам. Теперь и я приподнялся на локте – мне хотелось дать ей достойный отпор.

– Знаешь, почему я никогда не подаю нищим? Потому что считаю, что прежде всего человек должен помогать своим близким. Если я подам рубль-другой каждому пьяному бомжу, то заберу у тебя с Ильей всю свою зарплату. Я считаю, что это противоестественно. А ты рвешься делать деньги какому-то чужому дяде, который и без того хорошо себя чувствует, раз у него есть средства на зарплату маркетологу, и в то же время твой ребенок должен будет жить в стаде из двадцати детей, за которыми никто толком не смотрит, без конца болеть и… неизвестно еще, как с ним будут обращаться!

Инка явно не ожидала от меня такого выступления, да я и сам его от себя не ожидал. Не знаю, что на меня нашло – обычно, вспоминая о своем садике, я вспоминал о нем достаточно равнодушно, но, видимо, чуть поглубже лежал еще один пласт воспоминаний. По ногам у меня вдруг прошел холод – я увидел белые кафельные стены и длинный ряд горшков, на которых сидят дети в возрасте Ильи. Себя я тоже увидел со стороны и еще раз почувствовал, как сильно дует по ногам из приоткрытой форточки. Я, как и все дети, одет в спущенные до пола трусы, в то время как на воспитательнице шерстяные колготки и свитер. Один из моих соседей, не выдерживая холода, начинает хныкать и подпрыгивать вместе с горшком, не имея возможности с него подняться (горшок приклеился к попе), а воспитательница равнодушно отворачивается – экскременты из детей нужно выжать до капли! Мой сосед уже вовсю ревет, а когда я поворачиваюсь к нему, начинает в истерике бить меня по голове; я – единственное, чему он может сейчас отомстить.

– Я больше не могу, – сказала Инна.

Я усмехнулся.

– Я не могу, а ты не понимаешь, потому что ты на работе просто зарабатываешь деньги, а я свою любила. Мне нравилось устраивать всякие шумные события, приглашать туда людей, их заинтересовывать, превращать в наших постоянных клиентов. Экономика России без меня, конечно, не рухнет, но я создавала людям… (Пауза – она задумалась.) Я поняла, что создавала веселье, праздник, часть их жизни. Ведь можно прожить и без книг, картин, музыки, но кто-то же их создает! Как тебе объяснить, что для меня это было то же самое?! Одно мероприятие, второе, третье – и готова симфония!