От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мои мысли горьки, как эта полынь…» — вспомнились Цэвэл слова одной полузабытой песни. А что, если она возьмет и скажет теперь: «Я люблю тебя, милый!» Хорошо, что в темноте не видно, как стынут крупные слезы в ясных девичьих глазах, как горько скривились пухлые алые губы. «Смелее, Цэвэл, — подбадривал девушку внутренний голос. — Откройся Магнаю, а там будь, что будет». Но слова признания так и не сорвались с ее уст. Пусть ее тайна останется нераскрытой. Она подняла голову, прислушалась. С речного берега доносился мелодичный голос:
Рыженькая козочка и серая овца
Убежали в горы. Вы их не встречали?
Паренек и девушка — жаркие сердца,
Бродят где-то вместе. Вы их не встречали?
Это пела Цолмон. Цэвэл сразу узнала ее по особой манере отчетливо выговаривать в песне каждое слово, растягивая окончание. Цолмон, по прозвищу Огонек, на днях вернулась с первого республиканского фестиваля молодежи и студентов, а Цэвэл и отборочного конкурса не прошла, из-за него, из-за Магная.
Книга вторая
К ОСЕДЛОСТИ
— Тут я, пожалуй, и осяду…
(Из разговора с одним аратом)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВСЕ — ИЗ ОДНОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ
Многое предвещало скорый конец холодной затяжной зиме — и потеплевшее дыхание ветров, доносивших откуда-то издалека острый запах трав, и пронзительные вскрики птиц, вернувшихся в родные края из дальних странствий. Все чаще над юртами появлялись коршуны — тоже верный признак скорого пришествия весны. Природа с наслаждением стряхивала с себя зимнее оцепенение. Со дня на день в долину с гор могли обрушиться грозные потоки, и люди торопились временно покинуть окрестности реки Халиун-Гол. С утра до темна в воздухе над долиной дрожала сухая дорожная пыль, поднятая копытами перегоняемых животных, стоял скрип колес, шум людских голосов. С восходом солнца над полем начинал клубиться пар, ближе к полудню он рассеивался, а перед вечером просохшая за день почва уже пылилась на ветру.
С минувшей осени неузнаваемо изменилась центральная усадьба объединения — появилась веселая стайка аккуратных домиков, там же обосновалось несколько новых юрт из белого войлока. Словом, люди обживались. За домами же, на открытой площадке под брезентом, лежали остатки зерна, чуть поодаль — сложены кучки стройматериалов, инструменты в ящиках. Все здесь напоминало жилище человека, едва успевшего в нем поселиться.
Председатель Дооху все дни проводил в разъездах. Он мало спал, еще меньше ел, да и то все больше всухомятку, и крайне редко показывался у себя дома. Вот и нынче, едва вернувшись из очередной поездки, он пошел не домой, а прямиком к себе в контору: еще слишком рано, только разбудишь домашних, хотя он очень соскучился по жене и детям. К тому же в конторе наверняка накопились неотложные дела, надо будет обо всем порасспросить старика Пила, который на зиму устроился работать в контору сторожем и истопником. Это ему принадлежит одна из белых юрт.
Дверь была не заперта, и Дооху беспрепятственно проник в здание конторы. Он застал Пила сладко спящим в коридоре. «Эх, что делают с нами годы», — с грустью подумал Дооху, скользнув взглядом по изборожденному морщинами лицу своего стража. Он тихонько перешагнул через него и прошел в свой кабинет. Там, вопреки ожиданию, было тепло, уютно, слабо пахло прогоревшим саксаулом. Рассвет только занимался, и потому в кабинете еще стоял синеватый полумрак. Дооху вытащил из-за пазухи спичечный коробок, засветил свечу в старом латунном подсвечнике. «Время идет, а мы все еще при свечах живем», — недовольно подумал он, усаживаясь за самодельный письменный стол, заваленный бумагами. Он достал толстый, видавший виды блокнот, а вот старенькой самописки не оказалось. «Жаль, — сказал себе Дооху. — Последнюю, кажется, потерял. Чем теперь писать буду?» Этот блокнот, по сути, был своего рода дневником Дооху, в нем была записана история создания объединения с первых его дней. И сейчас Дооху намеревался добавить к этим записям несколько новых строк, но писать было нечем. Перелистав пару страничек, он вдруг почувствовал, как стали слипаться глаза и как все тело охватывает сладкая истома. Так оно бывает всегда, стоит попасть в натопленное помещение после долгого пребывания на холоде. Через минуту, уронив голову на руки, Дооху спал.
Председателю приснилось, что объединение справляет цаган-сар, Новый год по старому календарю, означающий наступление весеннего сезона. Запевалой на этом празднике был самый старый житель поселка Амба-гуай. Во сне, как наяву, Дооху отчетливо видел лица объединенцев, их нарядные яркие одежды. В последнее время ему почему-то снились на удивление правдоподобные, красочные сны. Вот на Дооху наплывает разгоряченное красное лицо Лувсанпэрэнлэя с узким прищуром хитрых глаз. Так и кажется, сейчас Лувсанпэрэнлэй пройдется на чей-нибудь счет крепким словцом — за ним, известно, дело не станет. Председателю не видно, но он доподлинно знает, что в руках у Лувсанпэрэнлэя зажат тяжелый кнут. Лувсанпэрэнлэй слегка под хмельком, но голос его необычайно тверд, когда он спрашивает у Дооху:
— Что же это получается, товарищ председатель? Моя бригада старалась, выращивала хлеб, а вы как им распорядились? Часть отдали тем, кто и близко к полю не подходил. А часть припрятали. Остаток-то был немалый. Куда он делся?
Глаза у Лувсанпэрэнлэя наливаются кровью и так неестественно расширяются, что кажется, вот-вот из орбит выкатятся, и на миг председателю становится жутко.
— Сейчас, старина Лу, я вам все растолкую, — пытается он урезонить буяна, но тот его и слушать не желает.
— Нечего меня обманывать! — кричит он. — Я не младенец. Мы взяли с поля никак не меньше трехсот котлов зерна, а сколько досталось мне за труды? С гулькин нос! — И вдруг у него из горла вместе с хрипами вырываются оранжевые язычки пламени. — У нас все должно делиться без остатка и поровну!
Дооху смотрит на пламя и не пугается, а только диву дается.
— Лу-гуай, с чего это вы взяли, что в объединении все должно делиться без остатка?
— Я это еще в тридцатом году хорошенько усвоил.
— В те годы действительно так думали, но, как говорится, на ошибках учимся. Если весь доход без остатка распределить, так на какие средства мы сможем строить дома, расширять хозяйство, из чего, наконец, создадим запас на случай
