От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв

— Я еще докажу, что вы заблуждаетесь! — грозит кулаком Лувсанпэрэнлэй и, выбегая вон, так хлопает дверью, что лопаются стропила, и одна из досок сильно ударяет Дооху по затылку. От боли Дооху просыпается. За окном коротко ударил выстрел. Кому это пришло в голову палить из ружья спозаранку? Этак можно весь поселок поднять на ноги.

Дооху осмотрелся. Свеча догорела, но фитиль еще слабо дымился. За окнами посветлело, а с улицы доносились встревоженные голоса. «Уж не пожаловал ли и впрямь разгневанный Лувсанпэрэнлэй, а старина Пил вздумал его постращать?» — подумалось ему. Он припал к окну, но стекло тонуло в наросте изморози.

— Стой, кому говорят! — раздался за его спиной грозный окрик. Дооху, еще не понимая, что это относится к нему, быстро повернулся — на пороге стоял старик Пил, а за его спиной маячила внушительная фигура Галдана, зятя Лувсанпэрэнлэя. При виде Дооху Галдан расхохотался. Смеялся он долго, до колик в боку, охотно рассказывая прибежавшим на выстрелы аратам, как Пил позвал его на помощь. Сторожу показалось, что в контору тайком проник злоумышленник, чтобы похитить содержимое тяжелого сейфа.

— Ладно, не переживайте, старина, — примирительно сказал Дооху Пилу, который едва не плакал от стыда, что так опростоволосился. — Уж больно вы скоры на руку. Ведь стоило мне только высунуться в дверь, вы, чего доброго, и впрямь всадили бы мне пулю в лоб.

— Велите ему больше не смеяться надо мной, — дрожащим голосом попросил старик, указывая на Галдана. — Он первый в окно заглянул и говорит: там затаился кто-то чужой, я и пальнул разок-другой для острастки, а теперь полюбуйтесь на него, гогочет, словно селезень.

В другое время этот случай надолго бы сделался для всех предметом шуток да подначек, если б не тревожные вести, которые привез Галдан. Он только что побывал в стойбище Ванчига, и увиденное там заставило его вовсю прыть гнать коня на центральную усадьбу.

Дело в том, что незадолго перед тем Ванчиг-торговец упросил правление доверить ему выпас суягных маток. Просил он, ни много ни мало, три сотни овец и с трудом согласился на двести. Он рассчитывал на помощь своей трудолюбивой жены Цэрэнпил и детей. Рабочих рук в объединении не хватало, и правление согласилось, как говорится, скрепя сердце.

— Осилим ли? — засомневалась было жена. Ванчиг, которому страсть как хотелось выйти в передовики, лишь грозно цыкнул:

— А ты, Цэрэнпил, лучше помалкивай! Твое дело — мужу повиноваться.

Женщина присмирела, но когда муж пригнал две сотни овец на их стойбище, опять не удержалась:

— Много берешь на себя, не справиться нам!

— Только тот и становится героем, кто много на себя берет, — отпарировал Ванчиг. — Да никак у тебя душа в пятки ушла, жена?

— Боюсь, как не бояться, — ответила она. — У нас в хозяйстве за раз котилось не больше двух-трех десятков маток, а тут — двести! Шутка ли!

— Не причитай раньше времени! — рассердился Ванчиг. — Не желаешь мужу пособлять — ступай на все четыре стороны, я один управлюсь.

Цэрэнпил прикусила язык. В конце концов, ей ли работы бояться?

До цаган-сара все шло благополучно. Зима стояла хоть и долгая, но не слишком суровая. А в праздник случилась беда. В хозяйстве Ванчигов кончилась заготовленная с осени самогонка, и Ванчиг, разгулявшись и не вняв предостережениям своей половины, налакался мути со дна бутылок. Напиток свалил его с ног, и Ванчиг заснул как убитый. А среди ночи Цэрэнпил услышала жалобное блеянье и, торопливо набросив на себя теплый дэл, поспешила к овцам. По ее расчетам, сперва должно было окотиться пять-шесть маток, не более. Но вышло по-иному. Не успела она перенести в юрту первых трех новорожденных ягнят, как еще с десяток овец произвело на свет потомство. Цэрэнпил подняла на ноги детей.

— Оставьте отца в покое, — крикнула она детям. — Сейчас он нам все равно не помощник, еще передавит ягнят с пьяных-то глаз!

К рассвету потомство от пятидесяти овец заполнило юрту Ванчигов. Когда поздно утром хозяин наконец продрал глаза, вокруг него были одни ягнята. Они беспрерывно блеяли, пытаясь подняться на еще слабые ножки, тыкались друг в друга мордочками.

— Откуда такая прорва! — воскликнул он, пытаясь разглядеть в этой темной копошащейся массе собственных детей.

Минуло пять суток, и все двести маток объягнились. Ванчиг оказался никудышным помощником — он бестолково топтался вокруг маток, отдавал жене и детям нелепые приказания. Кто бы мог подумать, что Ванчиг-торговец плохо знает животноводческое дело! А ведь ничего удивительного в этом не было — всю жизнь он только тем и занимался, что у одних покупал скот подешевле, а другим продавал подороже. Одно слово — спекулянт. Вскоре семья Ванчига стала задыхаться под непомерной тяжестью забот. А еще через неделю Ванчигу пришлось просить соседа Галдана как можно скорей съездить на центральную усадьбу и просить прислать подмогу.

— Плохи у Ванчига дела — сто двадцать ягнят уже погибли, и остальные вот-вот околеют, если не успеете помочь, — заявил Галдан.

У Дооху тревожно сжалось сердце. Сто двадцать ягнят — это большой урон.

СПОР

По пустыне Шаргын-Гоби медленно движется, почти ползет, почтовая машина. Мельчайший, как сахарная пудра, песок набивается в кузов в кабину грузовика, назойливо лезет в глаза и уши. Пассажиры почти не разговаривают друг с другом — стоит открыть рот, и песок начинает скрипеть на зубах. Рядом с Дооху едут две горожанки, видать, возвращаются домой из худона. Их лица густо белеют, покрытые пылью, как маской.

— Скорее бы выбраться из этого ада! — говорит одна, прикрывая рот ладошкой. — Задохнуться можно.

Та, что постарше, согласно кивает головой.

— Летом здесь людей гнус заедает, зимой морозы одолевают. Но самое страшное — песок. Тяжелые места, что и говорить…

Женщина закашлялась и умолкла.

Тяжелые места! Эти невзначай оброненные слова рождают у Дооху целый поток воспоминаний. Он ведь родился и вырос в этих краях, так что ему не страшны ни оводы, ни холода, а с этой песчаной взвесью в воздухе он настолько свыкся с самого детства, что даже не замечает ее. И только сейчас, услышав слова своих случайных попутчиц, он поднимает голову и оглядывается по сторонам. В самом деле, за тучами песка света белого не видать, словно густой пар над кипящим котлом, стоят они над пустыней. Вспомнилось Дооху, как четыре года назад ехал он по этой же дороге в Улан-Батор на краткосрочные курсы государственных и партийных работников, организованные в трудное и вместе с тем радостное для всей страны время — кооперирования аратских единоличных хозяйств. На курсах в срочном порядке готовили руководителей аратских объединений. Так Дооху, работавший до того заместителем