Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

До сих пор молчавший Енохин выстуженным голосом с натугой спросил:

– Вам еще долго репетировать-то?

– Кабы это зависело от меня, – развела Юлька руками и указала в бабушкину сторону. – У ней спросите.

– Тогда вот что, красавица, – положив Юльке на плечо обваренную неразгибающуюся клешню, попросил Енохин, – закажи мне, будь ласкова, Новообск.

– Это можно, – Юлька нырнула в дверь, которая вела на почту, но, услыхав очередную реплику Полины Ивановна, посоветовала: – Не возникайте, бабуся! Значит, Новообск? А кого конкретно?

– Геологическое управление. Пожалуйста, поскорей!

– ...честному человеку нет места, – не унималась старуха. – Один другого подсиживают!

Пронин, которому однообразная старухина воркотня наскучила, вынул фанерку из паза, прислонил ее к стене и, аккуратно ступая, словно боялся, что пол под ним проломится, приблизился к старухе.

– Ну, все, что ли, выплеснула?

– Где там! – живо отозвалась из служебной комнатки Юлька. – Самое главное впереди. Алё, алё! Заснули вы, что ли?

Пронин, сердито дрогнув бровями, метнул в ее сторону грозный взгляд, еще на шажок продвинулся к старухе и, выждав, когда она уймется, удивленно вымолвил:

– А ведь и верно, на роль похоже. Только роль-то очень уж это... старорежимная.

Юлька, успевая переругиваться с телефонисткой на станции, и здесь активно поддерживала разговор:

– Так уж роль выписалась.

– Вам что здесь нужно, гражданин хороший? – бесцеремонность Пронина возмутила старуху не меньше, чем Юлькины шуточки.

– Внучка говорит, пенсией тебя обошли. На что живешь?

Старуха возмущенно вскинулась, подскочила к нему, но Пронин успел выставить перед собою длинную руку и не подпустил ее близко.

– Я к тому сказал, что повара у нас нету. Покашеварь год-два, и пенсию тебе вытеребим.

– Алё, алё! – кричала Юлька, дула в трубку, колотила по телефону, браня иногда появлявшуюся на проводе телефонистку. – Уши тебе заложило, колода? Новообск нужен срочно! Новообск, говорю! Молнией, цыпа!

Енохин нетерпеливо переминался с ноги на ногу, скреб лысину и вздыхал. Его донимал нервный зуд. И волос уж почти не осталось, а завелась в них чертова перхоть, и кожа сплошь шелушится. Каких-то пять лет назад волосы росли буйно, топорщились, как иголки у ежа, но вот вылезли на этой работушке, покинули дурную голову. А что дурная – сомнений в том нет: умные люди в таких условиях подолгу не держатся. И Енохину не один раз место в Москве предлагали. Мог бы... Да что врать, в том-то и дело, что не мог и не может. Дороги отсюда нет и не будет, пока не ударит первый фонтан, пока, по заведенной традиции, не умоет лицо нефтью, которая хлынет из-под земли. Она хлынет, обязательно хлынет; правда, верят в это немногие. Наоборот, подавляющее большинство и ученых и производственников в этом сомневаются, и некому поддержать Енохина в трудную минуту. А что она трудная – доказывать не нужно: счета в банке закрыли, рабочие третий месяц сидят без зарплаты, на исходе соляра, вот-вот выйдут продукты... А последняя скважина снова показала воду.

– Щас будет, – перебила его невеселые мысли Юлька.

Как молодость-то бурлит в ней, через край переплескивает! Такая же вот дочка в Москве осталась. Сын уж вырос, женился. Без отца дети на ноги встали... отец комаров в тайге кормит. Ну, может, поймут потом, простят, а пока жена настраивает их против Енохина. Да ведь и ее понять можно: вдовствует при живом муже. За четверть века и пяти лет вместе не прожили. То война, то командировки. Больше всего времени отдано, разумеется, полю.

– За мной шоколадка... с получки, – посулил Енохин Юльке. Купил бы сейчас, но в кармане два рубля с копейками.

А за фанеркою Пронин жег глаголом иссохшее, ко всему миру равнодушное сердце старухи; он верил в силу своего слова, а сам говорил нескладно и в лоб:

– И тебе выгодно, и нам, к примеру сказать, удобно. Взаимный интерес, почтенная!

– Других улещайте! Я вашими обещаниями по горло сыта! – сердито, но все же без прежней ярости отмахивалась от него старуха.

– Эк злоба-то глаза тебе застит! А вдруг захвораешь, тогда что? В старческий дом пойдешь?

– Дядечка, не выбивайте ее из образа, – стыдясь за бабушку, сердясь на ее бессмысленное упрямство, крикнула через дверь Юлька. – Знаете, как трудно в образ входить?

– Вынянчила, вырастила змею гремучую... – Полина Ивановна жалко хлипнула, умяла тонкие бледные губы и несвежим платочком обмахнула повлажневшие глаза.

– Эй, ты, молчи! Молчи, пока я ремнем не распорядился, – гневно засопел выведенный из терпения Пронин. – Изводишь старуху, а то бы подумала, что ей веку-то всего-навсего осталось.

– Она еще вас перескрипит! – огрызнулась Юлька и подала Енохину трубку. – Новообск на проводе!