Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юлька лежит у себя на кровати, слушает, как скоблит по стеклу кедровая ветка, как бранится старуха, изредка тыкая сухоньким кулачком в фанерку, и отвечает бабушке насмешливым постукиваньем.
Боже мой! Что за жизнь! Разве о такой жизни когда-то мечталось? После школы собиралась стать летчицей – даже документы в училище не приняли. Девчата им, видите ли, не подходят. А чем парни лучше? Тем. Что носят штаны? Велика заслуга!
Стук, стук, стук... А ропот за стенкой уже переходит в крик, в вопль неистовый. Совсем взбесилась старуха! Что это накатило на нее нынче?
– ...Во-он, мерзкая девчонка! – с подвываньем выдала Полина Ивановна.
Это что-то новенькое. Юлька и не заметила, что своим глумливым постукиваньем довела старуху до крайней ярости. Ну и пусть бесится. Не опускаться же до перебранки с нею. На злобу нужно отвечать с вежливым достоинством. Глаза удивленно выкатить, добавив в них невинного ангельски-синего сиянья, и голосом кротким, увещевающим сразить старушенцию наповал. Она ответной ждет ругани, а услышит теплое ошеломляющее воркование.
– Вот вы и показали себя, бабуся! – лесным родничком прожурчала Юлька. Легкий упрек в родничке не утонул.
– Сию же минуту во-он!
Ишь какая начитанная! Даже в гневе находит подходящие случаю выражения: «Сию же минуту... вон». Ххэ! Другая бы попросту заявила: «А ну греби отсюда!» – или еще что-нибудь в том же роде. Язык-то русский беспредельно богат. Как там Тургенев говаривал: «Могуч и прекрасен... Лишь бы не впасть в отчаянье при виде всего, что совершается дома». Действительно, долго ли отчаяться? Надо иметь незаурядную Юлькину выдержку, чтобы терпеть все это изо дня в день.
Вон и вещи ожили и летят через стенку, словно крылья им приделали.
Клетушка эта невелика по размерам, но жизненного пространства вполне для двоих достаточно. Швыряет манатки, карга неуживчивая, тесно ей стало. В конце концов смерть отведет на кладбище два квадратных метра и бабуся безропотно вытянет ноги. Какого лешего войну-то затеяла? Ох эта нудная, сама себя пережившая старость!
– Вы что, замуж собрались, бабуся? Если замуж, так скажите прямо, я сразу уйду от вас, молодым мешать не стану.
– Дрянь! – старухин голос набрал немыслимую колоратурную высоту. Как только связки не лопнут! Чистый, звонкий, молодой голос. Однако нет в нем молодого задора, лишь безысходная тоска. Зимой так воют одинокие волки, вгоняя в дрожь каждого, кто их слышит. И не мудрено взвыть: житуха у бабуси несладкая. Жила когда-то обеспеченно, в сыр-масле каталась, а после революции носило ее по свету, мяло, мозолило, пока не прибило в эти края. Пора бы смириться, забыть все опасные прелести былого, но память, видно, корнями вросла в те давние времена. Да и Юлька не дает ей завянуть: нет-нет да подпустит ядовитого дождичка. Иной раз и сама бранит себя за непочтительное отношение к старухе, а удержаться не может.
Предложить мировую, что ли? Только вот как это потактичнее сделать? Тем более что бабка швыряет через стенку все, что попадает ей под руку.
– Как вам не стыдно, бабуся? – опять принялась совестить Юлька и поневоле заслушалась своим голосом. Вот звук-то какой нежный! И где столько кротости в себе отыскала? – Вы же в гимназии учились.
– Мол-ча-ать!
– Перед массами речи толкали... – Юлька решила напомнить обезумевшей от гнева Полине Ивановне все лучшее, что знала из ее биографии, и тем самым вогнать ее в краску: смотри, мол, до чего ты, милая, докатилась! Но воспоминания будили в старухе дурные инстинкты.
– Чтоб духу твоего тут не было! – Полина Ивановна затопала ногами, но топоток через половик получился слабый. Тогда, заголив половик, глушивший звуки, она подпрыгнула чуть ли не до потолка, приземлилась, вслушалась: ничего, теперь топот стал внушительней. Потом еще раз бросила вверх свое тщедушное, лишенное всякого рельефа тельце, еще раз, еще, но скоро выдохлась и замолкла.
А Юлька продолжала в том же регистре, от слога к слогу совершенствуя модуляции гибкого своего голоса:
