Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот уж который час воют надсадно насосы, а стрелка пляшет все на том же делении. Лукашин то и дело встряхивает часы. Они, как всегда, то тикают, то стоят. А фонтан ревет, лупит в небо! Неужели произошла ошибка?
– Павел Григорьевич! – Лукашин оглянулся. Опять этот оператор, назойливый, кругленький, как пупырышек.
Время шло, и вода уходила. Пустели и вновь наполнялись емкости. Насосы изнемогали.
– Что будем делать, Максимыч?– спросил Мурунов.
– Качать, сынок, качать!
– А если...
– Никаких если. Продолжай! – ласково и твердо сказал Мухин. Он старался быть незаметным, чтобы не мешать Мурунову, который держался спокойно, словно всю жизнь устранял такого рода аварии.
Серо, уныло вокруг. Из низких и скучных туч просыпалась ледяная сечка. Люди ее не заметили.
– Ну прорва! – бессилыю рухнув на помост, проговорил Рубан. – Когда ж вона насытится, падалка!
– Насытится. Надо качать.
Закачали более пятидесяти тысяч кубометров воды. Давление не падало.
– Давайте раствор! – распорядился Мурунов и снова взглянул на Мухина. Тот отсутствующе молчал.
Через несколько часов услыхали шум дизелей, стук насосов. Но поначалу на это никто не обратил внимания. Шум и стук стали слышнее, когда газоводяной столб вдруг уменьшился в размерах, на глазах уходя под землю. Вскоре от него остался широкий рваный пенек, но вот и он исчез. Однако скважина еще жила и, точно суслик, которого выживали из норы, клокоча и давясь, глотала раствор.
Наконец пришла тишина. Та рабочая тишина, о которой тосковали много ночей и дней, из-за которой толкались на буровой, глохли от шума, теряли веру в себя, нервничали, но все же боролись. И одолели. А одолев, не поверили в победу: слишком обыкновенно. Без фейерверка.
И только Рубан, когда-то натерпевшийся страха, как шаман кружил подле кратера и матерился. Он кружил, плевался в кратер, спинывал ногами песок. Вся его крохотная по сравнению с только что исчезнувшим столбом фигурка была вызовом укрощенной стихии, выражала ликующее торжество победителя.
Выкрики Рубана дошли наконец до сознания островитян, и по хмури, по закоревшим жестким и небритым лицам тихая радость провела мягкой ладошкой. Из грязных и пятнистых щетин, из густых склоченных бород и усов высверкнули зубы. Много зубов, и все добрые, братские, веселые.
– Заглох, гамаюн! – с тихим, с дрожливым изумлением проговорил Лукашин и, шагнув к Рубану, притянул его к себе, точно солдат после боя увидел солдата, которого живым встретить не чаял, потому что и сам не чаял выжить. – Заглох ведь, а? Ты понял, Рубан? Молчит, молчит!
– Мовчит.
– Заткнулся.
Лукашин отпихнул Рубана, перекосил одрябшее, словно испеченное яблоко, лицо и закрылся ладонями. А сквозь отерпшие, негнущиеся пальцы текли раздавленные теплые слезы. Только теперь иссеченная, израненная кожа рук и лица обрела способность осязать боль и холод.
Дул ветер, сквозной, трепаный. Он бросался из стороны в сторону, выл, точно пес, потерявший своего хозяина. Немилосердно колола игольчатая крупа.
Ни ветра, ни снега не замечали.
– Вот кадр! Исторический кадр!.. – кричал Никитскому оператор.
– Ну так снимай, – выкручивая ему пуговицы, добродушно бухал в бороду Никитский. – Снимай, что же ты?
– Н-не могу, друг... руки дрожат.
– Переволновался? Эх! Скажи, куда нажимать! – отпустив пуговицу, Никитский выхватил камеру и, наставив ее на буровиков, давнул наугад ладонью. Камера затрещала, и вслед за ней защелкали затворы фотоаппаратов.
– Сколько там по-нашему-то? – кричал Лукашин, сверяя свои вечно бездействующие часы. – У кого сколько?
Ему ответило зловещее шипение, заглушив недолгую радость. Вскоре оно перешло в знакомый страшный гул. Лукашин кинул часы о пол, злобно выругался.
...Опять!!!
Значит, тревоги, бессонницы, сердечные колотья и нервотрепки – все, все было напрасно?
– Бред! Бред! – повторял Мурунов.
Станеев гнул дугой гаечный ключ и что-то беззвучно шептал.
– Опять разинул пасть, чтоб ему...
– Заткнем! Теперь он наш! – бодро сказал Водилов.
– Заткне-ем?!
– Наверно, не соединились с аварийным стволом, – предположил худшее Лукашин.
– Как же не соединились? Молчал ведь... – возразил Корчемкин.
– Может, стенки осыпались, закупорили ствол... теперь газ высвободился... А, доктор? – сердито спросил Мурунов.
– Давайте проверим, – сказал Мухин. Он тоже был озадачен.
Случилось непонятное и непредвиденное, хотя как будто все предусмотрели. То, что стволы соединились – несомненно. Осыпь, даже самая плотная, не выдержит такого могучего напора газа.
Лукашин паникует:
– Принесите краситель!
Притащили анилиновый краситель, закачали с водой. Теперь нужно ждать. Из ствола в кратер должна течь синеватая струя. Не заметить ее
