Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

Струя не текла... сколько ее ни ждали.

Мурунов и Лукашин оказались правы. Как показала геофизическая проверка, наклонный ствол прошел в каких-нибудь двух метрах от аварийного. А осыпь действительно имела место, потом газ снова пробился, и фонтан начал действовать.

Пошли на крайние меры: глубинный взрыв. И снова расчеты, измерения, проверки, снова бросили все силы и средства на борьбу. Слепой неуправляемой стихии противостоял коллективный разум. И этот разум победил. После взрыва разрешили допуск аварийной бригаде.

– Ну что ж, с богом, – сказал Мухин, когда фонтан стал опадать.

Через три недели фонтан заглох, состарив каждого на несколько лет. Его упрятали под толщей раствора, цемента и воды. Но проходя мимо тихого теплого озерочка, которое плещется над укрощенной скважиной, буровики долго еще будут зябко вдавливать головы в плечи.

...Спать. Спать. Спать.

На веках гири. Веки стиснуты так, что кажется, верхнее вошло в нижнее. Не разлепить их, не развести. Виевы веки. Сквозь навись ресниц и слой кожи видится студенистая полярная ночь. Душная ночь. Бесконечная ночь. Воздух точно выжали, оставив одну лишь эту неопределенного цвета и запаха массу. Ею забиты рот, легкие. Масса отекла голову и, растворясь в крови, подкрадывается к мозгу. А снаружи похожа на паутину, тонкую и бесцветную. Она всюду. Ни конца, ни начала.

«А начало должно быть... найду!» – думает Мухин, еще плотнее смыкая веки. Он поднимается, ползет, прощупывая перед собой пространство. Руки проваливаются, но это не мешает ползти. Тело куда-то девалось. Остались одни глаза, которые светятся горько и фосфоресцирующе. В тенистом сумраке мерцают такие же горькие зеленые точки. Движутся без тел. «Наверно, люди. Куда они?» – Мухин ползет и следит за гаснущими глазами вдали.

Вот он уперся головой во что-то плотное. Та же масса. Только гуще. Вблизи она похожа на большого ежа, охраняющего себя иглами. Еж недоверчиво и пугливо озирается, скрадно фыркает, и на зубах у него пышкают грибы-пороховики, испуская коричневые дымки. Дымки превращаются в паутину.

«Так вот в чем дело!» – сплевывая со слюной тягучий, вязкий дымок, разочарованно присвистнул Мухин, а вместо свиста получился такой же дымчатый пышк...

– Спи, Ваня! Спи, мой усталый! – велит ему кто-то голосом Раисы.

«А как уснуть?» – думает Мухин и после этого начинает ощущать свое тело, в которое стреляет из «Конваса» бойкий кинооператор. Он стреляет убойно, с близкого расстояния, а не страшно. Шарики сплющенной кинопленки, вылетающие из объективов, с треском отскакивают. «Я бессмертен!» – торжествующе кричит Мухин. «Вы ошибаетесь!» – с убийственной вежливостью отвечает киношник...

С усилием разомкнув веки, Мухин смотрит на часы. Проспал!.. Обещал Мурунову зайти в половине девятого.

– Куда ты? Еще рано... – сонно останавливает Раиса. – Или забыл, что мы в отпуске?

– Помню... Но я обещал забежать к Мурунову.

– Долго там не задерживайся. Нам нужно еще собраться.

– Я скоро, Раечка. А ты спи.

Плеснув в лицо ледяною водой, Мухин неслышно натягивает костюм, унты и уходит.

Зимняя сутемь. Теплынь. Под ногами крахмально похрустывает снежок. На острове огни. Там лукашинская бригада доводит оценочную скважину. Сам Лукашин у Мурунова. Он заметно навеселе.

– В санаторий, значит?

– В санаторий, Паша. Буду есть там всякие фиги-финики. Брюхо на солнышке греть, конечно.

– Да, благодать... А меня в Белогорье ссылают... Мастером по особо сложным работам... – вздохнул Лукашин и уперся руками в колени. – Как говорится, нечаянный интерес.

– Чаянный! – возразил Мурунов. – Тебя Максимыч туда рекомендовал. Я из-за него лишился лучшего мастера.

– Свято место пусто не будет, – усмехнулся Лукашин. – Возьмешь Водилова. Хватит ему в мальчиках-то ходить.

– Я уж подумывал. Супруга твоя на переезд согласна?

– Ей не привыкать. Ты после отпуска, Максимыч, сюда или в Уржуме зацепишься?

– Сюда, конечно, – поспешно сказал Мурунов.

– Время покажет. Прощай, Паша, – глухо вымолвил Мухин и отвернулся, вытирая повлажневшие глаза. – Много мы исходили с тобой... Еще бы походить... но...

– Походим, – дрожащими губами улыбнулся Лукашин. – Давай перебирайся в Белогорье... Походим!

– Вряд ли, Паша, – покачал головой Мухин. – Мои дороги кончились.

– Ну вот... ну ты... ну брось ты! – вскричал Лукашин. – Не царапай мне душу!

Они обнялись. Лукашин вытолкнул двери и, заслонив шапкой лицо, вывалился через порог, кому-то пообещав:

– Ох, и врежу я нынче! О-ох врежу!

– Да... – бесцельно двигая по столу пепельницу с обезглавленным чертом, раздумно проговорил Мурунов. – Ситуация... Вот – ситуация!

– Все по уму, Игорь, все по уму. Ты только держись... держись!

– Оборвалось во мне что-то... Взрыва нет, понимаешь? Я мог взрываться, и это грело. Теперь не взорвусь. Буду тянуть – и все. Постарел, что ли?

– Бред, бред! – усмехнулся Мухин, слегка поддразнивая. – Это со всеми бывает, после