Наследие Божественной Орхидеи - Зорайда Кордова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совсем недавно, когда она пела перед публикой, ей на мгновение показалось, что в зале сидит Изабелла Буэнасуэрте. Сердце Орхидеи забилось чаще, и она стала мучительно размышлять о том, что скажет ее мать. Она сбежала из дома два года назад. Вышла замуж и сама стала матерью. Она повидала мир, тогда как ее мать никогда не покидала родной провинции. К концу выступления Орхидея решила, что ошиблась. И вскоре все лица в зале слились в одно пятно.
И вот она стояла перед ней. Изабелла Буэнасуэрте в дорогом платье выглядела так же, как всегда, ее изящные черты исказила гримаса отвращения при виде засахаренного попкорна и опилок на земле.
Орхидея вспомнила беспомощность и гнев, которые она испытывала в доме Буэнасуэрте. Внезапно ей показалось, что она тонет в бурных волнах, пытаясь выплыть на поверхность. Но если Орхидея была скромна, то ее гнев не знал границ. Стоя перед Изабеллой, она снова ощутила себя несчастным выродком. Пятном на идеальной биографии ее матери. Внебрачным ребенком, отвергнутым мужчиной, который использовал ее мать. Видеть мать для Орхидеи было все равно что давить на незажившую рану. Эта рана распухла и загноилась. Проела плоть до костей. Орхидея просто научилась жить с этой болью.
– Чего тебе надо? – спросила Орхидея, не дав матери заговорить, и прижала Педрито к груди, словно желая его защитить.
Изабелла Буэнасуэрте проигнорировала кинжал, в который превратился язык Орхидеи. Она стянула белые перчатки и с надеждой улыбнулась.
– Кто этот чудный ребенок?
– Мой сын, – сухо сказала Орхидея.
– Как его зовут, mijita[52]?
Орхидея не хотела отвечать, но в глубине души, по-прежнему жаждущей материнской любви, смягчилась.
– Педрито.
Ей следовало на этом остановиться. Но нитки на катушке размотались, и некому было намотать их обратно. Ей следовало развернуться и уйти, как два года назад. Но вместо этого она указала на огромную афишу, где Боливар Лондоньо III с улыбкой, острой, как алмаз, приглашал всех и каждого взглянуть на свое творение. Подняла свой сверкающий сапфир.
– А вот мой муж. И мой цирк. И я не хочу, чтобы ты здесь оставалась.
– Орхидея…
– Уходи.
Когда Орхидея вспоминала эту встречу, она восхищалась перстами судьбы, которые сплели самую длинную минуту в ее жизни. Где-то вспыхнул фейерверк. Зазвонили колокола, возвещая об открытии ярмарочной части вечера. Предсказания, игры, призы, идеальный разгул жестокой судьбы! И там был Боливар, такой красивый в своем фирменном синем бархате, что его невозможно было не заметить. Только вместо жены и ребенка на его руке висела Сафи, исполнительница танца живота. Он не стал играть в карты и открыто подошел к египтянке. Целуя ее, он даже и не думал прятаться. В любой другой день Орхидея могла бы затеять драку. Но именно в тот вечер – выбрав именно его из всех вечеров, которые могла бы выбрать, чтобы вернуться в ее жизнь – мать Орхидеи стала свидетельницей ее позора.
Боливар не знал, что жизнь его жены рушится на глазах у его тещи. Орхидея этого не вынесла. Что-то внутри нее раскололось. Ее нутро прорезала глубокая трещина. Разлом, который никогда не срастется.
– Я сказала, уходи, – повторила Орхидея, когда Педрито завопил у нее на руках.
– Орхидея, пожалуйста.
– Нет. Ты выбрала свою жизнь, а я выбрала свою. Не хочу тебя больше видеть.
– По крайней мере, позволь мне подержать на руках внука…
– У тебя еще шестеро детей. У тебя будет много внуков, которых ты сможешь держать на руках. – Она произносила страшные слова, но ее сердце разрывалось от страшной, жестокой боли. – Скажи мне, ты всегда знала, что кто-то войдет в твою жизнь и сделает ее лучше?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что у нас была жизнь и до Вильгельма Буэнасуэрте. Жизнь, в которой ты могла бы любить меня. Того, что у нас было, хватило бы нам обеим, если бы мы работали.
Изабелла Буэнасуэрте покачала головой.
– Ты не знаешь, каково это – остаться одной. Я была одна.
– У тебя была я. – Орхидея ощупала обнаженную кожу там, где должно быть сердце, как будто, если бы она ее пробила, то там оказалось бы пусто. – Нам не нужны были ни Буэнасуэрте, ни мой отец. Однажды папа к нам заходил, но я тебе не сказала. Я ничего тебе не говорила, потому что с того момента, как я начала ходить, ты ясно дала мне понять, что я разрушила твою жизнь. Ты как будто ждала, что кто-то придет и подарит тебе жизнь, которую ты заслуживала до того, как появилась я.
Изабелла молчала, ей нечего было сказать в свою защиту, и Орхидея рассмеялась.
– Так я и думала.
Обиженная, Изабелла сделала так, как сказала Орхидея, ушла. Но, разумеется, недалеко.
Орхидея вернулась к своим планам, но она изменилась. Некоторые люди меняются со временем, как камень точится водой. Другим необходим удар молнии, превращающий песок в стекло. Ее сердце, казалось, раскололось на крошечные сердечки, каждое из которых билось в ложбинках ее тела, в горле, в пальцах рук и ног. Педрито чувствовал это, он ерзал и плакал всю дорогу до их шатра.
Она положила Педрито в кроватку и бросилась в комнату, которую делила с мужем. Цилиндр Боливара лежал на том же месте на кровати, куда он бросал его каждый вечер перед уходом. Она не думала, что он вернется, но решила не упускать свой шанс. Перевернула цилиндр. Прежде она никогда долго не держала его в руках. В каком-то смысле он казался ей продолжением ее мужа. Потом она сунула руку внутрь и провела ладонью по подкладке. Нащупала застежку, там было второе дно. Она открыла его.
– Орхидея? – раздался голос Боливара. – Это ты?
«Кто еще может сюда прийти?» – хотела она спросить, но не стала.
Затем она почувствовала. Холодный металл ключа, сделанного из небесного света.
Быстро сунув ключ в лифчик, она уселась за туалетный столик. Ее темные
