Стихотворения и поэмы - Максим Рыльский

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Автор нисколько не считается с законами архитектоники

© Перевод Д. Бродский

Чумацкой вы не ждите Одиссеи:Пора старинных эпосов прошла.Сумею ль впрячь, сноровки не имея,Лирическую песню, как вола,В скрипучий воз громоздкой эпопеи?Нам так не жить раздольно, как жилаДобротных прадедов семья… Кургузы,Легки мы стали, что твои французы.

Ой, ходит гомон-гул в лесном краю:Пришел чумак от синего лиманаИ, разложив на рынке соль свою,Увидел там негаданно-нежданноУлыбку милую, — он помнит, чью! —Той, что былую растравила рану,Той девушки, что, покупая соль,Вселила в сердце сладостную боль.

Теперь она в очипке… Эх, Настуся,Теперь я с горя даже кнут пропьюВ твоем шинке! В последний раз напьюся,А мысли всё ж глубоко затаю…Уйду далёко и не ворочуся, —Развею в далях скорбь-тоску свою,Чтоб ей вовеки с глухоманью знаться:Зеленой руте дважды не подняться.

Ее сапожек след еще не стерПрохожий люд; впечатан в пыль глубоко,Он колет сердце, словно шип, остер;Керсетка оксамитом издалёкаГорит, — и песня новая в просторПлывет волною, плачет одинокоНа ноте заунывной, как подчасО братьях и калине грустный сказ.

А вон другой: кушак, что мак, искрится,Едва наброшен на плечо кафтан…Бывало, где придется, там ютится,С убогим днем, что долей злою дан,Как Диоген, умеет примириться:Седло пропил, не жалко и стремян!О нем я песнь храню, что сберегласяМне памятью о поваре Уласе.

Малиновый, бывало, сварит муссИ, часть украв, поставит, не жалея,Друзьям. (Прошу прощения у муз,А впрочем, мой рассказ не про Энея,И не страшусь, что, дескать, я загрузВ болоте прозы с песнею своею.)Так вот, изрядно выпивши, УласПро чумака мне песню пел не раз.

Так и отец мой с молодым Кузьмою,Забывши про тревогу и печаль,То песней утешался золотою,То мыслями летал из дали в даль,Костер под вербой разложив густою.Так пастуха расспрашивал МистральО звездах, об их смысле потаенномВ краю, что дышит ветром благовонным.

Чужих волов не на своих лугахПасет чумак. Эх, кто беды не знает,Кто не служил сызмальства в батраках,Пускай его про горе поспрошает!..Но вечер сходит; галки на дубкахГурьбой расселись; мгла плывет и тает,—Кто ж там в лесу, за дремлющим прудом,Махнул, как птица, белым рукавом?

Шалфей взошел, не вянут руты милойЗеленые листочки ни на миг, —И белый цвет надежда распустила,И в сердце — ясный журавлиный крик…Понять всё это — молодым под силу,Но, хоть уже я от любви отвык,Сдается, шепот слышу я призывный,И луч по сердцу пробегает дивный.

Седеет в джунглях сумрачный факир,Под солнцем розовеет Гонолулу,И дальняя струна безвестных лирСердца поэтов снова всколыхнула…А сколько там, средь звезд, пьянящих мир,Есть дивных снов, каких душа минула!..И всё же ось у космоса одна —Любовь! Куда ни кинь — везде она.

Тут наконец пускай ФламмарионыВ мои слова «внесут свой корректив»;Ведь я придумать космосу законыЕдва бы смог, как я и ни ретив,Мой голос, как сильнейших миллионы,В безвестном тонет. Но, покуда жив,Надеюсь я, что в будущем поэты,Как Пушкин — Крым, объездят все планеты.

Нанизывая стройный ряд октав,Как на шнурок точеные кораллы,Я бы сострил, примерно так сказав:Миры — из теста одного, пожалуй,Да нам-то незнаком его состав,Хоть «теоретиков» найдешь немало,Каким и Аристотель и ПлатонДают взаймы свой древний камертон.

Вернусь назад — к сюжету основному.Дружили встарь на хуторе одномДва чумака. Шли поутру из домуРядком и так же возвращались в дом;Когда зимой на мягкую соломуЛожились их волы, они вдвоемНа шумных посиделках отличалисьДа, сказывают, вместе и венчались.

Прошли года, лег на усы мороз,Но к дружбе их сердца не охладели.Семен Подпалок и Марко́ Наджос,Под скрип сверчков, под звонкие их трели,По вечерам, когда среди березПроходит кто-то, зримый еле-еле, —У хаты, на завалинке косой,Гудели глухо, как пчелиный рой.

О, сколько побывальщин там чудныхУслышали их маленькие внуки:Про сивый ужас завирух степных,Про солнце Крыма, про чумные муки!Но вот в один из вечеров затихСтарик Семен; жестокий меч разлуки,Упав, рассек примерной дружбы нить:Ушел Семен в сырую землю гнить.

Был вечер. Озаренный светом резким,Сидел Марко́, задумчив и суров…С кем говорить? Ведь и молчать-то не с кем…Внезапно тень из-за густых кустовВстает и голосом выводит веским:«Брат, дай огня!» — И много вечеровБеседу вел он с дружескою тенью,Покуда не угас в ночи осенней.

Та сказка, может быть, и не для вас,Творцы бетона: слишком уж наивна.А я люблю, в вечерний тихий час,Простой свирели голос переливный.Конечно, то не скрябинский экстаз,Всего лишь звуки дудки примитивной…Но вспомните, как старый Иохим[98]Тягался с фортепьяно дорогим!

453. САШКО́

© Перевод А. Чивилихин

Он подрастал в грязи предместья,Где козы, мусор да репей,Где люди, словно мухи в тесте,Увязли в тине тусклых дней,Где липко всё, где нудно длитсяЧреда безрадостных картин.Он видел мир как из темницы,На жизнь смотрел — как через тын.

Сашко в семье был пятый сын,Ведь беднякам везет на деток.Счастливый час хотя б одинНайдется в жизни так иль этак, —И наш Сашко в ручей веснойПускал свой флот бумажный смелоИль атаманил с детворой,Что тоже досыта не ела.

А то иное делал дело —Дома из глины строил он,Работа ладная кипела,Глаза горят, — так увлечен.Еще, как «нищий-принц» у Твена,Любил читать, любил мечтать,Хоть жизнь была груба отменно,Той книжной жизни не под стать.

Случалось, что ухватом матьВ сердцах сыночка угощала,Но и сухой калач кусатьПорою счастье выпадалоВ семье на долю двух меньших,Как Петуху — есть расстегаи.Вот так он рос. Мильоны ихРастила так пора былая.

Бывало, ветер, завывая,Закружит листья, зол и лих,Вода, канавы заполняя,Захлюпает, а сад притих, —Вид у Сашка́ тогда унылый,Задумчивый не по годам.Тоска его с жестокой силойСхватила — стал не свой он сам.

«Мальца недолго видеть нам!» —Порой соседки толковали,Как шел он, молчалив и прям,Казалось, чем-то опечален.Куда-то ото всех затейТоска парнишку уводила.А то — вновь смотрит веселей,В проделках — первый заводила.

Читатель! Мысль меня смутила:Вдруг проза повести моейИм, «массам», вновь не угодила,Как автор ни возился с ней.Но, право, «массы» есть и Массы —С заглавной я пишу одних, —И вредные одним прикрасыВсего приятней для других.

Я знал и критиков таких,Что и в гробу учить нас станут:От тонких замечаний ихНе только сердце — уши вянут.Зачем, мол, «он», а не «она»С поэтом в поле выезжает?Другой: «Причина нам ясна,Зачем он пчелок воспевает!»

Тот классицизмом укоряет,Тот — рыбной ловлей. Ну а тотОпять к Плеханову взывает,На помощь тень его зовет!И все нашли, лишь я ищу всё,—Где ж знать им, скольких стоит мукИ взят ценой какого чувстваИз сердца выхваченный звук!

Пусть повесть наша без сюжета,Но всё ж за рифмой мы следим.Не вышло из Сашка поэта,Хотя и мог бы стать он им.Но вновь скажу: поэтов масса,Да проку нет от их письма,И сердце долго ждет напрасно,Хотя бы… малого Дюма.

Пришла хозяйкою зимаИ пестрый свет весь побелила,И, матерьял взяв задарма,Гурьба учеников слепилаИз снега бабу. Тут как разПрипомнить детство сердце радо —Нам нравилось в веселый часИз снега строить баррикады.

Разбившися на две бригады —Я был, как помню, Курфейрак[99] —Мы бой вели, и ретирадыНе признавали мы никак.(Я тут с размера сбился малость,Да что за важность! Ерунда,Сказать по совести.)                                   Смеркалось,Блеснула первая звезда.

Дорога ждет саней следа,Бубенчика ждет гостевого,И льются тени, как вода,Как пряжа полога ночного.Сашко еще не спит. С друзьямиОн бегал целый день. И вотПеред окном с узором в рамеОн дань мечтаньям отдает.

Пишу — и страх меня берет:О чем он думает, сердечный?Иль в «голубой эфир» плывет?Мала душа его, конечно,Но чуть потоньше вкус у ней,Чем… Вот бы не соврать некстати!О разном думает плебейВ нетопленной и темной хате.

С чахоткой мать лежит в кровати,Младенец плачет. Вот запелСверчок — за печкой иль с полатей —Развлечь младенца захотел.В мечтаньях перед взором Саши(А ну-ка, лира, выше тон!)Встают гиганты — стройки наши,Жизнь в новом мире без препон…

Ну, вот и сбился на шаблон…Беда и только с этой меркой!Такой уже для нас закон,Что каждый, как преступник мелкий,Знай озирается вокруг,Ни в друга веры нет, ни в брата:Ни брат родной, ни верный другНам не прощают плагиата.

Да и зачем далась нам хатаСашка́-мальчишки? Нам пораТруда бессменного лопатуЗаместо легкого пераВзять в руки. Может, слишком скороГлаву закончить я хочу?Что ж, перед праведным укоромМолчать умею — и молчу.

Где повстречались? За дровами.Шел март. Вода среди двораПоблескивала ручейками…О, вешних дней моих пора,О, пыл сердечный — и на тынеКонцерт голодных воробьев!Средь шумных улиц и в пустынеНе раз я вспомнить вас готов.

Клен сбросил снежный свой покров,И капли на ветвях сверкают,И тишь вечернюю садов,Стуча, колеса нарушают,И голуби, как лепестки,В дали мелькают нежно-синей,Так трепетны и так легки —Пучок неуследимых линий.

Как опустел я сердцем ныне(Хоть и толстею)! Как живуОднообразно! Если синийПорою цвет и назову,Так это просто лишь для стиля,И то пора б и перестать…Беда, коль плесенью и пыльюПозволишь сердцу обрастать!

А ведь мечтал я написатьВелеречивый гимн любови…Но начинает жизнь тесатьИ для меня уж дом сосновыйИ, может, мерку уж сняла.Хладеет кровь. Не те и песни…Да речь-то не об этом шла.Была весна. Был день чудесный.

Она сказала: «Льстишь, бесчестный…»(Ему семнадцать было лет…Припомню — и в душе воскреснетМой юный цвет, хоть пустоцвет.)«Как ни хитри, но непременноПоймает батько, как кота…»И тут, сказал бы я, мгновенноСоединились их уста.

Есть в книге чувств страница та,Чей смысл тяжел для толкованья,Хоть поцелуя речь простаИ не трудна для пониманья.Когда созрел уж виноград —До долу ветви гнуться стали…Ведь эту тему век назадЗазорной вовсе не считали…

Он полюбил. Могло едва лиИначе быть. К чему же намИдти туда, куда не звали,Где всё он сделает и сам?Люби, целуй, безумствуй, хлопче,Люби и в час, когда любовьТугими ножками растопчетТвой мозг и нервы, плоть и кровь.

Еще мальчонкою с друзьямиВ манящий город он ходилИ любопытными глазамиЗа жизнью города следил.Толпы бурливое движенье,Изгибы улиц, блеск витринИ даже мостовой каменьяЛюбил и клял предместья сын.

Еще (нет для того причин,Чтобы скрывать) был не похож онНа автора, что шум машинБез страха выносить не может,Нет: разные ремни, винты(Вот радость юным урбанистам!)Считал он чудом красотыВ свободном поклоненье чистом.

Пить забывал и есть, искристымУставясь взглядом в маховик…Стоп! Шумом оглушен и свистом,Еще, друзья, я не привыкПисать о трубах, о турбине,Еще лениво стих идет!Но мир былого гибнет ныне,Приходит нового черед.

Стихийных сил извечный ходВзяв в клещи действенной науки,Людской идет к победам род,Как зверь разумный и сторукий[100], —И сквозь слепящий, едкий дым,Сквозь море му́ки и горенья,Сияет взорам молодымРассвет великий единенья.

В труде сноровку и уменьеГерой наш рано получил,Труд дал к большим делам стремленьеИ сердце парня закалил.И рос он, черный, прокопченный,Упрямый, жесткий, как пила, —А в сердце, словно луг зеленый,Мечта сияла и цвела.

С друзьями жизнь его свела —На то и молодость дана нам.А с ними мир, где жизнь текла,Казался иногда румянымИ теплым, словно майский сад…Бывало, вешнею пороюМай под знамена баррикадЗвал сердце Саши боевое.

Был грозный срок. Уже ступалаВдали война, как Командор —Стопой тяжелой. Как шакалы,В один сбирались дикий хорЦаревы слуги — «патриоты»,Уж запах тлена долетал.Но не один отважный кто-тоУже точил на них кинжал.

А те, что чуяли провал,Те плети толстые сплетали —И в плесень камер и в централГолодных узников кидали.Еще каратели, шпикиВ дыму роились той порою,Еще безгласны и тихиВо мгле таилися герои.

Смешалось всё в снарядов вое —Хрипенье, стон, вранье, грызня…Здесь море ночи мировоеИ берег мирового дня…О, сколько их, чернявых Сашек,В окопах мерзлых полегло,И сколько в их мечтах погасшихКрасы и нежности цвело!

Так что же Сашу привелоНа службу к воронам проклятым?А он мечтал ведь, как назло,Стать Робеспьером иль Маратом,А он немало ведь прочелКниг пламенных — призывов к воле!(Науку эту он прошелВ тюрьме — в то время высшей школе

Политики: для бедных болеИ не было — мечтать не смей!)Что ж: на чужом, на мокром полеНастиг его стоглавый змейВ вонючей и сырой траншее,И к пулемету приковал,И трудовой рукой смелееЗа сытых биться приказал.

Сашко частенько вспоминал[101],Как целовался за дровами,Как у соседа груши кралИ как гулять ходил с друзьями,Корабликов бумажных флотИ вожаков фабричных слово,Что за собой вело народ,Пылая факелом багровым.

Он вспоминал, как светом новымВесь озарился жизни путь,Как ветром вольным и суровымДышать глубоко стала грудь,Как юность присягала честноНе на иконе, не в словах,Как стрелы гнева и протестаКалились в молодых сердцах.

«Вы всё еще поэмы ждете,Сюжета, фабулы, интриг?»— «Нет, мы берем то, что даете…»—  И ладно. Я ведь не постиг,Как это ходят на котурнах,Героя водят, как за ус,В тонах и в темных и в лазурныхНа строгий потрафляют вкус.

Я сразу страху предаюсь,Едва лишь вспомню о поэтах,Что без дорог, попав в конфуз,Плутают в хаосе сюжетов,Главу верстают на главу,То ссорят, то мирят героев,Живую душу наявуМорят анализом порою.

Нет! Не создать мне (я не скрою)Эпического полотна.Другие же сюжет построят,И племена на племенаВедут упрямыми руками,И мир весь видят из окна,И чудо — посудите сами, —Все даже помнят имена!

Лавина, хищна и грозна,Катилася и докатилась.И всколыхнулася до днаЖизнь, что давно уж замутилась,Травой болотной заросла.Взвилися птицы с вещим криком,Сверкнули в воздухе крыла,Воскрес безгласный — стоязыким.

Хвала морям, пустыням диким,Дорогам, что в страде боевВперед, навстречу дням великимНесли отважных муравьев.И честь ветрам, что их живили,И водам, что поили их,И снам, что освежали силыВолшебной властью чар своих.

И тем набатам, что живыхНа вече судное скликали,И солнцу, в чьих лучах косыхСнегов расплавилися дали.Пускай в крови, пускай в слезахРастет посев, в грозу омытый,Пусть днем темно, и ночью страх,И пламенем земля повита, —

Любовь и вера — вот орбитаЗемных сердец, но лишь борьбойДаль неоглядная раскрытаДля всех таких, как мой герой,И пусть былое воет волком,Змеей шипит на красный цвет,—Мы ярким вышиваем шелкомТкань светлую грядущих лет.

Однообразный и скрипящийСостав в заснеженных полях.Дремота. Холод леденящий.И крови сонный стук в ушах.Дров больше нет…                             «Все за дровами!Катися с крыш!»                  — «Да к черту!»                                             — «Ну!»И в топке вновь пылает пламя,И рвут колеса тишину.

«Бывало, братцы, нам в пленуЖить — не хитрить — беда бедою…»— «Не лезь, а то как толкану!..»— «Ну вот! Не пошути с тобою!»— «Что там ни говори, браток,А не пожрешь — нет жизни сладкой…»— «И дал мне он совет не впрокК мешочнице пристать украдкой…»

— «А ты, видать, до женщин падкий.Уйди!»              — «Беда с такой шлеей…»— «А ну-ка веселей, ребятки,Не то помрем с тоски такой!»— «Свечу? Вот, барин!»                             — «Ой, тулуп мойСпер кто-то! Даже спички нет!..»…И снова вьюга снежной крупкойСостава заметает след.

Часы прошли иль много лет?А солнце словно не всходило,Как будто стать решил весь светХолодным, темным, как могила.Пойми попробуй, где и чьяНога лежит и чья рука там,Не верится, что тут семья,Где каждый стал другому братом.

И не постичь, что за проклятымБлагословенное встает,Что обернется день крылатым,Что в наше вырастет мое.Тьма. Не видны ни лес, ни избы.Холодных рельсов хищный блеск.Вот так себя и бросить вниз бы,Сложить бы голову на рельс!..

Замерзший полустанок… Лес…И вновь поля… Маршрут неведом.…Зря гибнуть что за интересТому, кто на пути к победам?Нет, сердце! Ты до той порыБорись, гори, покуда в силе!И в темноте, как две сестры,Цигарки две заговорили.

Коль никогда вы не курили,Читатель вероятный мой,Зря взял я штрих из этой были,Час отнимаю дорогой.Но все-таки скажу: цигаркаЧто «трубка мира» (к черту смех!) —Не раз ведь те, кто спорил жарко,За ней мирились без помех.

Была первейшей из утехОна и в горе и в заботе,Спасала от волнений всех,Подмогою была в работе;Пусть хмурится в гробу Толстой —Ему табак был не по нраву,—Ты все-таки, поэт, воспойЖивительнейшую отраву!

В дни, что несли железу славу,Сжимали холодом сердца,Мы все — различно, но по праву —Искали светлого конца,Межи, где б нам остановиться,И выпрямиться, и ожить,Водой целительной умыться,Живым огнем весь тлен спалить.

Он и не ведал, может быть,Тот поезд голый и голодный, —Где горе нам дано избыть,Где будет праздник всенародный?Святые, милые поляВ дыму, под черными снегами!Пусть будет радостна земля,Как поцелуй тот за дровами!

Как с исполинского плаката —Рабочий, цепи, шар земной —Фигурой пролетариатаСашко встает передо мной.Он подрастал в грязи предместья,Где козы, мусор да бурьян,Таких, как он, не сто, не двести —Непобедимый океан.

Когда в лесной чащобе Пан,Напившись зелья, отдыхает.Не песня шумных поезжанЗа синей далью возникает,Нет, — то прозревший строй слепыхК плечу плечо встает мгновенно,И ящерицей страх от нихБежит и прячется, презренный.

Где ослик пьяного СиленаНаивными ушами прял,Там труд, избавившись от плена,Коня железного взнуздал.Эй, открывайтеся, просторы,Все семь замков! Сон кончен ваш!Осилить никому не в поруУниженных когда-то Саш!

Коль для иных наш пафос — блажь,Для скептиков — иной и тон мой.Кто свет не презирает наш,От будней скрывшись в нише темной,Имеет уши слышать клич,Глаза имеет и не прячет,Тот должен взвесить и постичь,Что наши сны и думы значат.

И ливни льют, и люди плачут,И хнычут дети, как всегда,И во́роны, как в песне, крячутНа поле ратного труда,И зыбких берегов утопийЕще не различает взгляд,Не виден спасшимся в потопеЗеленоверхий Арарат.

Пускай мой бледнолицый братС иронией помедлит едкой:Нет, не на праздничный парадК нам прилетит голубка с веткой,И точки той нам не найти,Достигнув коей, мы б сказали:«Свершилось. Здесь конец пути!Перед стеной последней встали!»

Девиз народов: дальше — в дали!Девиз отважных: крепость — взять!«…Поэт, об этом мы читали,Когда учили нас читать».— Читал и я.                        «А мы не веримВ обетованные края!»— Мы к торжеству идем над зверем,Мои почтенные друзья!

«Ну, что ж! Пусть вроде соловьяВесну ты нам пророчишь песней,Мол, будет мир одна семья,Которой не было чудесней, —Кого ты со своим СашкомМорочить хочешь?»                       — В чем морока?«Твердишь, что видишь далеко,Влез в тогу древнего пророка!»

— Нет! Одного хотел я проку(«Пиши, художник!» — Гете звал) —Хоть часть пути в ночи до срокаВам осветить… —                              День миновал,Растаял леденцом, что сынуСашко несет. Узор тенейНа площадь, как на луговину,Каштан бросает всё сильней.

Дают покой спине своейХозяйки.               «Что же папы нету?» —Спросил Ивасик (мастер сей —Столяр на целую планету).«Ты что — соскучился?»                                  — «Еще б!»(Со странностями всё же мама!)«Смети-ка стружки, вытри лоб».— «А угадай — зачем мне рама?»

Идет домой Сашко с друзьями,Как некогда чумак Марко́,И сила их пьянит медами,А не вино вдовы Клико.Как пена, вспыхнув, гаснут споры,Каштанов запах льется в грудь,И ночь, все охватив просторы,Им шелком устилает путь.

Читатель хочет отдохнуть,А я — закончить повесть эту.Чертям себя позволю вздуть,Коли не вырвемся мы к свету,Коль не поборем силы тьмы,Мужая вопреки злословью!..«Кто ж ваш Сашко?»                          — И я, и мы!«Кто ж эти „мы“?»                     — Да Труд с Любовью.

454. МАРИНА