Стихотворения и поэмы - Максим Рыльский

449. ЛУЧ

© Перевод Л. Смирнов

Бывает так: еще не встали зори,Колышет сон земные города,И небеса безмолвны, как всегда,Не видно звезд в космическом просторе.

И вдруг проснешься. И в открытом взореПроснется мысль, что ты искал года.Проснутся руки, требуя труда.Проснется первый лист на осокоре.

Что сталось с сердцем в этот ранний час?И почему ты веришь, что сейчасСлучится чудо, мир преображая?

То постучался луч в твое окно,И свет пролился, весело играя,Как юности живительной вино…

450. БАГРЯНЫЙ ВЕЧЕР ДОГОРЕЛ…

© Перевод Ю. Саенко

Багряный вечер догорел,На город пепел оседает,Переливается, сверкаетДнепр в ожерельях фонарей.Умолкли голоса людей,И сердце с грустью отдыхает.

Ночь, лампа, думы, тишина,Белеет лист бумаги строго —Затихла творчества тревога,В молчанье — мыслей глубина,Цель в контурах чуть-чуть видна,А сердце рвется в путь-дорогу.

451. АНДРИЮ МАЛЫШКО, ПРОЧИТАВ ТРЕТИЙ ЦИКЛ «ДОРОГИ ПОД ЯВОРАМИ»

© Перевод М. Комиссарова

Мой побратим! Мы иногда пейзажемВсего точней о человеке скажем,И отзвук песни в далях росяныхПорою глубже нам глубоких книгДо дна всю душу раскрывает мудро.Вы запахи романовского утраПрислали мне, как дар сердечный свой,Как солнца луч сквозь тучу золотой.И вот затрепетали надо мноюЦимбалы пчел незримою струною,Над пыльным полем ветер закружил,И в плеске рыбы, в перезвоне крылВоскресло всё, что было мной забыто.Со мною друг — и вновь душа открытаВсему тому, в чем свет любви живет,И надо мной голубизна плывет,Где девушка под вербой соловьинойВаш «Рушничок» развесила незримый.

Со мною люди — те, с какими рос,Которым сердце я свое принес,Со мною Вишня, нежностью богатый,Взгляд Вашей мудрой матери, и хата,И в хате той оркестрик духовой,Нас угощавший песенкой ночной,Когда я плакал, а Козак смеялся,И смех и плач в одну любовь сливался,И всё любовью в эту ночь цвело![95]Спасибо Вам — за ласку, за тепло!

ПОЭМЫ

452. ЧУМАКИ

ОКТАВЫ

Памяти отца моего, Фаддея Рыльского

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Автор рассуждает об искусстве

© Перевод Д. Бродский

Дождь — в воздухе, с полей — теплынь живая.Медо́вый дух гречиха разлила;Косарь хлопочет, косу отбивая,Во ржах, дурея, бьют перепела, —И, словно в сказке птица огневая,Я возрождаюсь, отгорев дотла,Поэт, чья доля — птицей жить на свете,Как утверждает олимпиец Гете.

Пригреет солнце, заблестит вода,Румяный день поднимется с востока,Сребрится верба, словно бородаИль шевелюра древнего пророка,И — от дремоты вялой ни следа!Поэт, вздохнув свободно и глубоко,Творит как хочет, что бы ни твердилЕму в сердцах придирчивый зоил.

Конечно, про Довейка и Домейка [96]Теперь писать — дурной, пожалуй, тонНа смену соловью и почке клейкойПришли теперь железо и бетон.Согласен я, что Галя и Зюлейка —Давным-давно приевшийся шаблон…Но, чувствую, неладно и с бетоном, —Он станет, если уж не стал, шаблоном.

Иные розы над Днепром цветут,Иные чайки носятся, ликуя;С мест обжитых мечтателей сметутПевцы, в броню одетые литую,И плуги новой бороздой пройдутТам, где отцы лишь маялись впустую.Так пусть огонь, что в буре не потух,Благословит тебя, бунтарский плуг!

О впрягшиеся в лямку исполины,Чей труд — для гнета смертоносный меч!Натужились не втуне ваши спины,Не попусту усилья ваших плеч:И Сахалин и Пармские долиныГотовы солнце новое зажечь,—И это мы, малы и незаметны,Сердца ведем в край голубой, заветный.

Оконце школы в вихре снежных грив,Льняных головок детских вереницы,Колесный шум, визгливых пил мотивИ пар над лугом в пору косовицы, —Содружных воль алмазный коллектив,Что, как заря, пред нами золотится,—Всё это звук, для сердца не пустой…Но как же быть с искусством, с красотой?

Людское море две сестры родныеБраздят издревле — мысль и красота.Когда наш предок на ноги впервыеПытался встать — их спорила чета,Как нас вести сквозь дебри вековые,Как распахнуть нам к свету ворота, —И Рим железный потрясли плебеиОгнем отваги, молотом идеи.

Да, много терний в прошлом, — но видныВ нем и венцы терновые порою:Цари в броне коварства и войны,В броне любви бунтарские герои.Так пусть запомнят накрепко сыны,Что мы, для них фундамент новый строя,Не только рвенье вкладываем в труд,Но также — мысли, что в веках живут.

А красота — божок непостоянный,Как Янус. Ржавую столетий дальОна улавливает в стих чеканный,В созвучий музыку и форм хрусталь, —Или ведет наш дух в иные страны,К вратам грядущего, литым, как сталь,Но связанным с минувшими годамиНерасторжимыми вовек цепями.

Их так же невозможно разорвать,Как в теле вены иль узлы артерий.Ужели Маркс гнушался бы пожатьСпартаку руку? Так в былое двериНам красота умеет раскрыватьИ в будущее. Средь роскошных прерийИ в тундре, где седеет скудный мох,Нам светят Гейне, Тютчев, Архилох.

Гомункул не заменит человека,Хоть верю я в творящий дух реторт.Да сгинут, растворясь в реторте некой,И древний бог, и старосветский черт,—Людскую мысль, бессмертную от века,Ничто не сможет выкинуть за борт,Покуда, словно марципан цыганам,Не попадем мы на зуб марсианам.

Мой краток вывод, хоть я и речист:Люблю твердить о том, что воспеваю;Пусть буду классик, а не футурист,Пускай пою про мед и Навзикаю,Но пред искусством я останусь чист,Свой дар не расточу, не разменяю…Итак, позвольте, хоть сюжет не нов,Припомнить допотопных чумаков.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

О трубке моего приятеля и о корчме Деренухе

© Перевод В. Цвелёв

Читатель, если будете вы в Сквире(Я города грязнее не нашел),То знайте: как-то месяца четыреИ я там жил, хоть «жил» — не тот глагол:Я рвался вдаль, мечтал о шумном мире —И локти протирал о пыльный стол…Там, в Сквире, где глухая тишь безмерней,Живет мой друг, мой сказочник вечерний.

Люблю тебя, Сократ степных равнин!Попыхивая трубкою большою,Ты, как владыка целей и причин,Вещаешь со спокойною душоюО том, что обратилось в пыль руин.«Минувшее проходит предо мною…Волнуяся, как море-окиян», —Былые тени всходят на экран.

Над крышей филин голосит ребенком,А в небе — золотой Чумацкий Воз…О, сколько вас по звездным тропам тонкимХодило в Крым! А где хоть след колесОт ваших арб? Нам, мыслящим подёнкам,Мир становленье бурное принес:Где шли обозов черепашьи гонки,Возводят башни к небесам — подёнки!

О трубка дорогая, внучка той,Что из-под уса сивого мерцала,Когда кипел котел в траве степной,Волы хрустели жвачкою устало,А дед, благообразный и седой,Степенно резал розовое сало,К беседе поучительной готов, —Ты мне и подсказала чумаков!

Чумак ходил к лазоревому Дону,Где давний предок омочил шелом,Стога тарани, желтой и соленой,Возил, помахивая батожком,И, верно, не сменял бы на коронуОн воздух тот, что был хмельным вином,И скрип телег, и степи мощный запах,Где вьется ястреб с перепелкой в лапах.

Ходил чумак и в синеглазый Крым,Блуждал в сухом безбрежном океане[97]И голосом растроганно-хмельнымПел песни той, которой нет желанней,И песни расплывались, словно дым,И колыхались в радужном тумане,Чтоб в озере далеком утонутьИ лебедей непуганых спугнуть.

Едва весны животворящий духСугробов серебро отполируетИ с монотонною капелью вдругВино мечтаний в сердце забушует —Чумак встает. Огонь, что не потух,Но на лежанке сумрачно зимует,В нем вспыхивает. Верьте или нет, —Но даже в трубке блещет новый свет.

Пусть счастье — мотылек денного века,Пускай чума приходит иногда, —Запахла, опьяняя человека,Звеня под снегом, вешняя вода,И смотрит черноглазая Ревекка:Давно пора гостям в корчму, сюда,—И в старой Деренухе не впервыеПоэты собираются седые.

О, сколько неподслушанных беседВы знаете, корчемные руины!…Вон тот чумак вошедший, средних летИ с детским взглядом, милым и невинным,Нашел гнезда разбойничьего следИ, уничтожив этот рой осиный,В Чернигов атамана их привезИ насмешил товарищей до слез.

А этот, что за дымом наблюдает,Кивает головою и молчит, —Великий мастер: я́рма украшаетИли такую дудку смастерит,Что мертвый не утерпит, загуляет,Когда гопак веселый загудит…Он мог бы сделаться еще и нынеДа Винчи новым или же Челлини.

А тот седой лукавец — весь базарВ нем грозного запомнил вурдалака.Бывало, вспыхнет месяца пожар,И он крадется по кустам из мрака…Но удалось разрушить цепи чар:Он снова — просто Сидор Верещака,Его в пути застукал снег-снежок,И пропил он волов и всё, что мог.

Конечно, вурдалаки — дань химере,И ведьмы — ложь! Не верю я в чертей,—О вы, Колумбы будничных Америк,Апостолы потрепанных идей!Но ложь — еще одна ступень в преддверьеНауки; и в тумане прошлых днейОна рождала целые системы:«Мифологема — мать философемы!»

Гомер — вранье, и Лейкин — вот уж врет,Но если так, мне ложь мила такая:Слагал свои творения рапсодНе ясным днем — была пора ночная.И сердце музу вымысла зовет,И я коня крылатого седлаю,Хотя готов тенетами наукМеня опутать критик — как паук.

Друзья, наркотиками не торгую(Слова Франка) и верю в микроскоп,Но разлюбить, конечно, не смогу яТвои повествования, Эзоп,Когда, лукавой басенкой балуя,Свой иронический наморщив лоб,Ты говоришь — как прадедам жилося,—В виду имею шутника Тодося.

Гусь прокричал, и жаворонок спел,В болоте цапли подняли тревогу,И теплый ветерок зашелестел, —Идет весна, с самой победой в ногу…Благослови чумацкий, мать, удел,Их тяжкую, неверную дорогу:Уже волы, почуяв долгий труд,Воды не пьют и горестно ревут.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ