Зоя. Том второй (СИ) - Приходько Анна

Не знаю, что чувствовала от них она, но я просто сходил с ума от её посланий. Я ведь до сих пор её люблю. Часто думаю о том, какие у нас могли быть дети. И Женю люблю.

Всё кажется, что ждёт она меня где-то. А я не знаю, где её искать. А что будет, если она вернётся, а там немцы в нашем доме? Страшно представить, что будет.

Зоя не перебивала Николая, он редко вот так делился с ней своими переживаниями. И сама иногда думала, что Женя может вернуться, не могла же она вот так исчезнуть без следа. Но потом в её мысли врывались слова Матильды о том, что Евгении больше нет на этом свете.

А Николай всё говорил, говорил:

– Как-то всё не сложилось в моей жизни. А тут ещё и сына забрали эти гады. Если бы я готовил им еду, то давно бы потравил всех к чертям. Я думал уже об этом. Но Карину не хочется подставлять. Из-за моей мести все мы можем пострадать. А толку-то? Прохора уже никогда не вернуть. Молись Зоя, чтобы они не начали завтра утром коробки свои распаковывать.

– Не распакуют, – сказала Зоя уверенно. – До Рождества ещё время есть.

Когда немцы ушли, Николай сходил в сарай, набрал мышиного помёта и щедро насыпал в коробки. Запах стоял неприятный. Николай ещё и натопил печь сильно. Находиться в доме было невозможно. Немцы затыкали носы, смачивали салфетки и дышали через них.

С детьми была проведена беседа. Николай рассказывал им, что немцы очень злые и у них есть автоматы. Дети после беседы возле коробок уже не кружились.

Галя забрала детей на двадцатый день их пребывания с Зоей. И для Зои этот день стал одним из самых счастливых за последнее время. Однако вопрос с подарками оказался нерешённым. Но и он решился довольно быстро. Накануне католического Рождества воодушевлённые немцы стали раскрывать свои коробочки.

Это было рано утром, Зоя ещё спала. Николай сидел возле печи. Он с большой тревогой в сердце ждал этого момента. Было темновато, свет лампы тускло освещал комнату.

Чтобы не копошиться в тёмном углу, немцы поставили коробки на стол под свет лампы. Радостно открывали свои подарки, никто не заметил дырки в них. А потом подсветили лампой и по всему дому разнеслись ругательства. Все шестеро орали так, словно их ужалили пчёлы. Когда успокоились, засобирались на выход, один из немцев подошёл к Николаю и велел всё сжечь.

Николай, конечно, не сжёг. Он всё рассортировал, часть спрятал в надёжном хранилище, а часть Зоя отнесла Гале.

Этими конфетами и шоколадками Зоя, Николай, Катя и Карина отметили освобождение Ростова-на-Дону 14 февраля 1943 года.

Про испорченные подарки немцы, видимо, не забыли. Они приходили по-прежнему вечером, но вели себя громче обычного. Стали раздражительными, часто кричали на Николая. Тот по привычке то морозил, то парил постояльцев.

Самостоятельно топить печь немцы уже не пытались.

С начала января 1943 года их речи становились всё тревожнее и тревожнее. Зоя прислушивалась.

Они говорили о наступлении советских войск. Раскладывали на столе большую карту и тыкали в неё карандашами и пальцами, рисовали какие-то круги, кричали друг на друга. К ним чаще стали приходить и другие немцы. Все были раздражёнными.

Зоя, выходя на улицу, мечтала о том, чтобы не слышать уже этот шум войны. Даже ночью раздавались то взрывы, то выстрелы, то крики о помощи.

Этот шум заполнял голову. Казалось, в ней уже нет места для него. Последнее время голова болела всё чаще. А ещё неожиданно перестали приходить письма от мужа. Последним письмом было то, что немцы читали вслух.

Тревога то возрастала в Зоином сердце, то уходила куда-то, а потом возвращалась с новой силой. Зоя думала, что письма забирают немцы, но проверить это никак не могла.

Так и жили. Николай по-прежнему сидел у печки. Он и спал рядом с ней. Редко-редко приходил в их с Зоей комнату. Давно прекратились их ночные беседы.

Каждое утро Карина просыпалась рано и бежала готовить еду.

Зоя только потом узнала о том, что Карина подсыпала какой-то порошок немцам в тарелку. Индивидуально. Чтобы не подумали, что их решили отравить.

Этот порошок ей давал Николай. Где он его брал, Зоя так и не смогла допытаться. Но немцы от него страдали очень. У них вздувались животы, и некоторые из них даже лежали в госпитале. Но на Карину никто не подумал ни разу. Обычно плохо становилось одному-двум. С остальными было всё хорошо, поэтому немцы думали не на еду, а на болезни и инфекции.

Нередко в речах немцев можно было услышать, как они на своём языке обсуждают Зою, Николая. Изначально они думали, что Николай муж Зои. Но после письма Янека перестали так думать. Догадались, конечно, что оно было адресовано русской Матрёне.

10 февраля 1943 года Зоя видела этих немцев последний раз. В три часа ночи в дверь раздался громкий стук. Зоя в это время сидела около печи с Николаем. Не спалось. Это давно было её нормальным состоянием.

От этого стука стало так тревожно. Немцы всполошились, выскочили из комнат с автоматами, начали быстро одеваться. Один из немцев открыл дверь, наставляя на пришедшего дуло автомата. На пороге стоял тот самый благодетель, что велел не трогать Зою. Он что-то быстро выпалил открывшему дверь, Зоя не успела разобрать эти слова.

Рядом с крыльцом гудела машина. С самого начала оккупации враги сняли забор и подъезжали прямо к крыльцу. Тяжёлые машины полностью раскатали клумбы, которые сажала Зоя.

Мужчина на этот раз был в офицерской форме. Зоя мельком взглянула на него, но продолжала сидеть около печи, не вставала. «Велика честь перед немцами кланяться, – думала она. – Хватит и того, что они живут в моём доме».

Николай тоже не поднялся. Немцы продолжали судорожно собираться, а благодетель подошёл близко к Зое и жестом показал ей, чтобы та поднялась и села за стол.

Зоино сердце выпрыгивало из груди. Но она всеми силами пыталась держать себя в руках. Присела за стол. Благодетель велел собравшимся немцам идти в машину и ждать его. Сам сел напротив Зои.

Она так и не вспомнила, где его видела.

– Не помнишь меня? – сказал тот. – Неудивительно. Я раньше был никем. Но я тебя хорошо запомнил. Ты мало изменилась за эти годы.

Благодетель чувствовал себя вольготно. Положил ногу на ногу, откинулся на спинку стула и закурил. Зоя молчала. Она всё пыталась вспомнить, прокручивая в памяти лица, события, но ничего в голову не приходило.

А немец всё курил и курил. От этого едкого сигаретного дыма стала кружиться голова.

– Вот и муж твой меня не вспомнил, – благодетель указал на Николая.

И уже Николай уставился на немца.

Возникла долгая пауза. Немец курил сигарету за сигаретой.

– Посижу немного, – сказал он, – может и не увидимся больше. Я у Парамонова работал управляющим в особняке его. Во время Гражданской войны выдавал вам провизию.

Вот и запомнил лица, но не имена. Имён-то я не знал. Вы для меня все на одно имя. Матрёны, одним словом. Я в Германию попал в 1920, наши пути с Парамоновым разошлись ещё в Турции. Он сказал, что мы можем или при нём остаться, или уйти. Я ушёл. Захотел на Родину. Пожил там, семьёй обзавёлся и стал офицером.

А тебя здесь увидел и защитить захотелось, накормить, как когда-то Парамонов. Но накормить не получилось. Нельзя мне себя выдавать. Те, что в машине сейчас, больше не вернутся. Подождите пару дней и можете всё, что они оставили съесть без опаски. Прости, Матрёна, за вторжение такое. Война свои правила диктует. Чем смог, тем помог.

– Спасибо, – прошептала Зоя.

Немец встал, приблизился к Зое. Она продолжала сидеть. Он поцеловал её в макушку, заглянул в глаза, потом подошёл к Николаю, похлопал его по плечу, произнёс:

– Прощайте…

И вышел. Больше Зоя не видела его никогда. Она не знала ни его имени, ни звания. Иногда вглядывалась в лица пленных немцев, что работали в Ростове, как будто искала то знакомое лицо.

Утром Карина по привычке пошла готовить еду. Но к ней некому было притрагиваться. Всё в итоге ели сами.

С начала оккупации Катя не работала, сидела дома. Боялась сталкиваться с немцами. Утром и вечером помогала Николаю носить дрова.