Ошибки, которые мы совершили - Кристин Дуайер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня дрожат руки, и я прячу их под одеяло.
– Истон!
– Если поедем прямо сейчас, никто не сможет нас отговорить. Никто не сможет нас остановить, сказать, что мы ведем себя глупо или что нам надо подождать. Если поедем прямо сейчас… то на самом деле поедем.
Я хочу этого так сильно, что у меня почти физически болит сердце от надежды.
– Ты уверен, что хочешь? – спрашиваю я.
– А ты хочешь? – спрашивает он в ответ.
Что за странный вопрос.
– Да, – говорю я.
Он пожимает плечами:
– Так иди собирайся.
Я не в силах сдержать улыбку, что расцветает у меня на лице. Это… счастье.
Я бросаюсь к себе в спальню. Сюда доносятся звуки вечеринки. Внизу Такер. Диксон. Бен.
Сэндри!
Мне хочется попрощаться. Я не хочу, чтобы все было так, как когда я уезжала в Сан-Диего, потому что на этот раз все иначе. Я уезжаю, потому что сама захотела. Я приняла решение.
Под кроватью стоит коробка, которую я привезла с собой из Сан-Диего. Настоящий подарок от меня Сэндри. Все те письма, что она мне писала. Они сложены в хронологическом порядке, а между конвертами цвета слоновой кости с марками вложены листы бумаги.
Каждый из них – ответ ей.
Одни я писала на уроках. Другие на переменах. Ночью, со слезами на глазах, бесконечно задавая себе одни и те же вопросы: чем я заслужила свое изгнание и смогу ли я когда-нибудь заслужить право вернуться к Олбри?
Теперь я знаю, что они искали способы заслужить право, чтобы я вернулась к ним.
Я достаю чистый лист и пишу еще одну записку. Складываю пополам и пишу на нем ее имя, а потом кладу поверх коробки.
Запихав свои вещи в сумку, я переодеваюсь в спортивные штаны и мешковатую футболку. Когда заходит Истон, у него на лице появляется улыбка.
– А это что? – спрашивает он, указывая на коробку.
– Это для твоей мамы.
Истон смотрит на коробку, и я вижу, что он узнает эти письма. Он улыбается, но не задает ни один из тех вопросов, что я читаю у него на лице. Вместо этого он спрашивает:
– Ты готова?
Я сглатываю. Нет, но я никогда не буду готова к Истону. Никогда не буду полностью готова к тому, что подобно взмыванию к небу с каждым вздохом.
– Что насчет твоего отца? Тети?
Я приподнимаю плечо.
– Только ты и я.
Он берет меня за руку и переплетает наши пальцы.
– Я не хочу никогда тебя снова отпускать.
– Хорошо, – говорю я и позволяю вывести меня из комнаты.
И когда мы с Истоном отъезжаем от желтого дома с белой отделкой и фонарями, что освещают любовь, которая царит внутри, он держит меня за руку. Я осознаю нечто настолько очевидное, что едва не начинаю смеяться. Я никогда не принадлежала Олбри – это они всегда принадлежали мне.
– О чем ты думаешь? – в последний раз спрашиваю я его.
– Думаю, что именно так всегда и должно быть. – Он прижимается губами к тыльной стороне моей ладони. – А ты о чем думаешь?
– Я думаю, что лучше поздно, чем никогда.
Он смеется. Я смеюсь.
И впервые за долгое время я говорю себе, что быть счастливой – это нормально, потому что это именно так.
Я счастлива.
38
Дорогая Сэндри!
В этой коробке все те письма, что ты мне писала. Прости, что я не присылала ответы. Ты поймешь почему, когда прочитаешь самый первый. Я злилась. Я до сих пор иногда злюсь. А иногда мне просто грустно. Но чаще всего я была сбита с толку. Я знала, почему вы меня отослали. Мой разум знал, а сердце отказывалось понимать.
Вернувшись сюда, я вижу все то, о чем забыла. Я вспоминаю, каково это – жить там, где любовь настолько всеобъемлюща, что кажется неминуемой.
Такер взял эту любовь с собой в Сан-Диего. Он никогда не сомневался в вашей любви к нему или ко мне. Но я сомневалась. Я оставила всю любовь здесь. Вернувшись, я хоть и не сразу, но вспомнила. И я больше не злюсь. По крайней мере, не постоянно.
Надеюсь, читая мои письма, ты обратишь внимание на те, в которых рассказывается о моих буднях, о моей жизни. А не на те, где что-то говорится в гневе и досаде.
Я хочу рассказать тебе о том, о чем никогда раньше не говорила, а должна была.
Спасибо, что любила меня. Знаю, когда я впервые оказалась в этом доме, ты просто заботилась о дочери Тру. Но я все еще помню день, когда поняла: ты любишь меня. Именно меня.
Мы сидели на пирсе. У тебя в руке был бокал вина, а у меня – коктейль из замороженной клубники. В тот год Бен постоянно его всем делал. По радио играла песня «Боксер» Саймона и Гарфанкела, и ты сказала, что это любимая песня твоего папы. Ты говорила, что у него была тяжелая жизнь, но он старался сделать так, чтобы у вас дома все знали, как сильно их любят. Мы вместе сидели у воды и слушали песню, а потом ты повернулась и сказала: «Однажды ты поймешь, что дом – это не стены и крыша, а то, что ты чувствуешь. И ты сама выбираешь того, кто там живет».
Я никогда не чувствовала, что у меня есть дом. И я все еще не чувствую, что у меня есть тот, который со стенами, но в тот день я поняла, что ты выбрала меня.
Я люблю тебя, Сэндри. Спасибо за то, что любила меня так, как могла только ты, и прости, что я не всегда это понимала.
С любовью,
Эллис.
Эпилог
Истон
Мама: Ты обязан хотя бы сообщить мне, что прочитал это. Диксон собирается подать заявление о пропаже человека.
Типичное сообщение от моей мамы.
Наполовину обеспокоенное, наполовину раздраженное, что ей приходится иметь дело с другими обеспокоенными людьми.
Скоро мне придется позвонить ей и сказать, где я. Она накричит на меня за неожиданный отъезд, хотя в ее голосе я услышу и то, как она гордится, что мы все-таки поехали. Она скажет мне, чтобы я не вздумал упускать свое место в Нью-Йоркском университете, хоть и знает, что я уже связался с администрацией. Она непременно спросит, заполнили ли мы с Эллис все нужные документы, хотя она уже
