Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Ну как не питать материнские, отцовские, братские чувства к этому молодому человеку, столь скромному и романтичному! Да и жена у него такая же простая, такая же милая. В самом деле, очень симпатичная пара.

Вся эта, извините за выражение, теплая компания, все эти влиятельные господа, достойные представители «высшего света», разойдутся по домам в полном убеждении, что они в ладах с Евангелием, с историей, с искусством. Тем более что одной важной синьоре Антонио только что доверил секрет: «Коринна беременна». Это неправда. Но радостная новость разносится все дальше, и кто-то уже чуть ли не ощупывает нежно животик Коринны, принося ей свои поздравления. Шансы Антонио все поднимаются.

Коринна не понимает, с чем ее поздравляют, не успевает понять, так как уже начался подсчет голосов, и она вместе с нами следит по табло за ходом борьбы.

Борьба между конкурентами идет напряженная, словно на бегах. И во время перипетий этого состязания у всех без исключения присутствующих такой жалкий вид, такое написано на их лицах беспокойство, так хочется им выглядеть по телевидению (оно здесь и смотрит во все стороны своими сверкающими глазами) значительными, непринужденными, а главное — добрыми и человечными!

Да, нет, да, нет, да! Фотовспышки, сияющие глаза, какой-то кретин просит назвать ребенка, который родится, его именем. «Конечно, почему бы и нет?» — отвечает Антонио, поглупев, опьянев от счастья; да что там, он даст ребенку имена всех, кто голосовал за него. Его просят сказать в микрофон, о чем он сейчас думает, какие чувства испытывает. Спасибо, спасибо, бормочет он, десятки раз спасибо. И не забывает обнять Коринну.

«Как было бы интересно, если бы ты рассказал обо всей закулисной стороне сегодняшнего дня перед десятью миллионами телезрителей…» — еле слышно шепчет ему на ухо Коринна. Что ж, возможно, она несколько жестока.

Антонио предпочел бы не слышать этих слов. Но толпа разлучает его с Коринной. Все громко повторяют его фамилию, оглушительно стрекочут кинокамеры.

Ему кажется, что Коринна, из толпы ловя его взгляд, вновь повторяет свою фразу: «Как было бы интересно, если бы ты рассказал обо всей закулисной стороне сегодняшнего дня перед десятью миллионами телезрителей».

Антонио — он типичный интеллигент с присущими им взлетами и падениями — поддается на провокацию и не в силах справиться с искушением. Он скажет все. И начинает рассказывать об этом невероятном, незабываемом, непревзойденном позорном дне. Он говорит о своих тревогах, разочарованиях, надеждах, подлостях, амбициях. Он исповедуется с яростью, наслаждением, никого не щадя и не выгораживая. Под конец он чуть не плачет. «Поимели мою жену или нет?» — безжалостно вопрошает он на весь город. Боже, что с ним, он сошел с ума? Многие задают себе этот вопрос, бледнея от страха, что вот сейчас, как огни фейерверка, вспыхнут и прогрохочут их имена. Большой человек обеспокоен до такой степени, что вынужден сесть. Как замечательно, поистине «исторический» случай, скажем мы про себя, только бы этот акт искренности был доведен до конца! Но вот с быстротой электронно-вычислительной машины Антонио, видимо, произвел необходимые подсчеты. Ему пришлось бы слишком дорого заплатить за такое проявление откровенности. Поэтому с находчивостью подлинного художника и мошенника он неожиданно заявляет, что все то, о чем он сейчас говорил так пылко и с такой чудовищной откровенностью, — но что иное, как тема его новой книги, где писатель-шарлатан, не имеющий с ним ничего общего, путем компромиссов и всяких махинаций добивается успеха в обществе, не имеющем ничего общего с обществом, собравшимся здесь.

Публика, слушавшая его затаив дыхание, наконец может освободиться от своих страхов и разражается неистовыми, нескончаемыми, взволнованными аплодисментами. Кому-то приходит в голову мысль, достойная благородной души: Антонио должен скорее позвонить старушке матери! Она плачет от радости, благодарит бога и власти, ей хотелось бы услышать по телефону также голос Коринны, которой выпало такое счастье. «Да, я счастлива, мама!» И Коринна смеется, но, пожалуй, слишком громко и долго — так, что это даже вызывает беспокойство у Антонио, который вырывает у нее из рук трубку, глядя на жену с некоторым страхом. Присутствующие фотографы запечатлевают волнующую сцену: сын сообщает по телефону своей далекой старушке матери о блестящей победе. Коринна приходит наконец в себя, а вокруг все сверкают вспышки фотоаппаратов.

Дневник женщины

Дело происходит в Риме. 10 июня 1940 года. День самый обыкновенный, такой, как всегда. Вот храм Весты, Колизей, собор св. Петра, Квиринал. По лестнице от церкви Тринита дей Монти спускаются, как обычно, туристы и римляне, останавливаясь у лотков цветочниц.

На стенах домов рекламные плакаты, афиши с броскими названиями фильмов, пьес, фамилиями актеров: «Безумные девственницы», «Две дюжины алых роз», Де Филиппо, Ася Норис, Де Сика, Рашель, состязание по игре на барабане на Центральном футбольном стадионе.

В газетах повседневный демографический бюллетень: родилось 42, умерло 26. На Новой Аппиевой дороге грузовик задавил ребенка. Небольшой пожар в доме на площади Барберини, номер 5, сразу же потушен. Мощи святой Катерины перевезены из Флоренции в Рим. Сегодня заканчиваются велосипедные гонки по Италии с участием Бартали и Коппи.

Но на первой странице — огромные, тревожные заголовки. Немцы в шестидесяти километрах от Парижа. После падения Нарвика Германии открыта дорога на Атлантику.

На террасе дома в квартале Сан-Лоренцо-ин-Лучина, в самом сердце столицы, в нескольких сотнях метров от площади Венеции, женщина примерно тридцати лет, довольно привлекательная, по имени Сильвия, что-то пишет в толстой тетради под датой 10 июня 1940 года. Это ее дневник. «Сегодня утром за мной шел мужчина — блондин, высокий, потрясающе красивый».

Следуя ее воображению, мы видим, как Сильвия упругой походкой, на высоких каблуках идет по виа Копдотти. Большие солнечные очки делают ее еще очаровательнее, придают ей чуть загадочный вид, и мужчины оборачиваются; защищенная своими темными очками, она в свою очередь смотрит на мужчин. Молодой парень вполголоса говорит ей какую-то непристойность. Другой, соблюдая приличия, пускается за ней следом. Он действительно высокий блондин, потрясающе красивый. Его взгляд словно жжет Сильвии спину. Незнакомец нагоняет ее, с каждым шагом он все ближе. Наверно, вот-вот окликнет. Она видит только его тень, которая то удлиняется, налетая на нее, то укорачивается и исчезает, чтобы вновь появиться. Сильвия косит глаз, словно газель, пытаясь увидеть, что у нее за спиной.

«Мне хотелось бы услышать его голос. Если бы он мне сказал: „Пойдем!“ — я не раздумывая пошла бы за ним куда угодно», — пишет Сильвия.

Потом какое-то мгновение сидит будто зачарованная, погрузившись в воспоминания: над парком Вилла Боргезе лазурное небо, в воздухе плывут стайки птиц, будто гигантские паруса. Снизу, с улицы, изредка доносятся гудки автомобилей.

Сильвия вновь склоняется над тетрадью, перелистывает ее, словно подводя итог всему, что она доверила страницам: торопливые фразы мелькают перед нашими глазами так быстро, что мы успеваем прочесть только отрывочные, лишенные смысла слова, отдельные даты, какие-то имена и фамилии — Карло, Чезаре, Антонио, Вирджентини… Она продолжает писать: «Я ненавижу своего мужа. С каких пор?»

Неожиданно Сильвия вздрагивает. Она услышала глухой гул поднимающегося лифта. Входит в спальню, куда ведет дверь с террасы, и прячет дневник в ящик под белье.

Через несколько секунд отворяется входная дверь.

Это Карло, ее муж. Он обнимает Сильвию и начинает раздеваться с быстротой фокусника. Говорит, что ему надо надеть фашистскую форму, забежать в редакцию газеты, а затем поспеть на площадь Венеции, где состоится огромный митинг, ожидаемый всеми итальянцами: будет выступать Муссолини, он скажет — быть войне или миру.

Разглядывая себя в одних трусах, муж начинает хохотать.

— Если бы я появился в таком виде на площади Венеции, посреди этого моря людей, одетых во все черное, меня бы линчевали. Зато я вошел бы в историю!

Он вновь принимается смеяться, а жена в это время застегивает ему пуговицы своими ловкими пальчиками. Карло ласково ерошит ей волосы, прижимает ее голову к себе, но Сильвия решительно отстраняется. С трепетом в голосе она спрашивает:

— Что, будет война?

— Скорее всего — да, — отвечает Карло, — с этим сумасшедшим все возможно. Он может неожиданно передумать.

— Это ужасно!

— Будь спокойна, через два-три месяца все кончится.

Сильвия поднимается, Карло спешит закончить свой туалет и в заключение говорит:

— Мы здесь в Риме как за каменной стеной, ведь тут папа.

Сильвия делает несколько шагов и с горечью замечает: