Точка пересечения - Ирина Лемешева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, а потом вы приехали, и всё закончилось, вернулось на круги своя. Я чувствовала, что мне уже не хватает этих коротких встреч, этих свиданий исподтишка. Стала раздражительной, иногда резковатой. Так хотелось раскрыть ему глаза, чтобы он понял – жизнь одна, и никакая, даже самая замечательная работа не сто́ит ничего, если человек несчастлив в семье. А он был несчастлив.
Я не знала почему, не спрашивала, что именно у вас пошло не так. В моём понятии, ты была просто создана для семьи, а он мог стать замечательным мужем – такой внимательный, понимающий, заботливый, нежный. А вот – не сложилось. И я понимала, что это совсем не по моей вине. Просто вы были не пара, изначально, это так бросилось мне в глаза ещё на свадьбе. И ни ребенок, ни совместный быт, ни совместное проживание ничего не смогли изменить. То, что он не собирается ничего менять, я уже поняла. Судя по всему, ты тоже. А я… я не знала, сколько ещё смогу жить так – от встречи до встречи, от звонка до звонка.
Он, видимо, хорошо почувствовал моё настроение и за неделю до моего дня рождения объявил, что мы летим во Львов. Это его подарок на мои 27 лет. Какая это была поездка! Такое, наверное, бывает только в кино.
Шикарная гостиница, номер, из которого не хотелось выходить. Но мы выходили, гуляли по узким мокрым улочкам под одним зонтом, забегали в кафешки согреться и перекусить. А к вечеру наполняли кипятком огромную ванну и грелись, грелись, грелись…
Съездили на толчок – за подарками. Он купил там что-то по мелочам сыну, а тебе – плащ. Вроде, модный, но такой несуразный, большой, черный с белыми манжетами. Нефирменный. Это было сразу видно – по швам, по болтающимся ниткам. Я не стала отговаривать, сделала вид, что вообще не вижу, что он там покупает. И за это мне стыдно по сей день.
Этот отпуск пролетел, как сон – нереально-сказочный и такой короткий. Вернулись к работе и рутине. Заскочила к родителям с подарочками. Мама поблагодарила, ничего не спросила, только посмотрела грустно и сказала:
– Вот тебе уже 27. Совсем взрослая. Независимая.
Я была ей благодарна за тактичность, за то, что она не вынимала душу, не доставала советами, не ставила в пример соседскую Люську, у которой в 25 лет было уже двое детей: Костик и Мариночка. А с другой стороны, кто-то там, глубоко внутри меня, хотел, как маленькая девочка, и участия, и совета, и даже взбучки. Чтобы на меня накричали:
– Лана, что ты творишь со своей жизнью? Сколько можно поездок и командировок? Тебе уже пошёл двадцать восьмой год. Тебя добивается такой парень! Сколько можно ему морочить голову? Или ты думаешь, что в Болгарии невест не хватает?
Но никто не кричал. Папа по-прежнему обожал телевизор, мама возвращалась к своим тетрадкам и вязанию. И ко мне вдруг, безо всякой видимой причины, пришло понимание, что так больше не может продолжаться.
Стефан писал по-прежнему, но реже, где-то раз в неделю. Рассказывал о жизни, работе, спрашивал о моих делах. Он просто ждал. Это было так по-мужски.
И я решилась. Не просто выйти замуж, нет – уехать в Болгарию. Потому что, оставшись в Ташкенте, я бы не смогла разорвать наши отношения. А так… с глаз долой!
Сообщила об этом в письме Стефану, что согласна переехать к нему. Где-то сидела мысль, что он ответит: "Это ты о чём? Я уже давно и не жду. И ни свадьбы, и ни замужества нашего". А он… он тут же позвонил и просто ликовал так, что от волнения забыл русский. Позвал к телефону маму, долго поздравлял её.
Я не хотела в Ташкенте ничего – ни свадьбы, ни семейного вечера – просто расписаться и уехать. Мне казалось, что по моему лицу все всё поймут. Стефан был согласен на всё, и мы с ним определились с месяцем – март. Хороший такой месяц – начало весны. А пока был только декабрь и мне предстояло сообщить о моём решении Толе. Он помнил о существовании Стефана, но его реакция меня поразила: просто застыл и молчал очень долго. Помню, что это был единственный раз, когда его поведение неприятно покоробило меня. Что он думал, я так и буду всю жизнь жить с оглядкой, без детей и без семьи, а он будет иметь всё: семью, устроенный быт, сына, двух женщин?
– Это же махровый эгоизм, – негодовала я. – Если он не хочет ничего менять, значит, ему комфортно. Но это совсем не значит, что и меня устраивает происходящее. И как можно этого не понимать.
Он не звонил неделю. А потом приехал с цветами, с огромным букетом – это зимой! А ещё привез шесть шикарных китайских полотенец – с какими-то жар-птицами и цветами. Извинился тогда и сказал, что такой боли не испытывал давно. Сказал, что всё понимает и что хочет счастья хотя бы для меня. Этими словами он первый раз открыто признался, что несчастлив. А я? Возможно, теплилась тогда слабая надежда, что он поймет: я уезжаю, он теряет меня, и это навсегда. Но надежда осталась надеждой. Это потом я узнала, что мужчинам тяжело менять зону комфорта. Очень тяжело. И он предпочёл остаться в этой зоне даже ценой потери своей любви.
Всю зиму мы были вместе. Он приходил очень часто. А в феврале вообще жил у меня – две недели из четырёх. Это были его командировки. Мы делали вид, что всё замечательно, не упоминая о предстоящей разлуке. Я существовала тогда в пространстве, как будто сотканном из любви, ласки, заботы, внимания, понимания и снова – любви. И в это же время, где-то там, в недрах важных канцелярий, рассматривались мои документы на выезд.
"Курица – не птица, Болгария – не заграница", – такая шутка ходила тогда в Союзе. Ерунда. Болгария была заграница, и, чтобы выехать туда, нужно было пройти кучу инстанций. Этот сумасшедший февраль я существовала в двух измерениях. Сама не знаю, как сумела это пройти.
Мы со Стефаном расписались 2-го марта, в Доме Счастья.
У меня не было ни шляпы, ни фаты, ни такого шикарного свадебного платья, какое было у тебя на свадьбе. Да что там – шикарного! Вообще не было свадебного платья. Стефан стоял в белом костюме, с бабочкой. В нежно-голубой рубашке. Красавчик.
