Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927 - Михаил Бахтин

«Земная ось». Основная тема этого сборника — два мира, врывающиеся друг в друга. Зыбкой грани между двумя планами жизни, которые переплескиваются между собой, Брюсов пытается придать психологическую окраску. Но тем не менее соотношение мира действительности с миром мечты достигает самого фантастического значения.

Каждая новелла построена так, что разгадывается только в конце. Конец разрешает отдельные части, сами по себе незаконченные.

Что касается языка, то Брюсов здесь не новатор. Он не позволяет себе ни одного слова, которого не позволили бы себе классики. Эта сдержанность, консерватизм языка поразили критиков, но консерватором в прозе Брюсов остался неизменным.

В смысле оригинальности Брюсов здесь является хорошим, талантливым учеником Анри де Ренье и еще в некотором роде Эдгара По.

«Ночи и дни». Здесь намечается переход Брюсова к реалистичности. Основная тема этого сборника новелл — неумение некоторых людей, несмотря на все попытки, справиться с действительностью{206}.

Центральную половину сборника занимает дневник женщины под названием «Пустоцвет». В «Пустоцвете» тема дана в двух направлениях: действительности и мечты. Большой грани между преступным и должным нет, потому что нет грани между реальностью и мечтой. Как видно, здесь имеется связь с «Земной осью». Но там Брюсова интересует только художественный эффект, здесь же попытка обрести реальность.

Теперь Брюсов уже не символический нувелист: он переходит к линии Тургенева и Толстого до кризиса. Во Франции путь Флобера и Мопассана изжил себя и вполне последовательно перешел к символической новелле. В России же этот путь не был закончен, и Брюсов в «Ночах и днях» возвращается к прерванной реалистической традиции. Этот возврат к старому поразил критику.

Поразила критику и вторая не вполне художественная сторона книги — некоторое трезвое морализирование. Все для Брюсова предстало в новом, трезвом, социальном облачении.

Последний период творчества Брюсова ознаменован возвратом к реализму и трезвому социальному обличению. Это поразило критиков, но нас не должно удивлять. Эти черты есть и у Верхарна, оказавшего такое большое влияние на Брюсова. Таким образом, социальные уклоны были близки Брюсову, прорывы их существовали и раньше. Но если вначале взял верх символизм, то потом одолело течение Верхарна, которого Брюсов признавал всегда. Так что особенно удивляться тут нечему.

Нужно сказать, что и в плане биографии Брюсова имеется сходное положение. Он был сыном купца, и у него самого было очень верное чутье ко всему реальному. Несмотря на то, что, по словам Андрея Белого, Брюсов производил такое впечатление, как будто только что пришел с шабаша ведьм и опять туда собирается{207}, он между тем отлично делал свои чисто реалистические дела. Эти черты, вообще присущие Брюсову, сначала были оттеснены духом времени, но, когда дух времени изменился, изменился и он. Его современники чувствовали себя совершенно чуждыми окружающей действительности. Один Брюсов почувствовал себя дома.

И это не случайно: он и биографически, и в плане художественном обладал возможностью подойти к новому и принять его.

Бальмонт

Бальмонт — соратник Брюсова в насаждении новой поэзии.

С точки зрения влияний для Бальмонта характерна английская ориентация, хотя он знал и французскую поэзию, из которой наибольшее влияние на него оказал Верлен. Из английских влияний во главе стоят не современники Бальмонта, а ранние романтики. Первое место среди них занимает Шелли. В свое время Шелли для русской литературы прошел незамеченным. Он был обойден и совершенно не понят. Лишь Бальмонт его впервые открыл, и Шелли стал его первым учителем.

Оказала влияние на Бальмонта и другая эпоха — эпоха Шекспира во главе с Марло. Главное произведение Марло — «Фауст». В основу его Марло положил средневековую легенду, но дал этой теме совершенно новую и своеобразную разработку. Аморализм Бальмонта нужно искать в очень своеобразном и несколько затушеванном аморализме Марло.

Из поэтов более позднего времени на Бальмонта оказали влияние Китс и [Теннисон], теперь почти неизвестные. Наконец, большое влияние оказала школа прерафаэлитов{208}. Крупнейшим поэтом и живописцем этой школы является Данте Габриел Россетти.

Некоторое влияние на Бальмонта оказал и американский поэт Эдгар По.

Что касается влияния русских поэтов, то Бальмонт среди них предшественников не имел. Приходится указать лишь на общность некоторых тем с Надсоном, который очень плох во всех отношениях. Некоторая косвенная связь имеется и с Жуковским.

«Под северным небом». Этот сборник очень меланхолический. Тема в нем в сущности одна: говоря пошло, разочарование. Бальмонт противопоставляет действительности мечту о прекрасной женщине. Дано это в очень примитивном плане. Но поражает в этом сборнике легкое, оригинальное владение формой. Поэт своей формы не создал, но той, которой владеет, он владеет идеально: его не боится слово. Правда, у Бальмонта еще нет своего метода, но уже заметно желание разрушить старый канон. Здесь он сблизился с Брюсовым. Вначале Бальмонт был соратником Брюсова, умеренным и мудрым, но потом их роли переменились.

«Будем как солнце». «Горящие здания». По форме Бальмонт в этих сборниках не пластик, а музыкальный лирик. Он ставит себя очень высоко, и действительно формально он вносит в поэзию нечто новое. Лучше всего его характеризует его же стихотворение «Я — изысканность русской медлительной речи…» Он не говорит об изысканности темы, а только об изысканности речи.

Замечательной особенностью поэзии Бальмонта является прежде всего новый звуковой состав, новая внутренняя и кольцевая рифма. И снова здесь можно привести те же слова поэта, сказанные им о себе: изысканность, новизна, звуковое богатство. Он любит рифмовать странные, изысканные слова, изысканные имена, приберегая их к концу, тогда как классики в серьезной, строгой поэзии этого избегали. Внутренняя рифма у него также изысканна. Обилие внутренних рифм очень утяжеляет стих.

Характерно для поэзии Бальмонта обилие аллитераций. И у классиков имеются аллитерации, но у них преобладает звукоподражательная аллитерация; она исполняет служебную роль, помогает выявить характер предмета или просто упорядочивает стих. Бальмонт же аллитерацию строит для эмоционального впечатления. Если у классиков она создает легкость, блеск, то у Бальмонта, наоборот, утяжеляет стих. Это дает возможность некоторым критикам считать его манеру новой. Но дело в том, что то, что раньше было скрыто, он вынес вовне.

То же, что в звуковую сторону стиха, Бальмонт внес в его метр и ритм. Здесь он скорее приближается к Жуковскому. Ритм у Бальмонта играет первенствующую роль, тогда как метр очень зыбок.

Характерной особенностью поэзии Бальмонта является чрезвычайное богатство строф. Здесь он воспользовался английской стилистикой, которую до него не знали. Бальмонт первый ввел в русскую поэзию все своеобразие английской строфики.

Итак, разработка слова в поэзии Бальмонта очень развита. И, конечно, чем более разработана внешняя сторона слова, тем менее выступает его логический смысл. Предметный смысл слова наименее затемнен, наиболее ясен тогда, когда звук несет только служебную роль. Когда мы чувствуем, что все внимание направлено на внешнюю сторону слова, его смысл бледнеет, но при этом очень углубляется эмоциональная сторона. И классики не избегали звуковых комбинаций, но делали это так, что при художественном восприятии стихов мы не замечаем их механизма. То, что у Пушкина отступает за порог сознания, у Бальмонта сразу бросается в глаза, выступает на первый план. Для классиков характерна известная мудрая осторожность. У Бальмонта за звоном стиха может пройти все, что угодно, потому что в чистом виде тема не выделяется. Остается лишь какая-то пряность, аромат, отражение темы, но не мысль. Тема как бы погружается в звучание и потому не ощущается. Только при прозаическом чтении мы можем понять стихи Бальмонта, в поэтическом восприятии их тема остается только как приправа. Поэтому поэзия Бальмонта создает звуковые впечатления и ничего больше.

Какие же темы из этого звучания все же можно выделить?

a) Тему всеприятия, которое воплощает солнце. И у Пушкина мы находим символ солнца. Но там солнце тяготеет к свету, к разуму, там оно прежде всего просветление. У Бальмонта солнце — сила, и если касаться стороны физической, то сила тепла, жара. Для него солнце не осмысляет мир, как для Пушкина, а, наоборот, скорее это темная, стихийная сила, сон, который кормит призраки. Солнце становится почти иллюзорным.