Околдованная - Лора Таласса
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мемнон ловит мой ежедневник свободной рукой, и меня накрывает паника.
– Серьезно, Мемнон, верни его.
Сегодня же явятся представители ПСС – просмотреть эти самые дневники!
И я не хочу, чтобы до этого кто-нибудь лапал их – тем более Мемнон.
Игнорируя меня, колдун кладет на стол мой летний блокнот и открывает последнюю книжку.
– О, значит, в конце следующей недели у вас устраивают Самайн, Бал Ведьм? – он читает напоминание, точно дневниковую запись. – Звучит забавно.
Скрещиваю на груди руки, заставляя себя успокоиться.
– Ты закончил?
Чего бы он ни хотел от меня добиться, он этого не получит!
– Я могу вернуть тебе твою память, – говорит он, не отрываясь от тетрадки.
У меня перехватывает дыхание. Одно дело – сказать, что мои утраченные воспоминания существуют; совсем другое – заявить, что я могу получить их обратно.
– Никто этого не может, – выдавливаю я наконец.
И даже не позволяю себе задуматься о том, какой была бы моя жизнь, если бы я получила обратно все свои воспоминания.
Теперь Мемнон отрывается от дневника. Его дымно-янтарные глаза блестят.
– Моя царица, я могу.
– Я не хочу твоей помощи.
– Неужели? Разве ты не устала ничего не помнить? Насколько проще была бы жизнь, если бы ты ничего не забывала?
Он дьявол в моих ушах, предлагающий мне то единственное, что я должна хотеть. То, что у меня было до того, как Пробудилась моя магия.
Мою память.
Трясу головой:
– То, что ты говоришь, невозможно.
– Вообще-то на самом деле это довольно просто. Твоя сила связана с проклятьем, тем самым, которое ты наложила на нас обоих, когда заперла меня в той гробнице.
Я хмурюсь: мне не нравится такой поворот разговора. Нерону, должно быть, тоже, потому что он прыгает на подоконник, потом на дубовый сук – и уходит прочь.
Но Мемнон продолжает:
– Римляне называли это damnatio memoriae – «изгнание из памяти». Предание забвению. Худшая участь, которую можно уготовать человеку, обладающему силой.
Ага, вот тут-то мне и становится ясна истинная цель Мемнона.
– Если проклятье будет снято, вернется не только моя память, не так ли? Тебя тоже вспомнят, верно?
Его глаза ярко вспыхивают:
– Да, – соглашается он. – Мое имя и мое царство вернутся в исторические записи. Я хочу, чтобы мир вспомнил меня. Но, – он переходит на сарматский, – моя царица, больше всего я хочу, чтобы меня вспомнила ты. Вспомнила нас и нашу жизнь. Я не могу быть единственным носителем нашего прошлого. Это… – он медленно качает головой, его дымчатые глаза полыхают, – …невыносимо.
Сердце сжимается от его слов.
Если предположить, что я, по какой-то странной магии и иронии судьбы, та самая Роксилана, тогда…
– Тебе никогда не приходило в голову, что мне, возможно, лучше не знать прошлого? – спрашиваю я его. – Возможно, некоторые вещи лучше оставить погребенными.
Мемнон выдерживает мой взгляд. Глаза его горят силой.
– Я уже говорил тебе, Селена. Что бы ни заставило тебя проклясть меня, мы можем с этим разобраться. И мы разберемся.
Качаю головой:
– Ты говоришь так, будто я уже согласилась.
– На тебе проклятье, моя половинка. Проклятье, наложенное твоей собственной рукой. Конечно, мы снимем его – ради меня и тебя, ради нас обоих. И когда воспоминания вернутся к тебе, мы сможем разобраться со всем, что произошло когда-то между нами.
Гнев и раздражение пробуждаются во мне, а на глаза наворачиваются слезы. Почему все должно сводиться к моей потере памяти? Почему другие считают, что больше всего на свете я хочу это исправить? Или потеря воспоминаний – потеря моей личности? Почему меня заставляют чувствовать себя неполноценной? Почему не понимают, что мои амбиции, моя доброта, мой гребаный оптимизм – лучшее, что есть во мне, – это следствие потери памяти?
И я знаю, что Мемнон точно не придерживается подобных взглядов – он ведь ясно дал понять, что интересуют его лишь воспоминания нашего далекого прошлого, и он все еще хочет отколоть эту часть меня.
А правда в том, что я никогда не была лучше, чем есть сейчас. Я добра, умна и искренна благодаря своей потере памяти. Не вопреки ей.
Долго смотрю на Мемнона и произношу наконец:
– Нет.
Богиня, как же это хорошо. Даже, я бы сказала, очищающе.
Он приподнимает бровь, внимательно глядя на меня мерцающими глазами.
Но я не прогнусь.
Я ведьма, из рода ведьм, которых преследовали за те вещи, что прочие не могли понять. Я их наследие, и они могут гордиться мной.
– Нет, – повторяю я громче. – Мне не нужны мои воспоминания. Никакие.
Мемнон прищуривается.
– Ты не понимаешь, est amage. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой. И даже не для того, чтобы что-то от тебя требовать. Пока нет.
Мемнон кладет дневник на другой, уже лежащий на столе, и выпрямляется во весь свой немалый рост. И я, и моя комната кажутся по сравнению с ним крохотными.
Он подходит ко мне, берет меня за подбородок, запрокидывает голову. Глаза его уже не горят, но менее напряженными они от этого не стали. Колдун наклоняется и целует меня – несказанно нежно.
Потом отстраняется, и в глазах его – нечто вроде сожаления.
– Какая же ты интригующая. В этом есть что-то обезоруживающее и притягательное. Но ты такая же пантера, как и я. Пришло время вспомнить.
Моя сила вспыхивает при его последних словах.
– Мемнон, – предупреждаю я, – не стоит делать меня своим врагом всерьез.
– О, уже слишком поздно, маленькая ведьма. Слишком поздно. – Он наклоняется вновь и шепчет: – Я еще не отомстил. До сего момента.
Не понимаю, о чем он говорит, пока два моих дневника не отрываются от стола, поднимаясь в воздух, окутанные индиговой магий. Вот тут я начинаю кое-что соображать.
– Думаю, выйдет очень изящно, если ты потеряешься в современном мире, – продолжает он, – совсем как был потерян я.
– Мемнон, – предостерегаю его.
– Боги, как же мне всегда нравилось, когда ты превращала мое имя в угрозу. Но сейчас я не хочу твоего гнева, Императрица. Я хочу твоей паники и твоего отчаяния. Хочу, чтобы ты пресмыкалась предо мной. Хочу, чтобы ты нуждалась во мне так, как я всегда нуждался в тебе.
Он пятится.
– Мемнон, – повторяю я, – отдай мне мои записи.
Магия ворочается во мне, оживая.
– Возможно, если ты вежливо попросишь о пощаде, я избавлю тебя от худшего моего гнева.
– Ты ублюдок.
– Это не мольба о пощаде. – Он ухмыляется. Будто ему и впрямь смешно. Семь кругов ада, уверена, что смешно! Мемнон весь соткан
