Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая

И тут Лота почувствовала: пора.

-Слушай, давно хотела тебя спросить... - сказала она Птице, и голос ее дрогнул, а сердце на секунду похолодело и еще потом несколько секунд приходило в себя: чудилось Лоте, что она собирается выболтать страшную тайну, которую доверили ей лично. Она заметила, что Птица насторожился. - Этот тайник под крышей... Кто его сделал?

-Какой тайник?

Тут только Лота сообразила, что ведь он ничего до сих пор не знает ни про чердак, ни про тайник. И, прежде чем задавать вопросы, она должна была бы ему рассказать, как обстоят дела между потолком и крышей.

-Гм, - гмыкнул Птица, выслушав. - А чего особенного? Это, конечно же, Дима. Ай, кусает кто-то! - он поморщился и провел рукой по шее. - Надо же, комар полетел... Только этого не хватало! Комары...

-Думаешь, Дима? - перебила Лота, удерживая разговор в прежнем русле. - Но зачем Диме тайник?

-Он, я слышал, собирается тут зимовать. Не все три зимних месяца, а так, наездами. И лошадь одну вроде бы себе оставит. Ну и вот, заныкал кой-чего для себя. На всякий случай. Вдруг останется в лесу один. Мало ли: снег, буран, заносы. Дима это, в общем.

-То есть, тебя это совсем-совсем не удивляет?

-Что - это?

-Тайник.

-Нет, конечно. Так часто делают охотники. Оставляют в лесу заначку. А Дима - охотник.

-Да, но ведь тайник-то женский! - выпалила Лота, не подумав, как дико это звучит.

-Что значит - женский? - улыбнулся Птица. - С чего ты взяла?

И он засунул руку ей под свитер и погладил спину. Просто так погладил, ничего особенного. Она бы даже сказала, по-дружески. Но это было так, словно целый мир смилостивился над нею. Или некое охранительное божество накрыло ее своей покровительственной дланью. Птицыны пальцы были теплые, мягкие. Они не огрубели, не стали шершавыми ни от ледяной воды, ни от грубой физической работы. Под этими пальцами, навстречу им, в ней тоже рождалась и росла ответная теплота. И было неважно, что ни один из предметов тайника не соответствовал ни натуре, ни характеру Димы - кроме, пожалуй, вина и денег. И что впереди их по-прежнему ожидают испытания, и испытания эти непосильны. И Главное Событие тоже ожидает впереди. И сизый волдырь смерти где-то уже вздулся, и было опасно прикоснуться к нему мимоходом или случайно задеть рукавом. Но какое значение имело все это сейчас, когда рядом, рождая в ней ответное тепло, глубоко и безмятежно дышит Птица?

А рука его тем временем скользила по Лотиной спине вдоль позвоночника, вылезла наружу через ворот свитера, запуталась в волосах и тоже заодно их погладила.

А потом Птицыно лицо склонилось к ее лицу. Оно склонялось к ее лицу долго. Все ниже, ниже. Вот уже ни носа, ни лба, ни глаз, одна только кругом темнота - так лист, падающий на воду, соприкасается со своим отражением и закрывает его. И Птица ее загородил от всего темного и больного, таинственного и мистического, что таилось в горах, в лесу и на чердаке. И от людей, которые где-то блуждали, - далеко ли, близко ли - конных и пеших, со злыми или добрыми помыслами, неся за пазухой тайны для тайников и сюжеты для историй, замышляя устраивать схоронки и закапывать клады - но, так или иначе, были для них с Птицей чужаками.

И тайна тайника уже более не казалась таинственной. И даже, можно сказать, перестала быть тайной. Это как рассмеяться в лицо грядущему, которое темнеет где-то впереди и требует к себе, как минимум, почтительного отношения.

А потом Птица задул свечу, чтобы лупоглазая ночь не подглядывала и не следила за ними через окно, и в комнате запахло жженым парафином - приятно и чуточку ядовито.

И тогда Птица ее поцеловал.

И все, что было до этой минуты, мгновенно стало прошлым. Так случалось всякий раз, когда они оставались вдвоем, и Птица ее целовал. Неохота, да и смысла не имеет пересказывать то, что было между ними еще через минуту. Это же дело двоих, и посторонние все равно ничего не поймут. А было это так здорово, как не было, наверно, ни у кого с самого сотворения мира.

Глава двадцать седьмая

Индеец

Безветренная и солнечная погода установилась в горах окончательно и надолго.

Пролетела торопливая вереница дней.

Все народонаселение совхоза имени Хмурого загорело, выгорело, а кое-то успел и обгореть. Были радости вроде вкусной, здоровой и нажористой пищи, или особенно светлого и погожего утра, или конной прогулки по горным дорогам. Все - может быть, впервые в жизни - научились по-настоящему любить и ценить солнце и постепенно- самым естественным и логичным образом - превратились в солнцепоклонников. Были и печали - так, Леха нечаянно уснул на солнцепеке и обгорел. Как будто его хорошенько обжарили в масле, но только с одной стороны. Случались в их рядах и разбитые пальцы, и мозоли, и царапины различной глубины и загрязненности, отравлявшие существование. А главное, у жизни наконец-то наметилась проторенная колея, о которой Лота так мечтала в долгие недели непогоды и холодов.

Но вместо благостного успокоения в их стане поселились тоскливое безразличие и тягостное безделье - источник конфликтов и ссор.

Началось с того, что Птица поссорился с Индейцем.

Лота