Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник

что пришлось в свой черед уронить курс нашей собственной валюты, и у нас началась рецессия еще серьезнее кенийской. В итоге обменный курс скота к шиллингу стал плавающим. Скотоводы уверились, что таков и был изначальный план их одурачить, а горожане возмущались зависимостью валюты нового мира от состояния финансов страны, которую мы оставили позади. Их удалось примирить, убедив в том, что Килиманджаро попросту не выживет на основе одного только бартера, ведь горожане ничего не могут предложить скотоводам, а у тех есть только скот. Было больно, произошло некоторое количество болезненных изменений, но мы быстро учимся на своих ошибках, и, когда я пишу эти строки, экономика уже понемногу восстанавливается. И славно, потому что иные, более мелкие проблемы не устают проявляться. Некоторые из них предсказуемы, и мы к ним готовились. Другие – совершенно неожиданны, для них требуются инновационные решения. Взять хотя бы проблему «оле».

Как я уже рассказывал в предыдущем разделе, «оле» означает «сын такого-то». Типичные масайские имена составляются так: Дэвид оле Сайтоти (Дэвид сын Сайтоти – это я), Джошуа оле Сайбулл (Джошуа сын Сайбулла, наш ведущий юрисконсульт) и так далеею А вот имена моей сестры, жены Джошуа и жены моего соседа: Эсьянкики, Малайка, Ледама. Чувствуете разницу?

Ледама прочувствовала и высказала старейшинам свое недовольство.

– Пока мы еще жили в Африке, – начала она, – женщин веками воспринимали как существ второго сорта. На нас возлагалась почти вся тяжелая физическая работа, пока мужчины стерегли стада от леопардов и львов, но даже после того, как львы и леопарды исчезли, такое положение дел сохранялось. Лишь когда мы переселились в города вроде Найроби и Момбасы, мы начали бороться за свои права и в конечном счете добились признания нас равными мужчинам.

– И вы по-прежнему считаетесь равными мужчинам, – отозвался Роберт оле Меели, спикер совета. – В чем состоит твоя жалоба?

– Нас по-прежнему не считают равными мужчинам, – настаивала Ледама.

– В чем же? – спросил Роберт. – Вы вольны выбирать себе профессию. Любая должность оплачивается независимо от пола сотрудника. Никто не вправе отказать женщине в приеме на работу. Повторяю: в чем состоит твоя жалоба?

– Неравенство осталось в именах, – ответила Ледама.

Роберт непонимающе взглянул на нее:

– В именах?

– Тебя зовут Роберт сын Меели, – пояснила она. – А я – просто Ледама.

– А что, – уточнил он, – ты предпочла бы зваться Ледамой оле Койяти?

Старейшины хихикнули.

– Я же не сын кого-либо, – сказала Ледама. – Почему бы мне не получить право зваться Ледамой дочерью Койяти?

– Это противоречит тысячелетней традиции, – возразил Роберт.

– Ты сам только что признал: даже тысячи лет недостаточно, чтобы вы научились воспринимать нас как равных себе, – сказала Ледама. – Это что же получается, Килиманджаро – Утопия только для мужчин?

Совет удалился на обсуждение, которое продлилось не более получаса и стало одним из самых коротких заседаний в истории. Старейшины вынесли решение, что, начиная со следующего дня, Ледама будет зваться Ледамой дочерью Койяти. Проблема отпала. На двадцать четыре часа. Потому что на следующий день Ашина, дочь Лемасолаи, обратилась в совет с новой жалобой.

– Почему это я должна зваться дочерью Лемасолаи? – возмутилась она.

– А разве он не твой отец? – спросил Роберт оле Меели.

– Мой.

– Значит, проблемы нет, – ответил он.

– Есть, – настаивала она. – Разве вы не подтвердили вчера, что на Килиманджаро действует равенство полов?

– Действует, – согласился Роберт, хмурясь и пытаясь понять, к чему она ведет.

– Мою мать звали Кибиби, – продолжала Ашина. – Почему мой отец важнее моей матери?

– Но мы никогда не утверждали, что он важнее, – ответил Роберт.

– В таком случае я требую, чтобы меня называли Ашиной дочерью Кибиби.

На сей раз заседание совета продолжалось всего десять минут.

– Вопрос закрыт, – возвестил Роберт оле Меели. – И если завтра кто-нибудь появится потребовать, чтобы в его имени упоминались оба родителя, то, клянусь, я лично его…

– Или ее, – уточнила Ашина. —

…или ее скормлю львам, – закончил Роберт.

Эти два дня выдались утомительными и даже унизительными для такого человека, как Роберт оле Меели, но под конец второго дня все женщины планеты знали, что на Килиманджаро действительно существует равенство полов. Проблема отпала. До следующей недели, когда Ледама снова появилась в совете старейшин и потребовала объяснить, почему члены совета – исключительно мужчины. От этой традиции было сложнее избавиться, но все упиралось в тот же самый треклятый аргумент: Килиманджаро – Утопия для всех своих граждан или только для половины?

Наконец совет согласился с тем, что численность его надлежит увеличить с семи членов до тринадцати, а шесть новых представителей должны быть женского пола, по одной от каждого из пяти городов и одна от маньят.

– Равенство почти соблюдено, – указала Ледама, – но мужчин в совете останется больше.

Роберт ответил, что в совете должно заседать нечетное число представителей – просто потому, что иначе неизбежны тупиковые голосования.

– В таком случае пускай обеспечат численное превосходство женщинам, – заявила Ледама.

– Это ущемит права мужчин, – был ответ.

– Мужчины ущемляли права женщин веками, – отпарировала Ледама. – Рассматривайте это как репарацию.

– Я не отвечаю за грехи своих прапрапрадедов, – возразил Роберт, – и не согласен выплачивать репарации за их грехи.

Ледама заспорила с ним, но совет остался непреклонен. На следующей неделе в совете заседали уже тринадцать старейшин, семеро мужчин и шесть женщин. На следующий день после этого исторического заседания жена Роберта оле Меели ушла от него к скотоводам.

3. Середина утра на Килиманджаро

2236 год

Я сидел у себя в кабинете и просматривал заметки на компьютере, когда в дверь постучали. У меня нет секретаря или администратора, поэтому я просто отозвался:

– Входите!

Дверь осталась закрыта. Я встал, пересек кабинет, отворил ее и обнаружил себя лицом к лицу с высоким мальчиком лет двенадцати-тринадцати. Явно из скотоводов: традиционное красное одеяние, в руке – копье. Он был бос, волосы старательно уложены в прическу с косичками, а вид имел такой, словно ему не помешает набрать еще фунтов двадцать.

– Привет, – сказал я по-английски, – разве ты не слышал?..

– Вы Дэвид оле Сайтоти? – спросил он на маа, игнорируя мой вопрос.

– Это я, – я перешел на маа. – Ты не войдешь?

Он с подозрением оглядел мой кабинет, словно опасаясь, что там его ждут демоны; надо полагать, по этой причине он и не вошел сам, когда я позвал в первый раз. Не обнаружив чудовищ внутри, подросток наконец склонил голову и вошел, оперся на копье и принял традиционную позу пастухов: одна нога на полу, другая согнута в колене и прижата подошвой к щиколотке.

– Пожалуйста, садись, – сказал я, обогнул стол и опустился в свое кресло. Кресло парило в нескольких дюймах над полом и подстраивалось под форму тела.

– Я не доверяю креслам, которые висят в воздухе, – ответил подросток. – Я сяду только на трехногий стул, как в маньяте моих родителей.

– В таком случае, увы, тебе придется стоять, – сказал я. – Как тебя зовут?

– Мавензи оле Порола, – произнес он. В