Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И продолжают это делать? – спросил Мавензи.
– Да, – сказал я. – Но не в реках или ручьях и не пользуются нестерильными инструментами. Почти во всех случаях они обращаются в госпиталь, где созданы условия, гарантирующие, что никто не заболеет и не умрет от этой церемонии. Многие христиане тоже обрезаются в госпиталях. Я повернулся к Сэмюэлю. – Если Мавензи обрежут в госпитале, вы не станете возражать?
– Нет, – сказал он.
– Мавензи, – произнес я, – если тебя обрежут в одиночестве и не лайбони, а врач, тебя это устроит?
– А не может доктор приехать к нам и обрезать всех согласно обычаю? – спросил он.
Я покачал головой:
– Ни один доктор не согласится поступить так, поскольку традиционное обрезание может вызвать инфекцию и болезни.
Мавензи на миг растерялся, но затем поднял голову:
– Хорошо, я согласен, но при условии, что в маньятах узнают о моем обрезании.
– Узнают, – пообещал Сэмюэль.
На следующее утро Мавензи стал первым масаи, которого обрезал в стерильных условиях профессиональный врач. И тут началось что-то странное. Внезапно юноши стали забрасывать нас просьбами о том, чтоб их обрезáли таким же образом, ибо не видели нужды подвергаться боли, если ее можно избежать. Они были гордыми, и никто не вызвался бы первым, но раз Мавензи поступил так, то с охотой последовали за ним. Некоторые девочки тоже попросились обрезáться в больнице, но доктора категорически отказались: врачи заявили, что процедура женского обрезания не несет никакой медицинской пользы, что это жестокое издевательство над природой. Девочек продолжали обрезáть по старым обычаям, но некоторые нашли в себе смелость отказаться, и думаю, что на следующий год таких станет больше. Нельзя выиграть все сражения, но при должной настойчивости можно выиграть войну. Это произошло три месяца назад. Пока что не выявлено ни одного случая инфекции после обрезания, а все благодаря юноше, который настоял на соблюдении обычаев вопреки отцовской воле, и историку, который нашел решение в истории народа куда более древнего, чем масаи.
4. Полдень на Килиманджаро
2237 год
Я только что вернулся из поездки в природный парк, которая меня, как обычно, освежила. Масаи веками жили в гармонии с природой, делили свои земли с дикими обитателями африканской природы, а потом, как гром средь ясного неба, обнаружили, что не осталось никого. Большие кошки, толстокожие, травоядные и хищники – все сгинули. Разумеется, тому посодействовали браконьеры, но основной причиной вымирания животных стала потеря естественной среды обитания. Животные способны восстановить численность после браконьерских рейдов, болезней или засухи, но если человек вытесняет с места обитания, то им просто некуда возвращаться. Поэтому для меня, как для историка, сведущего в старом образе жизни, особенно приятно сидеть в машине у водопоя и наблюдать за импалами и зебрами, каннами и буйволами, которые спускаются к воде. Вернувшись в офис, я обнаружил, что перед зданием нетерпеливо вышагивает мой друг – юрист Джошуа оле Сайбулл.
– Привет, Дэвид, – произнес он по-английски, завидев меня. – Где тебя носит?
– В природном парке, – ответил я.
– Опять? – удивленно рассмеялся он. – Ты историк или натуралист?
– Обычный человек, который отдыхает, наблюдая за жизнью зверей, – ответил я. – Ты пришел со мной поговорить?
– А зачем бы еще мне являться в эту тесную дыру, битком набитую учеными?
– Ну что ж, пройдем ко мне в кабинет. Посмотрим, чем я могу тебе помочь.
– Лично мне – ничем, – сказал он, пока я шел по коридору, поворачивал к моей двери и открывал кодовый замок. Он последовал за мной и вошел в тесный кабинет. – Но Уильяму Блюмлейну – всем.
– Кто такой Уильям Блюмлейн? – спросил я, пока Джошуа устроился в том же кресле, которое годом раньше отверг Мавензи.
– Ты слишком много занят историей, – заметил Джошуа.
– Это моя работа, – сказал я.
– Это – человек, которого будут изучать и которым будут восхищаться историки следующего века.
– Просвети меня. – Я наконец устроился за столом.
– Уильям Блюмлейн – один из ведущих земных социологов, – сказал Джошуа.
– Уильям Блюмлейн, – произнес я. – Он белый?
– Да, – сказал он.
– Я так и предположил по его имени, – заметил я. – Что же, поведай мне о нем.
– Он хочет поселиться здесь, – сообщил Джошуа. – Он десять лет изучал масаи в Кении и Танзании, а теперь желает иммигрировать на Килиманджаро и провести здесь остаток жизни, исследуя нас.
– Зачем? – спросил я.
– А зачем ты изучаешь историю? – парировал Джошуа. – Он увлечен масаи. Единственная разница между вами в том, что ты занимаешься прошлым, а он – настоящим и будущим. – Он помолчал. – Поверь, Дэвид, этот человек может для нас много сделать.
– Ну ладно, – протянул я, – не сомневаюсь в твоей оценке. И в чем проблемы?
– А ты как думаешь? – огрызнулся он. – Тупоголовые старейшины из совета не хотят пускать его сюда.
– Я полагал, что правило пятидесяти процентов не действует, пока мы еще не полностью заселили планету, – заметил я. – Мы вполне можем себе позволить еще семь-восемь тысяч иммигрантов или даже немного больше.
– Они против, потому что в нем вообще нет крови масаев.
– Чушь, – я покачал головой. – Я точно знаю, что они в прошлом месяце приняли зулусскую семью, у которой ни капли масайской крови. А за месяц до того – двух мтабеле, и…
– Блин, Дэвид! – не выдержал Джошуа. – Глаза разуй!
Не в крови дело, а в цвете!
– В нашей хартии не сказано, что гражданами Килиманджаро не могут стать белые, – заметил я.
– А еще в нашей хартии нет ничего о том, что старейшины совета могут повести себя как вменяемые люди и принять его, – сказал Джошуа. – Но если не примут, то это вскоре вызовет обратную реакцию. Дело не только в том, что больше ни один белый не захочет жить здесь. Мы лишимся содействия тех, кто обслуживает компьютерные системы Техподдержки, помогает клонировать животных, экспортирует нам сырье, которое нужно для расширения городов, – все они откажутся от сотрудничества с миром фанатиков. Мы всех белых инвесторов распугаем.
– Вполне возможно, – согласился я.
– Я буду представлять его интересы в совете, – сказал Джошуа. – Ты можешь нам помочь.
– Помогу бесплатно, – сказал я. – Мне наплевать на реакцию белых или будущие инвестиции в экономику. Меня беспокоит лишь моральная сторона дела, и раз мы тут строим Утопию, то отказать человеку в гражданстве на основании одного лишь цвета его кожи, несомненно, аморально.
– Отлично. Я знал, что могу на тебя положиться.
– Ты радуйся, что я – единственный историк Килиманджаро, – проговорил я. – Любой другой мог бы тебе пояснить, что это обычная расплата за старое. Белые угнетали черных много веков, одно время доходило до работорговли.
– Да это много веков назад было, – нетерпеливо ответил он.
– Моя работа как раз и состоит в том, чтобы изучать события многовековой давности, – заметил я.
– Меня
