Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

Маргарита досадливо закусила губу.

– Понятно…

– Что тебе понятно? – взревел Журналов.

– Обвинение по последнему эпизоду снято, – нахально заявила она, обмахиваясь медицинской картой, как веером. – Но только – по последнему…

– Какое обвинение?! – Его глаза вылезали из орбит. – Что здесь, черт возьми, вообще происходит?!

– …а вот с убийством Струковского и, возможно, Битюцкого будем еще разбираться, – закончила медсестра и, развернувшись, зашагала дальше по коридору.

– Дура! – крикнул ей вслед Журналов. – Истеричка и хамка! Обещаю, ты у меня поплачешь! Горькими слезами!

Маргарита сама себе удивлялась. Эта неведомо откуда взявшаяся смелость, а может, наглость, была сродни опьянению, короткой эйфории, моменту истины, и оставалось только догадываться, каково будет похмелье. Пока не улетучился восторг, пока не пришло осознание того, что все сделанное и сказанное – просто глупость, бездумная выходка, скверное слово, написанное на доске примерной отличницей, Маргарита распахнула дверь восьмой палаты и крикнула в темноту:

– Антиох! С утра собирай манатки! После обхода переедешь в неврологию!

Она сама не могла понять, что с ней, почему страдает и злится одновременно. «Неоконченная пьеса» настырного бородача – это, конечно, не что иное, как его желание вести с ней душеспасительные беседы! Да кто он такой, в конце концов?! Почему считает себя вправе поучать, наставлять, проводить сомнительные параллели? «Один умный доктор Фауст» – это, разумеется, намек на Танкована, а вот «Гретхен стала убийцей» – это…

Маргарита остановилась как вкопанная посреди коридора. Уж не намекает ли Антиох вслед за остальными в этом медицинском учреждении, что она виновата в смерти Струковского и Битюцкого?! Нет, не похоже. Ведь бородач предупреждает ее, а не укоряет.

Он считает, что она может стать убийцей, если впустит в свою душу ненависть и отчаяние. А ведь она действительно близка к этому как никогда…

Маргарита тряхнула головой. Злость постепенно улетучивалась, а вместе с ней стала таять бездумная, слепая решимость. Им на смену возвращались растерянность и страх.

Она добрела до сестринского поста в холле, опустилась на стул и попыталась привести в порядок мысли.

Звонок Максима – долгожданный и все равно неожиданный – внес смятение в ее чувства, надломил в ней что-то очень хрупкое и равновесное, лишил возможности бороться с унынием и отчаянием. Он прозвучал набатом, тревожным императивом, заставляя ее капитулировать перед чем-то темным и жутким, что, вероятно, до поры до времени гнездилось в сердце, а теперь лезло наружу, ломая преграды, годами возводимые терпением и кротостью. Маргарита впервые и всерьез подумала (пусть и на мгновение), что могла бы убить Сашку Коржа! Не это ли увидел в ее глазах Антиох?

По коридору пронесся короткий металлический звук, какой обычно издают, смыкаясь, двери служебного лифта. Маргарита подняла голову и настороженно прислушалась. Неужели из хирургии привезли в ПИТ нового больного? Но тогда почему ее никто не предупредил и не позвал? Телефоны молчат, и во всем отделении висит гулкая, тревожная тишина.

Она замерла, напрягая слух, а потом, вздохнув, опустила плечи: показалось… И опять замерла: где-то совсем рядом скрипнул железный засов, и из коридора потянуло то ли уксусной эссенцией, то ли аммиаком. Еще через мгновение под потолком хлопнуло так, что Маргарита подскочила на месте, и тут же погас свет.

Липкий, холодный страх сковал все тело. Вцепившись руками в край стола и не смея пошевелиться, она таращилась в темноту. Погасло электронное табло настенных часов и в аквариуме смолкло журчание – отключился аппарат подачи воздуха.

«Совсем, как в ПИТе», – пришло ей на ум, и от этой странной аналогии стало еще жутче.

Утонувшее в мертвой тишине, вдобавок еще и обесточенное помещение теперь было похоже на склеп. Маргарите даже почудилось, будто из-под дверей тянет могильной сыростью.

Если бы сейчас в палате интенсивной терапии находился пациент, подключенный к системе жизнеобеспечения, то сработал бы генератор в щитовом отсеке, обеспечивающий подачу бесперебойного питания в ПИТ и две операционные наверху.

Но палата пустовала, и генератор молчал.

Маргарита пару минут сидела неподвижно, надеясь, что врач Журналов, лишившись футбола, выйдет из своего кабинета и отправится устранять неполадку. Но коридор безмолвствовал.

Пытаясь успокоить бешеный пульс, она сделала несколько глубоких вдохов и, нащупав на столе кружку, поднесла ее к дрожащим губам. Глоток остывшего чая придал ей сил и позволил собраться с мыслями. Конечно, ничего страшного не произошло. Кто-то из больных, решив втихаря почифирить, воспользовался самодельным нагревателем, и в результате замыкания выбило пробки. Она даже знает, кто именно. Низкорослый крепыш из второй палаты с золотыми зубами и похабными татуировками на предплечьях! Он уже пытался однажды прямо в палате заварить в армейской кружке сразу полпачки байхового чая. Зелье тогда у него отобрали, пригрозив немедленной выпиской и дисциплинарной ответственностью. А сейчас, похоже, нарушитель опять взялся за свое.

Маргарита медленно поднялась из-за стола и, стараясь не споткнуться о задранные местами куски линолеума, направилась в коридор, вытянув перед собой руки на манер слепого, переходящего улицу. Нагнувшись, она нащупала край банкетки, повернула направо, выпрямившись, легонько ткнулась пальцами в зеркало, обошла стоящее под ним кресло, и двинулась вперед, касаясь ладонью стены и отсчитывая двери.

Кабинет старшей медсестры… ординаторская… раздевалка младшего персонала… вторая палата… четвертая… шестая… Она вскрикнула, наткнувшись на каталку, и только чудом удержалась на ногах, успев схватиться за бортик. Задетая стеклянная рамка с картиной рухнула со стены на пол и, судя по звуку, разлетелась на мелкие осколки. Стараясь не наступать на битое стекло, Маргарита сделала еще несколько шагов и остановилась перед электрощитом, в котором, как много раз объясняли медсестрам на инструктаже, находились автоматы защиты электропитания и УЗО. Если произошло замыкание и автоматы выбило, нужно просто открыть щит и привести все рычажки в положение «on». Простейшая операция, которую, впрочем, затруднительно производить в кромешной темноте.

Она поморщилась, досадуя, что не догадалась прихватить с собой Женькину зажигалку из верхнего ящика стола. В ту же секунду неведомая сила сдавила ей ледяными тисками шею, грубо запрокинула голову, больно прижав к лицу что-то мокрое и теплое. В глазах сверкнула фиолетовая вспышка, горло сжалось от сладкой удушливой волны, как от самой первой в жизни сигаретной затяжки, и обжигающий яд хлынул в испуганные легкие. Мозг пронзила холодная тупая игла, но боль тут же стихла, превратившись сначала в горячую и до одури приятную солнечную ванну (будто лежишь на песочном пляже), а потом в водоворот смущения и восторга (будто совершенно голая паришь над городом). Острый, неприятный запах сделался вдруг не таким уж противным, а даже, наоборот, забавным, и Маргарита без страха и удивления узнала в нем хлороформ…