Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

…Они бежали с Максимом, взявшись за руки, по песчаному берегу ослепительной реки, у самой кромки набегающей воды, разбрызгивая ее босыми ногами, молча – не смеясь и не разговаривая друг с другом. Бежали, переполненные отчаянием, страхом, смятением и в то же время надеждой опередить беду, ускользнуть, скрыться от черной стихии, разыгравшейся за их спинами. Грубый ветер рвал в клочья румяные облака, и тревожный солнечный луч, скользящий по белому, как крахмал, песку, спотыкался о хрустальные граненые камни, преломляясь в них и рассыпаясь на мириады огненных искр.

Маргарита бежала, спиной чувствуя наползающую беду. Она задыхалась, но не от бега, а от ужаса, физически ощущая, как стремительно тают драгоценные секунды, как сокращается расстояние между ловцом и жертвой. Мелькали загорелые лодыжки, ступни тонули в ослепительной белизне холодного берега.

В какой-то момент Максим выдернул руку из ее ладони и бросился в сторону. Она остановилась, чтобы окликнуть его, но не смогла, обернулась в отчаянии и увидела, что настигающая их черная тень разделилась пополам. Теперь стало две беды. Одна ринулась за Максимом, а вторая продолжила погоню за ней. И Маргарита побежала вперед. Рваные клочья облаков били ее по лицу, забивались в рот, мешая дышать, залепляли глаза. Она старалась не потерять из виду любимого, боясь за него пуще, чем за себя. А беда становилась все ближе. Теперь она нависала прямо над головой. Еще мгновение – и черная тень проглотит Маргариту, уничтожит ее, сотрет в мелкий песок, похожий на тот, что хрустит под ногами и что печально зализывает набегающая речная волна.

– Ты сама во всем виновата! – сказал голос, который показался ей знакомым. – Здесь тебе самое место. Скоро отправишься следом за бедным Струковским и подлым Битюцким! А я с удовольствием помогу тебе в этом!

Она закрутила головой, пытаясь понять, кто произнес эти страшные слова, и, оступившись, упала ничком в рыхлый, похожий на снег песок. Мгновенно подтянув к животу колени и перевернувшись на спину, Маргарита в ужасе выставила перед собой руки, защищаясь от зловещей тьмы, навалившейся на нее отовсюду. Она брыкалась и царапала тяжелый воздух ногтями, билась в конвульсиях, отворачивая лицо и отплевываясь от вязкой, удушливой мглы. И та в конце концов отпрянула, отступила, клубясь боками, подбирая за собой рваную черную мантию, и сгинула прочь.

Маргарита вскочила на ноги и, удивляясь тому, что жива, бросилась искать Максима. Тот уже почти полностью исчез из виду под тяжелой завесой второй беды. Его абрис был едва различим в густой, зловещей тени. Она, не раздумывая, кинулась к нему, нырнула в непроглядный мрак и только тогда, проваливаясь в бездонную бездну, ловя угасающим взглядом растерянный, умирающий вместе с ней солнечный луч, вдруг отчетливо поняла, что это – всамделишный, не придуманный, не из сна и не из сказки – конец…

16

Проснувшись наутро от жарких, требовательных поцелуев, Максим не сразу сообразил, где находится.

Ему привиделся странный, жутковатый сон, будто бежит он по белоснежному, пустынному берегу, держа за руку девушку (лица не разобрать, но, кажется, это Светка), а за ними гонится черная, разъяренная стихия. Она наступает на пятки, дышит в затылок, рычит и неистовствует за спиной. Максим прибавляет прыти, но страшная тень не отстает. Девчонка мешает ему бежать. Такое впечатление, что она едва передвигает ноги, не поспевает за ним, вязнет в рыхлом песке. Он тянет ее, тормошит, заставляет двигаться быстрее, но в какой-то момент понимает, что сейчас они сгинут оба, и выдергивает руку. И сразу становится легко. Теперь можно припустить быстрее. А беда, замешкавшись, пожирает девчонку, перемалывает, пережевывает ее в своей отвратительной черной пасти.

За эти спасительные секунды Максим успевает значительно оторваться от погони и… проснуться.

Он поморщился и вытер губы тыльной стороной ладони:

– Какая глупость мне приснилась!..

– Я люблю тебя, – прошептала ему в самое ухо Татьяна. – Просыпайся скорее, милый.

Танкован разлепил веки. Тяжелая люстра, увешанная бирюльками от Сваровски, искрилась в тонких лучах раннего солнца, пробивающегося сквозь щели в массивных бархатных шторах.

– Ты неотразим, – ворковала Михеева. – Ты просто великолепен…

«А ты – ненасытна», – мысленно вздохнул он.

Кто бы мог предположить, что худые, закомплексованные блондинки бывают такими страстными и неуемными в желаниях?!

Максим потянулся, хрустнув косточками, и сел в кровати. Спальня еще тонула в полумраке. Огромные, под потолок, раздвижные створки зеркального шкафа отражали разобранную постель со смятой простыней, сползшим на пол одеялом и двумя обнаженными телами: одним – смуглым и жилистым, а другим – белым и хрупким.

Танкован усмехнулся отражению, поправил растрепанные волосы и, откинувшись, потянулся за бокалом, оставленным вчера вечером на прикроватной тумбочке. Но его на месте не оказалось. Под фигурной лампой с крохотным стеклянным абажуром стояло только блюдце с парой виноградинок и мокрыми веточками лозы.

– Где мое вино? – нахмурился он.

– Ты хочешь выпить? – удивилась Михеева. – Прямо с утра?

– Не выпить, а пригубить, – поправил ее Максим. – Божественный напиток, придающий мужчине сил для утреннего куража.

– Куражиться будем вместе? – лукаво подмигнула она и прильнула губами к его груди.

Танкован снова поморщился. После вчерашнего нестерпимо болела голова, а во рту горела пустыня Гоби. Романтический вечер при свечах постепенно перерос в бушующую страстями ночь. Он попытался вспомнить, сколько выпил. Три… нет, кажется, даже четыре бутылки «Шардонне» и еще шампанское… Максим застонал.

– Что с тобой, милый? – участливо осведомилась блондинка. – Тебе нездоровится?

– Угу, – подтвердил он. – Если быть точным, мне совсем хреново.

Она отправилась на кухню и принесла ему стакан воды, таблетку растворимого аспирина и целую упаковку парацетамола.

– А вино где? – слабым голосом поинтересовался Танкован. – Где мой божественный напиток?

– Вино по утрам пьют только алкоголики, – назидательно произнесла Михеева. – Прими аспирин и полежи денек в постели. Ты ведь сказал, что на работу сегодня не нужно ехать?

– Пока не нужно, – подтвердил он и задумался: каким-то будет этот рабочий день?

– Вот и славно, – улыбнулась адвокатесса. – Однако про себя того же сказать не могу. Через час нужно бежать. – Она присела на кровать и, юркнув руками под одеяло, шаловливо закусила нижнюю губку: – Может быть, провести эти шестьдесят минут с пользой?

– Сейчас от меня пользы мало, – вздохнул Максим. – Буду ждать, пока подействует парацетамол, а потом приму контрастный душ.