Земля надежды - Филиппа Грегори

Повинуясь жесту украшенного богатой резьбой копья вождя, два молодых воина неуклюже вышли из его дома, неся что-то низкое и квадратное. На секунду Джон вообразил, что это какая-то опора, подпорка или пьедестал, на котором вождь будет стоять и с которого будет обращаться к своему народу. Но потом он увидел, что в центре была выемка для подбородка, и дерево было грубо обрублено со всех сторон топором. С чувством тупого ужаса Джон понял, что это было на самом деле. Он достаточно часто бывал в Тауэр-Холле и был способен узнать плаху по ее виду.

— Нет! — закричал он и отшатнулся.

Но вокруг стояла дюжина человек. Они даже не пытались схватить его, они тесно прижались к нему, и Джон оказался окруженным плотной стеной твердых тел. Они взялись за руки и встали тесно, с силой прижавшись друг к другу, так что Джон оказался абсолютно беспомощным. Даже если бы он умер от страха или потерял сознание, он все равно остался бы стоять на ногах, так тесно они зажали его.

На лице вождя с клювоподобным носом появилась жестокая улыбка, его темные перья колыхались, будто он был английским вороном, проделавшим весь этот путь, чтобы выклевать у Джона глаза. Джон услышал свой крик, восстававший против несправедливости происходящего. Зачем было спасать его, когда он страдал от ожога и от отравления, когда он умирал от голода, зачем было приводить его сюда, а после всего этого отрубать ему голову? Но потом он вспомнил умные речи жителей Джеймстауна и понял, что у этих людей нет разумных причин для того, чтобы вести себя так, а не иначе, что ими руководит только злое озорство и бессмысленная жестокость, что вместо спорта у них пытки, а кровь они проливают ради развлечения.

И тогда он подумал, что удар топора просто милосерден по сравнению с тем, что можно распороть ему брюхо и выпустить кишки, или снять скальп, или разорвать на части, или бросить на муравьиную кучу. Мысль обо всех этих ужасах заставила его вскричать «Сакаханна!» и подпрыгнуть вверх, чтобы увидеть ее, пойманную в ловушку так же, как и он, ее бледное лицо, искаженное отчаянием, умоляющую окружающих ее женщин выпустить ее, беспрестанно ищущую его взглядом и выкрикивающую его имя.

Воины схватили Джона за руки, не давая ему ни малейшего шанса вырваться, и отконвоировали его к плахе. Джон брыкался и ругался, но они крепко держали его и силой склоняли голову все ниже и ниже, пока подбородок не встретился с безжалостной прохладой умело обработанного дерева, Джон ощутил, что его тело узнало место своей смерти.

— Боже, прости мне грехи мои, — прошептал Джон. — И даруй благополучие моим детям и Эстер. Прости меня, Господи, прости меня, Господи.

Чтобы не видеть весь этот ужас, он закрыл глаза, но тут же открыл их снова и взглядом поискал Сакаханну. Женщины отпустили ее, и она стояла среди них как вкопанная, с лицом таким же белым от ужаса, как и у англичанина.

— Сакаханна, — тихо сказал Джон.

Он попытался улыбнуться ей, уверить ее в том, что даже сейчас между ними не было ни вражды, ни сожалений, ни упреков. Но он понимал, что все, что он может сделать, — это оскалить зубы в улыбке, а все, что она может видеть, — это его череп под растянутыми в неестественной улыбке губами, что скоро, когда обдерут кожу со лба, снимая боевой трофей — его скальп, она увидит белую кость его черепа.

Воины почувствовали его капитуляцию, отчего давление на спину и шею постепенно ослабло. Джон повел глазами в сторону, чтобы увидеть палача и его топор. Но вместо этого увидел громадную, красиво сделанную боевую палицу. Ее держал индеец, ожидавший сигнала выступить вперед и раздробить голову Джона на куски.

И тогда отвага покинула его окончательно, он почувствовал теплую влагу, струившуюся по ногам. Он услышал слабый жалобный стон и понял, что это его ужас плачет его собственным голосом. Вождь поднял богато украшенное церемониальное копье, черные перья на рукавах прошелестели, как крылья. Как черный ангел, он стоял между Джоном и встающим солнцем, и лицо его было исполнено радости.

Копье опустилось. Палач высоко занес дубинку, и Джон стал ждать удара.

Что-то сильно ударило его, и все его измученное тело содрогнулось от столкновения. Но это не было ударом дубинки по голове, это было тело Сакаханны, вырвавшейся из кольца женщин и бросившейся к танцевальному кругу, чтобы лечь вдоль его спины, стоя на одном колене в его моче. Ее волосы рассыпались по его вздрагивающей спине, голова прикрыла его голову, подбородок уперся в его затылок, она предложила себя на растерзание.

Палачу уже было не успеть остановить сильное движение дубинки вниз, он смог только сдвинуть удар в сторону, и мощная дубинка, как пушечное ядро, с глухим стуком врезалась в утоптанную грязь танцевального круга. Джон ощутил, как дубинка со свистом пронеслась мимо, и ветерок пошевелил волосы на его бороде. Он открыл глаза и посмотрел на вождя.

Старик был безмятежен. Он поднял копье и заговорил так же спокойно, как всегда:

— Смотрите, люди леса и реки, смотрите, люди равнин, смотрите, люди морского побережья и болот, смотрите, люди неба, дождя и солнца. Все люди, вышедшие изо рта Великого Зайца, все ступающие по земле, созданной Им. Сакаханна, наша дочь, ради этого мужчины подошла к самому краю темной реки. Он обязан ей жизнью. Она дала ему жизнь, у него мать из племени повхатанов.

Все закивали.

— Женщина повхатанов дала ему жизнь.

Джон чувствовал, как Сакаханна трепещет всем стройным телом, прижатым к нему. Он видел, как ее дрожащие руки опустились по обе стороны плахи и добела сжались, когда она уперлась в дерево, чтобы подняться сначала на колени, а потом встать во весь рост перед людьми своего племени. Он подумал, что и ему надо бы встать рядом с ней, но засомневался, что ноги его удержат. Потом он снова подумал, что если Сакаханна бросилась к нему и подставила свою голову, чтобы ее разбили вместо его головы, то он должен встать рядом с ней. Встать перед ней на колени.

Он с усилием поднял себя на ноги и обнаружил, что ноги у него дрожат, а тело покрылось ледяным потом. Сакаханна повернулась к нему и взяла его за руку.

— Я беру тебя в мужья, — сказала она непослушными губами. — Я беру тебя в наше племя. Теперь ты — один из нас и всегда будешь одним из нас.

Наступило молчание. Джон боялся, что голос опозорит его, что вместо слов вырвется только взвизг ужаса. Он откашлялся и посмотрел на девочку, ставшую женщиной, которая уже второй раз спасла ему жизнь.

— Благодарю тебя за свою жизнь, — сказал он на их языке, запинаясь и примешивая английские слова, когда не мог вспомнить индейские. — Я никогда этого не забуду. Я с радостью беру тебя в жены и с радостью вступаю в племя.