Земля надежды - Филиппа Грегори

Наступило молчание. Джон боялся, что голос опозорит его, что вместо слов вырвется только взвизг ужаса. Он откашлялся и посмотрел на девочку, ставшую женщиной, которая уже второй раз спасла ему жизнь.

— Благодарю тебя за свою жизнь, — сказал он на их языке, запинаясь и примешивая английские слова, когда не мог вспомнить индейские. — Я никогда этого не забуду. Я с радостью беру тебя в жены и с радостью вступаю в племя.

— Это я беру тебя, — с легким ударением повторила она.

— Я рад, что ты берешь меня в мужья, и рад, что племя принимает меня, — поправил себя Джон.

Над толпой пронесся ропот довольных голосов, и все посмотрели на вождя, темного в темных перьях, сгорбившегося, как цапля на сосне, в раздумье нависающего над парой.

Он поднял копье.

— Орел! — крикнул он.

Воины взревели, к ним присоединились женщины и дети.

— Орел! Орел! Орел!

Джон почувствовал, что ноги у него подкосились, и он ухватился за Сакаханну, ища поддержки. Она тоже покачнулась. Ее окружили женщины, а воины подхватили его и понесли. В этой толпе был и Аттон.

— Орел! — радостно вопил он, с ухмылкой поглядывая на Джона. — Орел! Который убивает, прыгая на своего оленя! И который обмочился на собственной свадьбе!

В ту ночь все были в одурманенном состоянии. То в оцепенении, то впадая в буйство, а потом одурманенные и хихикающие, а потом танцующие, прыгающие и поющие под большой желтой луной середины лета.

Они курили священный табак, пока головы от него не зазвенели, пока даже барабанные перепонки в ушах не стали жаркими и не зачесались. Они курили, пока не увидели, как дюжины лун начали выделывать курбеты в небе, они танцевали на танцевальном круге под этими лунами, повторяя коленца, которые выкидывали луны в небе. Они курили, пока не захныкали, мечтая о прохладной воде, и побежали к реке, а там с изумлением уставились на другие луны, плавающие в воде, как дорожки, уводящие в темноту.

Они курили, пока не проголодались, как дети, и тогда совершили набег на запасы в поисках чего-нибудь вкусненького и сладкого, горстями ели сушеную чернику и жарили кукурузу на огне костра, в спешке обжигая языки. Они курили, творя великую оргию, празднуя успешное испытание Орла, положившего голову на плаху. И женщина из их племени положила свою голову рядом из любви к нему, чего не случалось со времен Покахонтас, когда принцесса сама положила голову на плаху, чтобы спасти Джона Смита, хотя она тогда была еще совсем девчонкой и едва ли хорошо понимала, чем рискует.

История Сакаханны была гораздо больше наполнена страстью, и женщины заставляли ее повторять рассказ снова и снова.

Как она встретила Джона и боялась его, как он нежно обходился с ней и совсем не догадывался, что она понимала каждое его слово, и как она слушала его признания, что она красивая, и как она слышала, что он сказал, что в нее трудно не влюбиться. На этом месте женщины вздыхали, а молодые воины хихикали и пихали друг друга под ребра.

Потом Сакаханна рассказывала, как она ждала и ждала его в жестоком мире белого человека в Джеймстауне. И когда она перестала его ждать, как она была рада вернуться и найти убежище у людей своего племени и как радовала ее доброта Аттона, он был для нее мужем, которым могла бы гордиться, восхищаться и любить любая женщина. И, слушая эту часть истории, молодые женщины кивали и посматривали на Аттона с беспристрастной оценкой, как будто им и в голову не приходило, что сейчас Аттон снова был свободным мужчиной.

А потом Сакаханна рассказала им, как услышала, что появился новый белый человек, он расчистил лес и построил дом, и посадил у порога цветок. Она рассказала им, что, услышав именно эти слова, она сразу же поняла, что Джон вернулся на землю Великого Зайца, и она одна пошла туда, и спряталась в тени деревьев, и посмотрела на него. И когда она увидела Джона, ее сердце рванулось к нему. И она поняла, что он все еще оставался единственным мужчиной, которого она когда-либо любила и когда-либо будет любить. И она пошла прямо к Аттону и к вождю и сказала им, что мужчина, которого она любит, — это англичанин. И что он живет в лесу один, и она просит их разрешения отправиться к нему.

Но они были мудрые, говорила Сакаханна, и осторожные, они заставили ее ждать и наблюдать за ним. И, наблюдая за ним, они поняли, что он не способен содержать самого себя. Он не мог прокормить себя, обрабатывать свои поля и поддерживать огонь в очаге. Всей этой работы было слишком много для одного белого человека. Даже дети Великого Зайца живут вместе, чтобы женщины могли работать в поле, мужчины — охотиться и работать все вместе. Тогда Сакаханна пошла к вождю и к своему мужу Аттону и сказала им, что она хотела бы, чтобы ее отпустили к англичанину и она могла бы помочь ему построить свой дом на земле Зайца.

И снова они оказались очень мудрыми. Они сказали, что не могут доверить детей Аттона англичанину. Что, когда Сакаханна вернется к нему, он может оставить ее у себя как служанку, а не как жену. Или он может взять ее, а потом бросить, как часто поступают белые. Они сказали, что она должна ждать и наблюдать.

Она ждала и наблюдала, она помогала ему выжить своими маленькими подарками, и наконец она увидела, что он так близок к смерти и к отчаянию, что сел в свое каноэ и поплыл, и так он мог плыть вечно, вниз по течению, до самого Великого Моря. Тогда и только тогда Сакаханне позволили взять его жизнь под свою защиту и привести его к повхатанам.

Рассказ был хороший и продолжался в последние часы ночи, когда дым начал рассеиваться из буйных, одурманенных голов. И смех стих, мужчины, женщины и дети потихоньку начали расходиться с танцевального круга и от грандиозного костра, который они развели для праздника. И все вдруг обнаружили, что до рассвета остался всего лишь час сна.

Сакаханна и Джон уходили среди последних. Наконец-то им не нужно было никуда торопиться. У них был дом, вождь разрешил им поселиться в одной из пустующих хижин, построенных для хранения припасов, а новый дом будет построен совсем скоро. Сакаханна постелила оленьи шкуры на помост для сна и развесила по стенам свои корзины. Младенец спал в заплечной сумке, маленький мальчик уперся тяжелой со сна головой ей в колени и лениво потягивался. Сакаханна улыбнулась Джону.

— И мне спать хочется, — сказала она.

Джон встал и взял на руки сына Сакаханны. Теплое тельце мальчика прильнуло к нему во сне с покойной доверчивостью ребенка, который в своей жизни знал только прикосновения, наполненные любовью. Джон последовал за Сакаханной к их новому дому и положил мальчика, как она указала, на его маленькие нары в углу. Потом он сел на теплые шкуры и увидел, как его жена расплела волосы, развязала маленькую юбочку и уронила ее на пол. Она стояла перед ним обнаженной.