Стихотворения и поэмы - Максим Рыльский

ГЛАВА ШЕСТАЯ

© Перевод К. Липскеров

Ой, у полі сосна,Під сосною корчма,А у тій корчомціП’ють два чужоземці.Один чужоземецьМед-вино кружляє,Другий чужоземецьДівку підмовляє:«Ходім, дівко, з нами,З нами, козаками,Буде тобі лучче,Як в рідної мами…» [113]

Примите, сосны, низкий мой поклон!Хотя в полях Украйны я рожден,Хоть больше я к дубам привык — не скрою —Да к рощицам, где летнею пороюОсине светлой нежиться дано;Хоть я к березкам, в детское окноЗаглядывавшим, нежность не нарушу,—Пристрастье к вам в мою проникло душу, —Роскошные, зеленые всегда!Ваш пышный шум в далекие годаВозник впервые. Дни и поколеньяТекли; церквей заброшенных каменьяСыпучим порассыпались песком.Хмельничину и коднинский разгром[114],Как будто мхом, окутали преданья,А песня, с ветром слившая звучанье,Из рода в род по-прежнему текла.Ей всё равно: кровавые дела,Которыми полна Украйна наша,И чумака в котле убогом каша,Охотников затейливый рассказ,И нежный шепот, сладкий всякий разДля тех, кто чтит любовные обеты…Июльских звезд плывут над вами светыИль осень застывает в тишине, —Шумите вы, как море, в вышине,Как морю, вам людские чужды цели.Густеют смол прозрачные капели,Под солнцем, греясь, дремлет смолокур,Птиц косокрылых тонкий тает шнурМеж облаков с чуть розовым отливом, —А вы, в приволье сладком и ленивом,Качаетесь, как мачты кораблей,И лишь порой сквозь мерный шум ветвейУдарит дятел и замолкнет снова…Когда же молния сверкнет суровоИ грома разнесется ярый гнев —Вершин сосновых тот же всё напев,Лишь более звучит он громогласно.Земное всё знакомо вам, всё — ясно,О сосны! Я несу вам свой поклон.

На холмике, видна со всех сторон,Где два леска смыкаются краями,Корчма стоит.                    С далекими годамиСроднилось слово это… Скрип колес,Таранью легкой нагруженный воз,Волов идут, покачиваясь, пары,И, как оазис в глубине Сахары,Домишко, покосившийся давно…Вот и хозяйка глянула в окно,Волы, с водой почуявшие ведра,И тень, и корм, — без понуканья, бодроСворачивают на широкий двор…Нисходит вечер. Звездный светит взор,Чумацкий Шлях раскинулся, широкий,Спокойно месяц клонится двурогий,А чумаки ложатся на ночь в ряд,О том о сем чуть слышно говорят,Сменяя lento, maestoso, grave…[115]Но промолчать нельзя о скверной славеВот этой поэтической корчмы:Ведь здесь дела, исполненные тьмы,Вершил кулак — «свой брат». Он речью бойкой,Табачной ядовитою настойкойЗдесь бедняков несчастных покупал;Здесь эконом с усладой мед вкушал,Нагайкой поработав тороватой;Здесь, местью клокоча, конфедератыЗлосчастного терзали шинкаря…(Вот пламенные строки «Кобзаря»В моих убогих вспыхнули палатах.)И здесь бедняк, обтрепанный, в заплатах,Последнюю корову пропивал…Как хорошо, что навсегда пропалУют корчмы лирический, укромный,Что больше нет стены тяжелой, темной,Что канул строй «гармонии благой»!..Но далее рассказ продолжу свой,Беря в пример старинные поэмы…

Итак, в корчме находимся мы, где мыПробудем эту новую главу.Войдем во двор. Жуя свою траву,Степенно кони встряхивают гривы.Заглянем в окна — красные отливыБлестят на них от сумрачной печи.Кому, с такой поспешностью, в ночиЯичницу состряпала Настуся,Шинкарка молодая?                                    Поклянусь я,Что у нее молодчики в гостях!Не на волах явились, на коняхОни в корчму примчались Боровую.Один сидит, насупился, тоскуя,Задумался. Пузатый с медом жбанЕму поставлен. Это наш МарьянМедынский, уж читателю знакомый.От мыслей, утомления, истомыНа лбу его морщина залегла.Другой, который сел в конце стола,Кому вино, как видно, угодило, —Ольшевский Кароль; «казаком Кирилом»Себя он больше любит называть.Вот — побратимы! Этих не разнятьНичем! Скажу старинными словами:Они — дубы, сплетенные ветвями,Они — две чайки в выгибах волны…Ну, словом, дружба в духе старины:Ни в пьянстве удальцам не расставаться,Ни в приключеньях. Драться — так уж драться,Смеяться — так чтоб звякало стекло,А на коня вскочить — так чтоб крылоОрла за ними в лёте не поспело!

Еще лицо сегодня к ним подсело —Лесничий, престарелый Никодим:Марьян любил вести беседы с ним.Живя в лесу как в стужи, так и в вёсны,Сам Никодим разросся, словно сосны;Как ветвь, была жестка его рука,А нос торчал подобием сучкаСреди волос, как бы поросший мохом.Медок глотая не спеша, со вздохом(Медынский Никодима угощал),Он так же не спеша повествовалО новости, которая ходилаСреди людей и всякие будилаВолнения — добыча для бесед.Как в зимний день взрастает снежный дед:Сперва лишь ком, рукой ребенка сжатый, —Так имена Марины смугловатойИ конюха Марка́ — уж неспроста! —Из уст переходившие в уста,В диковинную сказку вырастали.Уж столько люди былей наболтали,Что не поверишь собственным ушам!Лесничий же Марину видел сам,Когда ходил в усадьбу за приказом, —Людским бы не поверил он рассказам,Да истина теперь ему ясна!Заплакана, сурова и бледна,—Он видел, — у окна она стояла.Хотел он покалякать с ней сначала,Да передумал: гайдуки кругом.К тому же, как трепали языком,Должно быть, так и есть на самом деле,—Глаза потухли и остекленели,Молчит она, как будто бы устаНавеки ей сомкнула немота…Да что сказать бедняжке? Что ответить?Чего ей ждать? Марка уж нет на свете,Нет милого; она же, вместе с ним,Простилась и со счастьем молодым!Сказать о пане просите? Ну, чудо!Пришлось ему сегодня тоже худо.Как был дороден, крепок и здоров!Ого! А как узнал про беглецов…Когда случилась эта вся тревогаИ Генрих, сын, явился у порогаИ в кабинет вошел — так что-то тамНедоброе случилось… Только вамПризнаюсь я, другим бы не открылся:Сынок в отца, как видно, уродился,И до девчонок так же он охоч…Старик проведал что-то; словно ночь.Весь потемнел от злости и с размахаКак рухнет на пол… Дом весь полон страха…А впрочем, воля божия над ним…Да говорил мне конюх… ну, Максим —Приятель мой, с ним в юности гуляли —Уже три раза в город посылалиЗа лекарем, и ксендз был раза два…Одна у нас, конечно, голова,Одна, как ни неси ее высоко…Да, пожил пан! Смерть, видно, недалеко.Наш пан откуролесил…                                    «Ну, а чтоПро Генриха слыхать?»                           — «Ну, с ним не то!Он молод, по-иному рассуждает,Ведь не старик!»                       — «Да разве не пугаетЕго… с Марком… тот случай?..»                                   — «Как не так!Ну, если бы пан Генрих был бедняк,Тогда, конечно… Тут — дела другие.Вы знаете: червонцы золотыеНа грязь любую бросьте — новый видВсё примет, всё укрыто, всё блестит…Еще сказать: написано в законе,Что коли кто убил при обороне,Сие в вину не ставится ему…Да мне ль учить вас надобно уму?А ежели рассказ вас не обидит,Еще прибавлю… (Обождите… выйдетНастуся.) Гм… К Марине господинТак воспылал (хоть множество МаринТаких имел), что хочет, для приличья,Ее пока отправить он в „Девичье“(Сельцо господское. Вдали оно…):Ей наказанье мол, присуждено.Опасен пан, паныч опасней вдвое…Не зря он ездит в те края пороюОхотиться. Ушла от старика,Да не уйти ей, видно, от сынка,Все так твердят… Ну, хватит! Вестью новойПотешил вас… По роще по дубовойПройдусь еще… Попал бы я в беду,С другими так болтая… Ну, пойду…Уж очень тут язык мой распустился…Спасибо вам… Не то я притомился,Не то уж больно крепок ваш медок…Спасибо вам… Что выпил я? Глоток!А ноги… Н-да… Нейдут, как будто спьяна…»Лесничий вышел.                          А кулак МарьянаБац по столу! «Погибну я — ну что ж!Ведь за нее! Увидят все! Я в дрожьПовергну землю! Вот они, Мараты,Проклятые вельможи!»                               — «Брат, куда тыЗаносишься! К чему такая речь!»— «Эх, Кароль мой! Где доблестная Сечь?Где рыцарство? Скажу я без притворства:Бушует сердце. Лишь единоборствоМне по плечу!»                       — «Ну, погоди… Итак…Иль не Кирило я и не казак!Раз у тебя душа к безумству падка,Тебе в утеху скоро будет схватка.Не спустит Генрих».                            — «Увалень такой?С девчонками лишь смел он — не со мной.Не будь Медынский я! С него ведь станет —Скорее он меня к суду притянет!»— «Ну, а в суде… Ведь скверно там… Да, да…»— «Пусть за бедой берет меня беда!Пусть душу в пекло забирают черти,Лишь был бы верен побратим до смерти!»— «Уверен будь!»                         — «…Ни молния, ни громМне не страшны в решении моем!»

Такой-то заговор вершился новыйВ глухой корчме. Лишь бор гудел сосновый,Шумела даль, чуть слышный зыбля звон…

Примите, сосны, низкий мой поклон!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ