Стихотворения и поэмы - Максим Рыльский

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

© Перевод В. Цвелёв

I широкую долину,І високую могилу,І вечірнюю годину,І що снилось, говорилось —Не забуду я.[116]

Эх, облетает яблоневый цвет!Как жаль, Марина, улетевших лет!Приснилися, привиделись… и скрылись…И черный страх, клыки оскалив, вылез,Накинув панский на спину жупан…Еще не умер Пшемысловский-пан,Как уголь — глаз сверкает ястребиный,Да вот осанка нежная МариныЕго сыночку сердце обожгла…Хоть, правда, тенью перед ним леглаГлухая ночь… и выстрел среди поля…Да пустяки! Марку такая доля,Как видно, суждена… И то сказать:Холоп не только вздумал убежать —Еще грозился, бунтовщик проклятый!Забыты и Дантоны и Мараты,Речей в пивнушке звонкая струна(Добавить надо: всякий раз спьяна),И мировая скорбь уснула что-то,—И Генрих настежь растворил воротаВолне багровой яростных страстей…Марина! Помнить прошлое не смей,Грядущий день тем паче занавешен.Совсем недавно лепестки черешенМарку с тобою устилали путь, —Теперь они… истлели где-нибудь,А твой Марко… Да как забыть мгновеньяЛюбви, слова́ — что ветра дуновенье,И взгляд, и звуки песни молодой,Весь милый образ, смелый и живой,Все дни, от первой до последней встречи?..А тут, как панне поклонившись, речиЗаводит Кутернога без стыда:«Что за беда? Ведь ты же молода.Сумей пред панычем лишь отличиться —И сможешь райской жизнью насладиться…О ком грустишь? О кучере! Ха-ха!А может быть, боишься ты греха?Какой тут грех?.. Запомни, дорогая,Ты из того же теста, что любая,Привычку церемониться откинь,Не ерепенься. Сказано — аминь!Смирись, не прекословь господской воле,Уж раз поймали перепелку в поле —В мешок, и точка! Ясно? И не хнычь.Пойми: тебя приметил сам паныч!Он в городе уже, наверно, с двестиКрасавиц перебрал, скажу по чести,Да и в селе из рук не упускал,Чуть девка побелее и поглаже…А ты ведь — мышь… Да что! Мышонок даже!Возьмись за ум! Послушайся меня!Вот так похнычешь три-четыре дняИ согласишься… Эх! Пустое делоИ говорить с ней… Кукла! Покраснела!Царевна! Королевна! Не пойму,Зачем, господь, ты создал и к чемуКапризных баб да комаров сердитых!»

Ушел, — а рассуждений ядовитыхТупое жало в грудь ее вошло.

Один лишь раз повеяло теплоМарине в сердце, полное печали.Хоть гайдуки следили, не дремали,Казалось — нет просвета на пути,А все-таки сумел тайком пройти,Поговорить, хоть и за ним глядели,Знаток вина и кухонных изделий,Рассказчик неустанный — дед Наум.Хоть полон сам тяжелых, жгучих дум,Хоть все забыл он присказки смешные,Нашел слова сердечные такие,Каких, казалось, никогда не знал.Не слышала Марина, что шепталЕй старый повар, — только вспоминала…Пред нею снова детство возникало,II дом, и мать, и низенький порог,Подруг на перекрестке говорок,И всё, что снилось, было и забылось…Всплакнула — и улыбкой озарилась.

Так позднею осеннею поройВ степи, когда холодный и косойСтруится дождь, колючий, мелкий, жуткий, —Босая и промокшая малюткаЛицом прижмется к матери своейИ плачет, сердце разрывает ей:Всю жизнь бродить им с нищенской сумою!И мать обнимет ласковой рукою,Прижмет дитя к измученной грудиИ шепчет, шепчет ей, — и впередиКак будто солнце вдруг блеснет из тучи…А что в словах? Ну, чем они могучи?Бессвязный, жалкий лепет невпопад.Что в голосе, где горести дрожат?Что в нежной ласке рук ее таится?Так ветерок над травами промчится,Остудит, обласкает, колыхнет —И зелень поднимается, растетИ видит: в высоте испепеленнойДвиженье тучи темной, окрыленной,Она всё ближе — гостем дорогимС собою жизнь приносит всем живым.

Счастлив тот мастер, кто из глыбы белойПрекрасное творит рукой умелойНа радость людям. За окном зимаСпокойно спит, безгрешна и нема,В лазури стынут розовые дымы, —А мастер, светлый и неутомимый,Чарует камень трепетом весны.Счастливец! Человечества сыныИ дочери сквозь этот мрамор строгийУвидят бесконечные дороги,Ведущие к стране заветной той,Где отгремел величественный бой,Сады покрыли землю. Тихо водыОбъяли города и огороды,И славный труд уверенной рукиПоля животворит и цветники…Счастлив тот мастер, — он искусством яснымВнушил стремленье к битве — безучастным,Он хладнокровных стариков зажег.Счастлив тот мастер!                               О, когда б я мог,Свои рисуя грустные картины —Лицо убитой, плачущей Марины,Позорные часы прошедших лет,—Услышать голос юности в ответ,Как светлую награду и признанье!

Марина, пережив то испытанье,Где ночи свет сменился черным днем,Где милый с окровавленным лицомУпал — и навсегда — на луговину, —Преобразилась в новую Марину.

Был детский мир, — как василек он цвел,Несмело заглянув за частоколСвоими светло-синими глазами.А дальше что? Холодными слезамиБлеснуло горько золото ресниц.Пустыня без надежд и без границ,Где замолкает даже речь живая.Не раз, печальная, перебираяРаздумий нить, припомнила она:Был теплый день, счастливая весна,Ягнята разбежались по долине,Пастух играл на дудке…                                   Что ж МаринеПриснилось, померещилось тогда?Ее душа, как чистая вода,Вдруг отразила толпы незнакомыхЛюдей. В наивно убранных хоромахПод звуки бубнов, скрипок и цимбалДосужий люд беспечно танцевал.В тех людях было что-то от старинныхРассказов деда — в них, таких картинных,Наряженных в парчу и красный шелк…

Но тучи вдруг нашли. Пастух замолк.Из лога с ветром сырость потянулась,И волшебство развеялось, проснуласьМарина, песню тихо завела —Завез проезжий в тишину селаТу песню, чтоб росла, не сиротела.Не думала Марина, что́ запелаИ как, — но не могла она молчать.

О песня! Где слова мне отыскать,Достойные высот твоих, святая?Ты — плеск реки, ты — боя медь густая,Ты — сумеречный шорох камыша…Народа ты великого душа!Сердца глубокой грустью наполняешь,Манишь, зовешь и дали открываешь.

Прими, прими и от меня поклон!Пускай, лукавством, ленью отягчен,Я шел порой неверными тропами,Но у тебя холодными ночамиИ помощи и отдыха искалИ голову больную приклонялК твоей знакомой ласковой ладони.Спасибо, мать! Хотел бы я на лонеТвоем родном навеки опочить!

Оборвалась мгновений светлых нить…Марина, пой! За песенкой чуть слышнойЗабудется мираж палаты пышной,Свободный танец радостных людейЗамрет в душе израненной твоей.Был страшен сон — страшнее пробужденье,Когда к свободным людям на мгновеньеНевольница Марина попадет…

Полями ночь, полями тень идет,Полями бродят шорохи и звуки;Деревья скорбно простирают руки,Их речь бессвязной жалобой полна…Кому? Никто не скажет. Тишина.Молчит покамест туча грозовая,Но притаилась, спину выгибая,За черным бором. Молния — и тьма.Далекий гром — и снова тишь нема.Сорвался вихрь, ошеломляя шумом,Промчался мимо всадником угрюмым,Который стремя потерял в бою,А с ним и славу потерял свою,И конь несет его, почуяв волю,По жуткому испуганному полю,Спасая от негаданной беды.Деревьев мощных дрогнули ряды,Затрепетали вдруг, загомонили,И травы стебли долгие склонили,И зов недобрый в дали понесло.И смолкло всё… Таинственное злоНакрыло небо и к земле прижалось.Казалось, в мире вовсе не осталосьНи радости, ни солнца, ни тепла.

В такую ночь к окрестностям селаДевичьего Марина подъезжала.От страха ничего не ощущала,Как будто вся окаменев, она;Сегодня только словно бы от снаОчнулась, но безрадостно встречаетИ пробужденье. Как гроза, пугаетЕе грядущее; как злая ночь,Паныч проклятый не отходит прочь,—Ни убежать, ни вырваться, ни крикнуть!Растаять бы, как облако, поникнуть,Растаять, словно в небе синий дым…

Внезапно голос подает Максим,Убогий старичок, — его послалиДоставить девушку:                          «Эге! Болтали,Болтали люди, будто бы… того…Пройдет беда… конечно… ничего…Пустое дело… Вот хоть бы с тобою,Хоть, говорю, с тобою…»                              — «Что — со мною? —Откликнулась Марина, вздрогнув: ейЧужим казался голос свой. — МоейНикто на свете не оплачет доли,Она пропала, словно ветер в поле…Ты скажешь — я красива, молода?Нет, старый! От красы моей бедаИ сталася со мной. По злому следуВ проклятое Девичье нынче еду.Заплакать бы, да слез-то больше нет.Погибну? Сгину? Всё равно мне, дед,Придется ли еще пожить на свете…Я видела вчера: малютки-детиНа выгоне играли… Ну, сказать,И от земли-то вовсе не видать, —Гляжу, и больно стало: грязны, голы,А каждый ведь задорный да веселый,Точь-в-точь ягнята…                            Глаз не оторвешь.И думаю: а вдруг всё это ложь,О чем нам люди тайно говорили,И наши внуки скроются в могиле,Не повидав счастливых, вольных дней?Зачем тогда и кто учил детейНадеяться, смеяться, любоватьсяНа ясный мир и миром наслаждаться?Затем, чтобы опять… в глазенках их,Зеленых, карих, серых, голубых,Несчастье, ночь, неволя отразилась?Чтоб радость их в проклятье превратилась?Насмешка, дед!..»                         Ее волненье вдругОстановил тревожный дальний звук,Не дождь, не гром… Неясное движенье…Так, колыхая наше отраженье,Пугает нас вечерняя вода…Стучат копыта… Как тогда, тогда!Стучат копыта. Замерла Марина,Оцепенев… Дрожит, гудит долина,Дрожит дорога… Дрогнул и Максим —И видит: конь горячий перед нимХрапит, оскалясь пенистою мордой,И силуэт, отчаянный и гордый(Добавлю в целях точности: хмельной),Ворвавшийся из темноты ночной,К Марине перепуганной склонился,Схватил — в седло — и, словно сокол, скрылся,Пропал в ночи, лишь закурился дым…И даже крикнуть не успел Максим.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ