Стихотворения и поэмы - Максим Рыльский

ГЛАВА ПЯТАЯ

© Перевод К. Липскеров

Було, мати, не вважати,Що я в тебе одиниця,Було мене утопити,Де глибока криниця.Було, мати, не вважати,Що високого зросту,Було мене утопитиІз найвищого мосту.Було, мати, не вважати,Що я тонкого стану,Було мене утопити,Де я й дна не достану.[112]

Как тех гусей шумливых табуны,Что осенью иль в юный день весныСпускаются на голубое лоно,Что баламутят тихие затоны,И плещут крыльями, и гомонят, —Так и повозки на дворе шумят,К родным домам везя гостей веселых.Уже огни давно погасли в селах,Уж старшие уснули, и детейСпать уложили: песней — соловей,Лягушки — глухо квакая из тины.Смеется, плачет сердце у Марины:Сегодня — иль умрет, иль убежит!Спят господа, и челядь также спит;И на дорогу белый месяц светит…А где Марко́? А если кто приметит,Как выбралась из горницы она,Как поплыла, что светлая луна,Что облачко, тропинкой пробежала?Старик Наум советов дал немалоИ указал дорогу беглецам.Ах, горе! Убежал бы он и сам,Когда б года не налегли на плечиИ не сгибались, будто от увечий,Бессильно ноги! Вот бы на простор,Которому лишь звезд златой узорОбозначает ясные границы!Сплошной стеной там зыблется пшеница,Стада овец мелькают на холмах,И ястребы сверкают в облаках,Высматривая жирные поживы.И там народ — свободный и счастливый —Живет на сытой, ласковой земле,И всем она — и зверю, и пчеле,И птицам — яств раскинула немало.Не знаешь, где конец, а где началоПростору этих буйствующих трав.Лишь кое-где, в степных лощинах встав,Белеют хатки, слеплены из глины.Отыщется там, верно, для МариныС Марком любимым тихий уголок.Там, где овражек зелен и отлог,Поднимется, как будто мак на грядке,Жилье, — и в этой новой, светлой хаткеЗабудутся, окончив труд, они…

Хоть дед Наум не видел искониПодобных мест… Хоть никакой пороюНи на земле, ни даже под землеюНеведом путь к благим таким краям,Которые себе он создал сам, —Про них в те дни из уст в уста ходилаМолва, и все сердца она пьянила,Как теплый ветер сладостной весны…Марина, сердце! Что к тебе за сныИз дали понахлынули шелко́вой?Своих детей лелеешь в хатке новойСреди степей — и гонишь сумрак прочь,И радостью переполняешь ночь,Неутомимо колыбель качая…

Стоит близ дома панского большаяКонюшня. Что за кони в стойлах там!Соседним только снятся господамПодобные…                     В наибыстрейшей паре —Гнедой Султан там с Гандзей темно-карей.Пускай у них и разнородна масть,Пан Людвиг — у него такая страсть! —Всё отдал бы за них, за них единых:Их легкость — легкость крыльев лебединых;Ваятель пред их статностью замрет;Они «закат и утренний восход», —Читаем у Тибурция-пииты.Когда они, как медь, друг с дружкой слиты,Везти готовы легкий шарабан,Ждут у крыльца, — то Пшемысловский-панНе наглядится на коней, любуясь.Он их облек в серебряную сбрую,Так их убрал бубенчиками он,Что далеко несется дружный звон,К тому же — в гамме выстроен мажорной.Почти что говорят они проворно.(Но каждому, конечно, надо знать,Что бубенцами сбрую украшатьГодится только в дальнюю дорогу.)Бесспорно, и возниц таких немного,Как наш Марко; он статен и силен.Рисуй его, когда на козлах онСидит, как образ римских изваяний,И тонкий бич в его подъятой дланиПорой сверкнет над конскою спиной.Нет, никакою не купить казнойУ Пшемысловского коней летучихИ кучера, который так могучеСмиряет их, как хищников Орфей.Карпович, правда, этот лиходей,За пару псов, известных между псами,Да трех красоток с черными бровямиКупил себе на славу ездока.Потешен был весь облик старика —Сей мазур, Парипсович по прозванью,Нередко побеждал в соревнованье:Куртину он три раза объезжал(Он гнал вовсю, он вихри поднимал)Шестеркою — по колее всё той же.Но и Марко затем, схвативши вожжи,Сумел свое искусство доказать:Не трижды он, а раз примерно пятьПромчался вкруг столетнего газона —И спала с Парипсовича корона.А конюху Максиму, в свой черед,Несли «закат и утренний восход» —Султан и Гандзя — ругань да удары.«Тебе б, слюнтяй, овец да коз отарыПасти в степях или свиней стеречь!» —Так Пшемысловский начинает речь,Когда старик за чем-то недоглянет.И слов не трать: «Да я ж… хотел я…                                                       пане…» —От розог не отвертишься тут, нет!Но не знавал Марко подобных бед,Хоть в кучерах довольно был он долго.Уж челядь говорила втихомолку:«Он знает слово, что отводит зло».Жилось Марку, однако, тяжело:Из гайдамаков родом молодчина!И вот теперь пригожая МаринаЕму стрелою путь пересекла…Приманкою господского столаПодать ее мечтает Кутернога.А! Всё равно — хоть дьяволу, хоть богуМолиться, лишь бы милой не отдать!

Султан и Гандзя тучки обгонятьЗадумали, летят в глухом молчанье…Кто ж это мчится в легком шарабанеВо тьме полночной? Кто их бьет бичомБезжалостно?

                                       А если не уйдем?Марко… а если… если?.. Что нам будет?

Марина, сердце!.. Ведь бежали ж люди…Нам только бы добраться до…

                             Постой,Прислушайся…

Касаточка! ГустойТо шепчет лес… иль мельница, быть может…

А соловьи всё трели сыплют, множат,Не замолкая в сумраке ночном,Твердят о чем-то — не понять, о чем…

И кони мчатся, кони рвутся,И тени брошены луной,И мимо них леса несутсяВетвистой черною стеной.

Марко с Мариной! И мечтамиНаполнена без меры грудь,А сосны мощными рукамиБлагословляют юных путь.

Но там за лесом, за дубровойКопыт неистовый полет:Паныч уже спешит на ловы,Уже чепрак коня шелковыйГорячий проедает пот.

Хрипит уж голос Кутерноги:«Они, они! Лови!..» И страхКак будто рыщет вдоль дорогиИ в черных прячется кустах.

Марко сечет бичом свистящимИ эту мглу, и этот клич, —Но перед ужасом грозящимБессильно опустился бич.

Гогочет, гикает погоня,Взрастает отголосков гуд,И слышно: бешеные кониХрапят и удила грызут.

Куда бежать, какой тропою,Когда, как бы боец от ран,Покрытый пеною густою,Свалился загнанный Султан?

Или Марине только снится:И лес во тьме теней ночных,И сам паныч, как злая птица,В ночи напавшая на них?

И как во сне: «Паныч! Пустите!»— «Сопротивляться? Быдло! Хам!Вяжи его!»                     — «Я не грабитель!Паныч, уж время вышло вам!»

— «А! вышло? Не грабитель, скажешь?Добился прав таких давно?Эй, Кутернога! Что не вяжешь?Иль хочешь порки заодно?»

И точно сон Марине снится:Над панычом, взлетев огнем,Взметнул Марко свою десницуС широким дедовским ножом.

И вот в ответ на этот быстрый,На смелый, на прекрасный взмахОгнем ударил громкий выстрел —И целый мир потух в глазах.

Марина! Что не утопилась,Когда ты маленькой была?Зачем, зачем ты уродиласьПриманкой панского стола?

Воспоминанье ты, как муку,Храни о том, кто был готовПоднять бестрепетную рукуНа панычей и на панов!

Близка заря. Поплыли на долиныТуманы. Звонкий рокот соловьиныйЗвучит повсюду. Смутно замерцалШирокий пруд…                   Нередко я встречалИ юношу, и старика седого,Которые, после труда дневного,Здесь, на пруду, на плесе, в камышах,Как цапли, чье житье на берегах,Мечтали над премудрою удою.И с ними тихим шепотом пороюЯ говорил, ища уместных слов,И полюбил разумных чудаков,Воспринимая хитрую науку:Как на живца брать яростную щуку,Как из глубин в блеск солнечного дняВытаскивать зеленого линя,Закидывать стрекоз плотве сребристой.Денису я, как дивному артисту,Завидовал: не ловля, а игра!(На всё у нас найдутся мастера,Денис — тот уродился рыболовом.)Не раз, дождем застигнутый, под кровомСебе приют желая отыскать,Я в хату шел, где обступали матьБосые дети, лакомясь ухою,Голодные; «Сегодня мы с едою —Отец недаром рыбки наловил…»Как много я былого не забыл!И юность, и товарищи… Да, многоТого, чем будет помниться дорогаСуровая, а не бездумный путь.Пора, душа! Идиллии забудьВ кипучем гневе творчества живого…

Старик Мусий — образчик рыболова,Как все, сейчас описанные мной.Уж до зари торчал он над водой,Согнувшись в три погибели, бедняга!Шуршал камыш, едва журчала влага,Но в гору солнце юное плыло…Уже и муха не спеша на лобМусию села. Мотылечек белыйВнимательно взирал на порыжелыйЕго рукав — сукну немало дней, —А он всё ждал наивных окуней,Лещей ленивых, лиходейку-щуку…Но что за мяч (к глазам он поднял руку)По лугу покатился?.. И старикОбрадовался: это внук возникНа холмике, его Павлусь!.. Но что жеСтряслось с мальчонкой, так его встревожа?В глазах испуг: «Ой, дед!..                                       В овраге… ой!Не знаю сам…»                      — «Да что с тобой, постой!Кто напугать осмелился Павлуся?»— «Ой, дедушка! Там — мертвый! Ой, боюся!»

И дед Мусий за внуком поспешилК оврагу…                Там, в избытке свежих сил,Сплелись дубы одеждой многолистой,Цветы вздымают аромат струистый,Сосновый недалеко шепчет бор,—И неподвижно руки распростерКрасивый кучер. Он забрызган кровью…И тихий взор под неподвижной бровьюНе загорится более огнем.Всё просто, дед! Раздумывать о чем?Ведь сын твой тоже был забит плетями.Не удивляйся! Кровью и слезамиТвое житье, житье детей твоихВсегда залито…                             И старик притих.Он смотрит — и разгадана загадка:Что для него яснее отпечаткаВдоль этой смятой, скомканной травы?Вот, близко от прекрасной головы,Той головы, что порождала мукиЛюбви, тоски и горя от разлуки,—Широкий нож, как золото, горит.А там, подальше — панский конь лежит,И след колес, и сбитая подкова —Всё рассказали старику без слова.Склонился он, и вот, упав из глаз,Под солнцем чистый засверкал алмаз.

ГЛАВА ШЕСТАЯ