Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 - Здорово! - одобрили арестанты.

 - Ведь вот говорят: "Семь верст до небес, и все лесом!"[52] - не вытерпел задетый давеча за живое паренек.

 - А тебе что? - накинулась на него каторга, - ты чего лезешь, волынку затираешь? Не любо, не слушай! А лезть нечего. Чувырло братское.

 Каторга негодовала на то, что прервали "занятный рассказ".

 Много таких рассказчиков в каждой тюрьме. И что это за рассказы! Что за дикие, за фантастические, нелепые рассказы о небывалых преступлениях! Слушаешь другого, - да диву даешься.

 Его действительных-то приключений тома бы на три хватило. Да на каких тома! А он, Бог его знает, какую чушь выдумывает!

 Это Понсон дю Терайли, Ксавье де Монтепены каторги.

 Им не верят, да их не для того и слушают.

 Каторга относится к ним, как мы к нашим "бульварным романистам".

 Не требует от них правды, довольствуется интересной выдумкой.

 Она смотрит на них, как на хороших сказочников.

 Это вряд ли можно назвать "бахвальством преступлением".

 Да я и не думаю, чтобы "бахвальство" могло произвести на каторгу особое впечатление.

 Сидя с человеком 24 часа в сутки, поневоле изучишь его, будешь знать, на что он способен, на что нет, - сразу отличишь, что в его рассказах правда, что хвастливая ложь.

 Да каторга и не придает особенной цены преступлениям, совершенным "в Рассее".

 - Там-то мы все храбры были!

 Она относится еще с некоторым уважением к преступникам, взявшим, благодаря преступлению, крупную сумму, - и глубоко презирает тех, кто совершил преступление из-за грошей.

 Самим же преступлением каторги не увидишь. Тут, так сказать, приходится "играть среди виртуозов".

 Герои каторги - рецидивисты.

 Она ценит только преступления и проступки, совершенные здесь, на Сахалине.

 И какой-нибудь смелый беглец или человек, наговоривший дерзостей смотрителю, в ее глазах гораздо более "герой", чем человек, зарезавший целую семью в России.

 Полуляхова каторга стала уважать с тех пор, как он бежал, дерзко, на виду у всех, - вырвав ружье у часового.

 Есть только одно преступление, которое покрывает совершившего его немеркнущей славой. Это убийство кого-нибудь из тюремной администрации.

 К такому каторга относится всегда с почтением.

 Человек шел "на веревку".

 Человек не боится ничего, - значит, надо бояться его.

 И к такому человеку относятся с боязливым почтением.

 Остальное все не производит никакого впечатления:

 - Это все, что было, то прошло! Ты нам теперь себя выкажи!

 Прошлое умерло. Каторгу интересует только, что в человеке "осталось".

 __________

 До сих пор мы говорили об отношении только к самому факту преступленья.

 - Ну, а их отношения к жертве?

 Что они чувствуют по отношению к ней?

 Редко - злобу, часто - презрение, обыкновенно - полное равнодушие.

 - Как же! Жалко! - отвечает вам обыкновенно преступник на вопрос, неужели ему не жаль своей жертвы?

 Но лучше бы он не говорил этого!

 Он произносит это "жалко", как будто речь идет не о жизни, а о каком-то пустяке, отнятом у несчастного!

 В этом тоне звучит такое равнодушие, - равнодушие ко всему на свете, кроме его собственной персоны.

 Вы чувствуете, что он говорит "жалко" просто "из приличия": "так уж полагается по-ихнему, чтоб жалеть".

 Что этим он делает уступку вам!

 Убийцы-грабители вспоминают о своей жертве с презрением, если несчастный не хотел сразу отдавать деньги, если он боролся.

 Им кажется это достойным презрения: человек ставил деньги выше жизни!

 Один из преступников не мог без улыбки вспомнить, как его несчастная жертва, когда он вошел к ней с топором, закричала:

 - Как ты смеешь? Да ты знаешь ли, на чей дом нападаешь!

 - Сударыня, - отвечал он ей с улыбкой, - для нас все равны.

 Злобу к своим жертвам, злобу непримиримую, которая не угасает никогда, чувствуют только те из преступников, кому пришлось много перетерпеть, прежде чем они решились на преступление.

 С такой злобой отзывался мне о своей жертве один из каторжных, бывший денщик-кучер, в Корсаковском округе, убивший своего "барина" за то, что тот жестоко с ним обращался.

 - Опять бы из гроба встал, опять бы задушил!

 И выражал сожаление, что не удалось "помучить его перед смертью".

 Помню, один убийца жены, - он отрубил ей голову, - на мой вопрос:

 - Неужели же тебе не бывает жаль ее?

 Отвечал:

 - Опять бы жила, - вот хоть сейчас, - опять бы ей башку отрубил, подлой!

 И с такой злобой сказал это. А вообще-то это один из добродушнейших людей в каторге.

 Добрый, безответный, готовый поделиться последним.

 Видно, и насолила же ему покойница!

 Вообще эти люди, со злобой относящиеся к своим жертвам, по большей части, люди добродушные, мягкие.

 Это просто люди с лопнувшим терпением.

 Искреннее, действительно глубокое сожаление к своей "ни в чем неповинной жертве" мне пришлось наблюдать только один раз.

 Это несчастный Горшенин, сожалевший об убитом им в припадке раздражения инженере Корше[53].

 Мы дошли до вопроса, который, может быть, интересует вас так же, как он интересовал меня.

 До вопроса о галлюцинациях и снах. Об этой "икоте воображения", "отрыжке совести".

 Преследуют ли "их" призраки жертв, как они преследуют шекспировских героев, или сахалинские преступники сделаны из другого теста.

 Но ведь и шекспировских героев не всех одинаково преследуют призраки убитых.

 Макбет видит наяву тень Банко, в то время, как Ричарда III мучат призраки во время сна, во время тяжкого кошмара. А королю Клавдию ни во сне ни наяву не является тень убитого им короля и брата.

 Я расспрашивал всех тюремных врачей относительно галлюцинаций у каторжников, и изо всех врачей только один доктор Лобас, человек глубоко знающий каторгу, мог сообщить мне только один случай, когда преступник жаловался на преследования призрака.

 Я потом виделся и с преступником.

 Это некто Вайнштейн, рецидивист, убивший на Сахалине женщину.

 Другие говорят, что он убил ее, не добившись ничего ухаживаниями.

 Он уверяет, что убил ее из отвращения:

 - Уже не молодая женщина - она изменяла своему мужу. И как изменяла! Мне стало противно, и я убил ее, прямо, из какой-то ненависти, из презрения, раздавил как гадину.

 Ее окровавленный призрак не давал ему покоя, пока он сидел в одиночном заключении.

 Он не спал ночей, потому что она постоянно входила к нему, и на него "летели брызги крови".

 Интересный рассказ о галлюцинациях мне пришлось выслушать от одного поселенца, которого я взялся подвезти из поста Дуэ в пост Александровский.

 - Зачем пробираешься-то? - спрашиваю дорогой.

 - Да к окружному ишоль, сожительницу себе просить новую.

 - А что же старая-то плоха, что ли?

 - Зачем плоха! Хорошая баба была, да померла... Второй месяц как померла. А мне без хозяйки никак невозможно. Хозяйство! Может, дадут какую, хоть завалящую!

 Мы проехали с четверть версты молча.

 - Да и слава Тебе, Господи, что померла! Прибрал ее Господь! Успокоил, да и меня-то вместе с ней. Мука была мученская.

 - Что так?

 - Тряслась шибко.

 - Как тряслась?

 - Так, по ночам. Как, бывало, ночь, так и начнет трястись. И меня-то замучила, - страхи! Как, бывало огонь потушим, так ее и начнет бить. Дрожит вся, колотится, руки, ноги как лед. "Ходит, - говорит, - он по избе!" А то вся забьется, вот-вот, думаю кончится. За ноги, - говорит, - меня хватает. Наклоняется ко мне, а от него-то могилой!" Все к ей он ходил. За мужа она. Мужа отравила, - не нравился, что ли! - а как он стал кончаться да мучиться, с испугу его и придушила. И такой, бывало, голос у ее, самого жуть берет. "Молчи, мол, у меня с в о й есть". Самому казаться начало!.. Эх, и не вспоминать!.. Так вот и измаялась, таяла, таяла, да и скончалась. Царство ей небесное, вечный покой! Да уж где, чай!