Жить для возвращения - Зиновий Каневский

И, во-вторых, в Ленинабаде, на берегу, не скажу «прекрасной», однако Сырдарьи, я испытал исключительное чувство благодарности к незнакомому человеку. Ведомые отличным знатоком Средней Азии, доктором биологических наук Митей Сахаровым, он же поэт Дмитрий Сухарев, мы отправились спасаться от зноя в приречную чайхану. Ее хозяин с улыбкой и поклонами мгновенно подал нам чайники с чаем и кипятком, блюдечко с леденцами и расписные пиалы. Их было четыре на нас, пятерых. Только собрались попросить еще одну, как он исчез, а потом вновь возник. В руке у него был стакан.

— Возьми, пожалуйста, — протянул он мне стеклотару. — Понимаем, тебе пиала неудобно пить, хватать некуда. Здесь у меня стакан нету, дома — есть. Думал, быстро исбегаю, туда-сюда, ты подождешь пока. Бери, пей, пожалуйста.

Все мы, пятеро, были потрясены такой сердечностью, таким пониманием и деликатностью человека, чьим именем нам почему-то не пришло в голову поинтересоваться. А он удалился за цветастую занавеску и не появлялся до конца нашего затянувшегося допоздна чаепития. Очередное изумление мы испытали, услыхав, сколько с нас следует:

— Тридцать шесть копеек, заварка называется, кипяток — не берем, конфеты — угощаю вас, — и он прижал обе руки к груди. Нам же не удалось уговорить его взять хотя бы рубль!

Уходя, мы пообещали назавтра снова прийти сюда, часов в шесть. Наградой нам на следующий день было такое зрелище: на пороге чайханы стоял он, вглядываясь в даль и, едва завидев нас, с воодушевлением вскинул вверх руку, в которой был зажат вчерашний стакан…

Иногда я «изменял» своему журналу — писал очерки и делал переводы для «Вокруг света» и даже опубликовал, неожиданно для себя, несколько сказок о Братце Кролике, переведенных мною по заказу академического издательства Восточной литературы. Попутно работал над главой о климате Новой Земли для большой монографии о природе и оледенении этого архипелага. Этот коллективный труд вышел малым тиражом в конце 60-х годов, и на том я поставил точку как географ-профессионал. Но от географии никуда не ушел.

Брал интервью у специалистов по загрязнению воздуха, потом перебросился на грязные стоки химкомбината в украинском Северодонецке. Поехал туда вместе с фотокорреспондентом «Знание — сила» Витей Брелем, и наш репортаж об увиденном получил название «Города и воды» — очередное заимствованное у классика советской литературы Конст. Федина! Но это были лишь зигзаги — я сохранял полную верность Арктике и льдам. Потому-то с радостью отправился во льды… Кавказа. Там, в Безенгийском ущелье и на подступах к Казбеку, на леднике Гергети, работал небольшой гляциометеорологический отряд кандидата географических наук Давидович, моей славной Натиньки.

Шел 1970-й год, я уже имел за плечами двухлетний стаж самостоятельных дальних командировок и бестрепетно отбыл в новую для себя природную среду — в горы. Я настолько осмелел, что поехал, даже не убедившись, что Наташа уже спустилась с ледника и находится в селении Гергети на окраине известного поселка Казбеги, в начале Военно-Грузинской дороги, — ведь они вполне могли перебраться в Безенги, и мне пришлось бы рыскать по Северной Осетии и Кабардино-Балкарии в их поисках. Повезло, я без задержек прилетел в Минводы и к вечеру того же дня добрался на такси и попутных частных машинах до Гергети, преодолев около 400 километров шоссе. Наташин отряд был здесь.

Она принялась расспрашивать меня о семилетием Мишке, оставленном на попечении тети Сони. Я же стал интересоваться, где в данный момент находится Казбек, то ли вторая после Эльбруса, то ли третья после Эльбруса и Дыхтау вершина Кавказа. И узнал, что можно прожить у самого его подножья и неделю, и две, и не увидеть закрытого облаками исполина. Мне повезло с погодой, и на третий день «Казбек, как грань алмаза, снегами вечными сиял» перед самым моим носом!

На леднике Гергети, страшном, разбитом трещинами, в одной из которых за год до того погиб один гляциолог из Наташиного института (он слыл опытным альпинистом, однако допустил малую оплошность и сорвался в пропасть), мне не пришлось побывать, работы там сворачивались, уже наступал сентябрь. Мы перекочевали в Безенгийское ущелье, на одноименный ледник. Разбили там палаточный лагерь, и Наташа с коллегами приступила к «рутинным наблюдениям». Я же бродил по бортам долины, окаймляющим ледник, любовался природой высокогорья (как-никак более трех тысяч метров над уровнем моря), вдыхал ароматы альпийских лугов. И однажды…

Мне и прежде попадались на пути могилоподобные холмики с воткнутыми в них дощечками, на которых значились не имена, а цифры — так географы и геологи датируют различные эпохи оледенения, моренные отложения, свидетельствующие о стадиях былого наступания и отступания того или иного ледника. Я уже привык к тем «могилам» и не вздрагивал при их виде, однако сейчас все обстояло иначе: я наткнулся на альпинистское кладбище под странным названием «Миссес-Кош» (впоследствии мне никто так и не мог толком объяснить происхождение этого слова, связано ли оно с некой миссис, либо звучит по-местному, то ли по-кабардински, то ли по-балкарски). Располагалось оно в скалах неподалеку от альплагеря «Безенги», в те дни уже закрытого в связи с завершением сезона восхождений.

Это стало одним из самых сильных потрясений в моей жизни, отнюдь не плавно-безмятежной. На крутых каменных обрывах я насчитал около тридцати (воображаю, сколько их на сегодня!) молодых лиц, смотревших на меня с овальных эмалевых фотографий, рядом с каждым портретом был надгробный текст. Здесь покоились тела разбившихся, замерзших, задохнувшихся в лавине альпинистов, бывших журналистов, физиков, художников, кинооператоров, инженеров, мастеров и заслуженных мастеров спорта, отцов и матерей одного, двоих, троих детей. Все они причинили неизбывное горе своим многочисленным близким во имя пресловутого самопреодоления, самоутверждения и прочих гибельных для человека категорий!

Несколько часов я сидел у подножья той скалы, Наташа забеспокоилась, прибежала туда, и я провел с нею первую антиальпинистскую беседу. Она сопротивлялась, говорила о великолепных душевных качествах этих супергероев, кричала, что, как поет Высоцкий, «так — лучше, чем от водки и от простуд». И тут я ее поймал, спросив, отдала бы она Мишку в альпинисты, а в нашем сыне в то время уже во всю пробуждалось «семейное». Он обожал путешествовать и года через три уже отправился на ледники Кавказа вместе с мамой (а кончилось все это, естественно, поступлением на геологический факультет). Так вот, я задал этот простейший и одновременно весьма коварный вопрос. Ответ был таков: