Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А где Симон? — вдруг спросила она.
— Представления не имею. После истории в метро он вернулся к себе. В полном шоке. Надеюсь, гестапо оставит его в покое.
— Они знают, что он был с тобой в U-Bahn?
— Они знают все. Расследование поручено другому парню. Филипу Грюнвальду. Он почти так же глуп, как жесток. Настоящая опасность для общества. Потом заедем к Краусу и глянем, все ли с ним в порядке.
Они пошли через сад. Минна взяла Бивена под руку и держалась за него. Они миновали коридоры и двери. Наконец добрались до маленького амфитеатра с застекленными стенами. Анатомический театр. Минна прекрасно его помнила.
— Я ждал вас, — бросил человек в белом халате.
Они подошли ближе. Кёниг откинул простыню и обнажил тело. Мгновенно в Минне проснулся врач. Она не стала задерживаться ни на разверстой ране с отвратительными ошметками внутри, ни на ангельском личике, застывшем, как голова кариатиды.
Она сосредоточилась на теле в целом. Текстура кожи, пропорции членов… прежде всего она заметила на бедрах тонкую сеть растяжек. Затем едва видимый рисунок: начинающееся варикозное расширение на внутренней поверхности ног.
Увидела отечность на ляжках и коленях.
Перевела взгляд на лицо и отметила на висках хлоазмы — пятна, вызванные воздействием солнца.
— Эта женщина была беременна, — объявила она.
Кёниг сначала бросил на нее подозрительный взгляд, потом вроде расслабился. Он признал в ней коллегу, одну из посвященных. Змея, обвивающая посох Эскулапа[126], — самое мощное связующее звено между медиками. Они все братья или, по крайней мере, сотоварищи.
Кёниг развел руками в перчатках, признавая очевидность.
— Конечно, — просто признал он. — Как и три другие.
III. Колыбели
85
Симон Краус совершенно не понимал, что с ним происходит. Он безропотно последовал за эсэсовцами, оказался в фургоне, потом в камере гестапо. Он больше не дышал, не думал и в любой момент был готов получить удар или — почему бы нет? — пулю в голову.
Но ничего подобного не случилось.
Даже сама обстановка была не столь впечатляющей, как он воображал. Он представлял себе кровь на стенах, вопли в коридорах, выстрелы во дворе. Nada[127]. В ту ночь в застенках Geheime Staatspolizei все было спокойно.
Однако он не спал. Забившись в угол своей темницы, он ждал. Страх сделал остальное, парализовал тело, отравил каждую мысль. Всю ночь он вздрагивал, прислушивался, трясся.
Только на заре рассудок взял верх. С первыми лучами дня — в его темнице имелось окошечко, расположенное высоко наверху, — он принялся анализировать ситуацию.
Что-то явно пошло наперекосяк. Человек по имени Грюнвальд заявил ему, что Симона обвиняют в убийстве Адлонских Дам. Конечно, он подходил по профилю: психоаналитик (и любовник) каждой жертвы, к тому же вхожий в «Вильгельм-клуб». Мужчина вроде него вполне мог завести Сюзанну, Маргарет или Лени на Музейный остров или вглубь Тиргартена… Но как он мог попасть под подозрение, если настоящий убийца, Йозеф Крапп, погиб на его глазах не далее как сегодня утром?
По зрелом размышлении становилось ясно, что Грюнвальд наверняка конкурент Бивена, навязанный вышестоящим начальством. Но в чем заключается его встречное расследование? Почему под прицел попал именно Симон? Оставалось только молиться, чтобы Бивену удалось со всей определенностью доказать виновность Краппа…
Он все еще копался в своих предположениях, когда в самом начале дня его освободили. Без единого слова объяснений. Симон очутился на улице, по-прежнему перебирая свои гипотезы. Наверное, Бивен уже подал отчет начальству. Смерть Краппа/Хоффмана положила конец любым подозрениям. Симон был чист. И почти разочарован. Он провел целую ночь в средоточии ужаса, и ему совершенно нечего было рассказать…
И вот он шагал на заре по Берлину.
Он добрался до своего кабинета, ведомый инстинктом, как старая лошадь в кожаных шорах. Душ. Одежда. Кофе. Сознание начало узнавать каждый предмет, каждую деталь, видя в них подтверждение доброй вести: он избежал пыток и смерти. Его миновало то, чего любой берлинец боялся больше всего: испустить дух под ударами гестаповцев или на колючей проволоке концлагеря. Он спасен! Симон готов был расцеловать свою итальянскую кофеварку, свои эскизы Пауля Клее, свою инкрустированную мебель…
Он жмурил глаза, как толстый кот, уютно устроившись в кресле, когда в дверь позвонили. Он рано радовался. Со сжавшимся сердцем — размером с тлеющий уголек — он открыл, спрашивая себя, не лучше ли на этот раз собраться «с вещами на выход».
На пороге под ручку стояли Бивен и Минна, но принять их за парочку не представлялось возможным. Физически и, скажем, эстетически они находились на разных полюсах. Он в штатском тряпье, которое, казалось, снял с трупа бродяги, она в обгоревшей трапперской куртке (бог знает почему) все с той же обольстительной томной мордашкой, но словно усохшей вдвое.
Мысль, что они явились угоститься шампанским — в честь победы, — мелькнула у него в голове и вызвала ощущение подступающей мигрени. В восемь утра он был не совсем в форме. Но на их лицах не было и тени триумфа победителей. Что еще случилось?
Все расселись и решили выпить кофе. Он поспешил рассказать про свой арест. Имя Грюнвальда вроде не понравилось Бивену.
— Но они же выпустили меня, верно? — провозгласил Симон трелью утреннего горна. — Я подумал, что ты представил им отчет и…
— Ничего я не представлял, а выпустили тебя, потому что произошло нечто новое…
Десять минут спустя пришел черед Симона съежиться в кресле. А он-то думал потрясти их историей своего пребывания в застенках… Заведение Минны сгорело. Ладно. Малышка фон Хассель впала в кому. Чудо, что такое не случается с нею чаще.
Но главное, совершено новое убийство. Грета Филиц, последняя женщина, которая видела во сне Мраморного человека, четвертая в списке, мертва…
Грета, моя дорогая Грета… Он оттеснил ее в дальний уголок мозга, чтобы оплакать позже, в одиночестве и тишине.
Итак, они ошибались по всем статьям.
Симон даже успел оценить иронию ситуации: пока он ожидал казни в доме 8 по Принц-Альбрехтштрассе, Бивен и какой-то врач в нескольких метрах от него вытаскивали Минну из комы. Гримасы судьбы!
Но самое интересное гости оставили на закуску: Грета Филиц, как и три другие жертвы, была беременна.
Как ни странно, первым делом его поразила мысль: как же эти женщины провели его! Он их слушал, анализировал, он
