Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Милость Мланкина — не милость, а необходимость. Если Асклакин бросит на тушение пожара своих воинов, граница останется без защиты, а судя по всему, только этого побережники и ждут. Деревенские же жители вряд ли останутся защищать горящий лес, им бы убраться от пожара, да подальше, увести скот, унести скарб. Поля уже убраны, и фиуров деревень сейчас заботит далеко не охрана берега Шиниру. Они думают, чем будут кормить своих людей, если пламя перекинется на амбары.

— Желающие послужить фиуру Асклакину в Шине уроженцы Асморы, Хазоира, Тмиру, Северного и Южного Алманэфрета и Шембучени должны после прибытия в Шинирос в течение двух дней явиться в дом фиура и вступить в его отряд, — продолжает глашатай. — Два дня, честной народ Асморы! Не выполнившим условие содержание выплачиваться не будет!

Глашатай переводит дух и начинает повторять все заново. Слово в слово, звук в звук, даже вдыхает и выдыхает там же, где в прошлый раз. У Мланкина служат только лучшие. Только самые преданные.

Я пробираюсь через толпу, собравшуюся, чтобы послушать весть, покидаю рыночную площадь и торопливо бегу к дому нисфиура. Не знаю, что скажет Инетис, узнав, что я хочу уйти. Я не обязан, но я просто не могу сидеть на одном месте. За эти шесть Цветений я привык кочевать, скрываться, прятаться. Я не хочу, чтобы Мланкину докладывали о каждом мясном шарике, который я положу в рот, а я уверен, что за мной следят, я слишком привык оглядываться по сторонам и подмечать «хвосты».

Стража пропускает меня без вопросов, и уже через десяток шагов я оказываюсь в коридоре, который ведет в сонную Инетис. Я не слышу голоса Мланкина, но я и не обязан отчитываться ему о своем приходе — я пришел не к правителю, а к правительнице Асморанты. И все же я не могу не заметить, что в доме слишком тихо. Как будто никого нет.

Я замедляю шаг, когда вижу у сонной Инетис воина с перчаткой на руке. Останавливаюсь, когда он преграждает мне путь, выставив руку с растопыренными пальцами мне навстречу. Это еще совсем молодой парень, и он так рьяно стремится выполнить свой долг, что едва не выпускает в меня иглу, когда я делаю еще шаг.

Я замираю со словами заклятья, замершими на губах.

— Кто ты? — спрашивает он резким голосом. — Что тебе нужно?

— Меня зовут Цилиолис, — говорю я громко, чтобы и за шкурой, закрывающей вход в сонную, тоже было слышно. — Я брат правительницы Асморанты.

Парень колеблется, но потом отступает, позволяя мне пройти. В моей голове куча вопросов, которые я намерен задать сестре. Воина поставил Мланкин? Сама Инетис? Не думаю, что она стала бы это делать.

— Мне это не нравится, — заявляю я, входя в сонную. — У твоей двери охрана? Зачем?

Инетис лежит на постели, свернувшись в клубок и, кажется, спит. Услышав мой голос, она поднимается и садится, рубуша натягивается на теле, и я не могу удержаться — смотрю на ее живот, почти ожидая увидеть округлость, хотя прошел всего день с момента, как я ее видел в последний раз.

— Цили! — Инетис протягивает ко мне руки, и я подхожу ближе, чтобы заключить ее в объятья. Ее глаза опухли — то ли от сна, то ли от слез, я не могу понять. — Цили, что происходит? Меня не выпускают из сонной, и никто мне ничего не говорит. Что-то в Шиниросе? Скажи мне. Я слышала про Шинирос.

Я усаживаюсь рядом с Инетис на постель и пересказываю ей весть. Она охает, когда я говорю о пожаре, сжимает губы, сосредоточенно хмурится. Вековечный лес близок ей, как близок любому магу, и ее точно так же, как и меня, тревожит его судьба.

— Этот кусок орфусы… Мланкин запер меня здесь, как пленницу, — говорит она. — Кмерлан вчера хотел остаться со мной, поиграть, но он пришел и выпроводил его за порог, как будто это не мой сын, а только его. Мне приходится подслушивать, что говорят солдаты, иначе я вообще не буду ничего знать. Вековечный лес… не могу поверить. Просто не могу.

— Твой стражник пропустил меня без вопросов, — говорю я.

— Он разрешает приходить только Кмерлану, тебе и Унне. И своей травнице.

Она словно спотыкается на имени Унны, но, возможно, мне это просто показалось.

— Не могу представить, что должна провести здесь целые Холода, — говорит она. — Энефрет бросила нас. Бросила меня, хотя так пеклась об этом ребенке. У меня чувство, что она не появится до его рождения.

Я беру ее за руку и смотрю на горящий на запястье знак. Ее ладонь холодная, бледная, а рука слабая. Колесо светится на коже, мерцает в так сердцебиению. Да, если бы не знак, я бы мог решить, что все это было просто еще одно магическое наваждение. Костер, неутаимая печать наследника, женщина высотой до небес… Неужели Энефрет демонстрировала нам свое могущество только для того, чтобы потом просто исчезнуть без следа?

— Травница сказала, что я ношу ребенка уже два круга. — Инетис обрывает себя. — Я боюсь, Цили. Я чувствую, как он растет. Мне кажется, я чувствую, как он становится все больше и больше у меня в животе.

Она прижимает руку к животу и замирает, прислушиваясь, и глаза ее стекленеют, и мне становится не по себе. Я отпускаю ее руку и смотрю на нее, пытаясь поймать взгляд. Мгновение — и она возвращается, приходит в себя, смаргивает.

— Инетис, я уверен, все будет так, как сказала Энефрет, — говорю я. — Ты родишь этого ребенка, и все будет хорошо. Думай об этом.

— Она этого не говорила, — качает она головой. — Она лишь сказала об избранном, которого я должна буду родить. А вдруг он убьет меня? Ты ведь не убьешь меня, правда… ребенок?

Она даже не может назвать его своим сыном. Да и я не могу думать об этом ребенке, как о ее сыне, как о моем племяннике. Энефрет сделала ее сосудом для исполнения своей воли, просто женщиной, которая родит необычного ребенка. Серпетис был прав, когда злился и рычал, призывая ее, требуя ответа. Энефрет так же отбросит прочь Инетис, когда та родит. Лишит ее знака — просто потому что она уже выполнила то, что должна была. Я почти уверен, что так и будет, и хоть я не хочу сейчас об этом говорить, хуже будет, если я скрою правду.

— Серпетис вчера был у меня, — говорю я. — Приходил вечером.

Она удивленно поднимает на меня взгляд. Инетис неприятно говорить о нем, и я понимаю, почему — и за это никто ее не может винить — но я должен рассказать ей о том, что случилось.

— Его знак пропал. Как и не было.

Инетис инстинктивно хватается за свое запястье, словно ожидает, что и ее знак вот-вот исчезнет. Она качает головой, пытается найти слова — и не может.

— Почему? — наконец, спрашивает она, но я — не тот, кто может ей ответить.

— Я не знаю. Ты беременна, он сделал то, что должен? — Я пожимаю плечами. Другого ответа у меня нет. Другого ответа и не будет.

Инетис поднимается с постели и подходит к окну, потом возвращается к постели, снова идет к окну и возвращается. Она взволнованна и пытается осознать услышанное.

— Ты потому пришел? — спрашивает она.

Я качаю головой.

— Нет. Я пришел из-за пожара. Я хочу уйти в Шинирос, хочу помогать там. Орвинис тоже…

— Нет, Цили, нет! — восклицает она, почти перебивая меня. Инетис подбегает ко мне, садится рядом и хватает меня за руки, заставляя посмотреть на нее. Она выглядит испуганной. — Ты не можешь меня оставить! Ты не можешь бросить меня!

Я ждал этих слов, но они ничего не изменят.

— До рождения ребенка еще долго, — говорю я. — Я вернусь к концу Холодов. Да и Унна будет рядом с тобой.

И снова лицо Инетис меняется.

— Она же жила в лесу, — говорит она. — Вдруг она тоже решила уйти? С кем я останусь тут? С Серпетисом? Ему теперь наверняка и дела до планов Энефрет нет. Он зол на нее — и я понимаю, почему, я бы тоже была в ярости.

— Ну, как бы то ни было, он — отец твоего ребенка, — говорю я.

— Мланкин не позволит ему переступить порог моей сонной, — качает она головой. — Судя по всему, уже не позволяет. Он ни разу не зашел ко мне. Ему неприятно видеть меня. Как и мне его. Это не тот мужчина, которого я бы хотела видеть в своей постели, — говорит она прямо, густо краснея, и мы оба отводим взгляды друг от друга, потому что это не те вещи, которые брат должен обсуждать с сестрой. — И это может быть опасно. Если хоть кто-то заподозрит…