Сочинения - Владимир Высоцкий

Письмо в редакцию телевизионной передачи «Очевидное — невероятное» из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи

Дорогая передача!Во субботу, чуть не плача,Вся Канатчикова дачаК телевизору рвалась, —Вместо чтоб поесть, помытьсяУколоться и забыться,Вся безумная больницаУ экрана собралась.

Говорил, ломая руки,Краснобай и баламутПро бессилие наукиПеред тайною Бермуд, —Все мозги разбил на части,Все извилины заплел —И канатчиковы властиКолят нам второй укол.

Уважаемый редактор!Может, лучше — про реактор?Про любимый лунный трактор?!Ведь нельзя же! — год подряд:То тарелками пугают —Дескать, подлые, летают;То у вас собаки лают,То руины — говорят!

Мы кое в чем поднаторели:Мы тарелки бьем весь год —Мы на них собаку съели, —Если повар нам не врет.А медикаментов груды —В унитаз, кто не дурак.Это жизнь! И вдруг — Бермуды!Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала —Нам вождя недоставало:Настоящих буйных мало —Вот и нету вожаков.Но на происки и бредниСети есть у нас и бредни —Не испортят нам обедниЗлые происки врагов!

Это их худые чертиБермутят воду во пруду,Это все придумал ЧерчилльВ восемнадцатом году!Мы про взрывы, про пожарыСочиняли ноту ТАСС…Тут примчались санитары —Зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек,Прикрутили к спинкам коек —Бился в пене параноикКак ведьмак на шабаше:"Развяжите полотенцы,Иноверы, изуверцы!Нам бермуторно на сердцеИ бермутно на душе!"

Сорок душ посменно воют —Раскалились добела, —Во как сильно беспокоятТреугольные дела!Все почти с ума свихнулись —Даже кто безумен был, —И тогда главврач МаргулисТелевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит —За спиною штепсель прячет, —Подал знак кому-то — значит,Фельдшер вырвет провода.Нам осталось уколоться —И упасть на дно колодца,И пропасть на дне колодца,Как в Бермудах, навсегда.

Ну а завтра спросят дети,Навещая нас с утра:"Папы, что сказали этиКандидаты в доктора?"Мы откроем нашим чадамПравду — им не все равно:"Удивительное рядом —Но оно запрещено!"

Вон дантист-надомник Рудик —У него приемник «грюндиг», —Он его ночами крутит —Ловит, контра, ФРГ.Он там был купцом по шмуткамИ подвинулся рассудком, —К нам попал в волненье жуткомС номерочком на ноге.

Прибежал, взволнован крайне, —Сообщеньем нас потряс,Будто — наш научный лайнерВ треугольнике погряз;Сгинул, топливо истратив,Весь распался на куски, —Двух безумных наших братьевПодобрали рыбаки.

Те, кто выжил в катаклизме,Пребывают в пессимизме, —Их вчера в стеклянной призмеК нам в больницу привезли —И один из них, механик,Рассказал, сбежав от нянек,Что Бермудский многогранник —Незакрытый пуп Земли.

«Что там было? Как ты спасся?» —Каждый лез и приставал, —Но механик только тряссяИ чинарики стрелял.Он то плакал, то смеялся,То щетинился как еж, —Он над нами издевался, —Сумасшедший — что возьмешь!

Взвился бывший алкоголик,Матерщинник и крамольник:"Надо выпить треугольник!На троих его! Даешь!"Разошелся — так и сыпет:"Треугольник будет выпит! —Будь он параллелепипед,Будь он круг, едрена вошь!"

Больно бьют по нашим душам«Голоса» за тыщи миль, —Зря «Америку» не глушим,Зря не давим «Израиль»:Всей своей враждебной сутьюПодрывают и вредят —Кормят, поят нас бермутьюПро таинственный квадрат!

Лектора из передачи!Те, кто так или иначеГоворят про неудачиИ нервируют народ!Нас берите, обреченных, —Треугольник вас, ученых,Превратит в умалишенных,Ну а нас — наоборот.

Пусть — безумная идея,Не решайте сгоряча.Отвечайте нам скорееЧерез доку главврача!С уваженьем… Дата. Подпись.Отвечайте нам — а то,Если вы не отзоветесьМы напишем… в «Спортлото»!

Палач

Когда я об стену разбил лицо и членыИ все, что только было можно, произнес,Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобеНе лучше ль чаю? Или огненный напиток?Чем учинять членовредительство себе,Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. —

Он сказал мне, — приляг,Успокойся, не плачь, —Он сказал, — я не враг,Я — твой верный палач.

Уж не за полночь — за три,Давай отдохнем.Нам ведь все-таки завтраРаботать вдвоем".

"Чем черт не шутит, что ж, — хлебну, пожалуй, чаю,Раз дело приняло приятный оборот,Но ненавижу я весь ваш палачий род —Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!"

Он попросил: "Не трожьте грязное белье.Я сам к палачеству пристрастья не питаю.Но вы войдите в положение мое —Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,

Молчаливо, прости,Счет веду головам.Ваш удел — не ахти,Но завидую вам.

Право, я не шучу,Я смотрю делово:Говори, что хочу,Обзывай хоть кого. —

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,Он говорил, сморкаясь в старое пальто, —Приговоренный обладает, как никто,Свободой слова, то есть подлинной свободой".

И я избавился от острой неприязниИ посочувствовал дурной его судьбе.Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»И я ответил: "Вероятно, так себе…

Ах, прощенья прошу, —Важно знать палачу,Что, когда я вишу,Я ногами сучу.

Да у плахи сперваХорошо б подмели,Чтоб, упавши, главаНе валялась в пыли".

Чай закипел, положен сахар по две ложки.«Спасибо!» — "Что вы? Не извольте возражать!Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,А грязи нет — у нас ковровые дорожки".

Ах, да неужто ли подобное возможно!От умиленья я всплакнул и лег ничком.Потрогав шею мне легко и осторожно,Он одобрительно поцокал языком.

Он шепнул: "Ни гугу!Здесь кругом стукачи.Чем смогу — помогу,Только ты не молчи.

Стану ноги пилить —Можешь ересь болтать,Чтобы казнь отдалить,Буду дольше пытать".

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!А я — уже дождаться утра не могу,Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,Я крикну весело: остановись, мгновенье!

"…И можно музыку заказывать при этом,Чтоб стоны с воплями остались на губах".Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

"Будет больно — поплачь,Если невмоготу". —Намекнул мне палач.Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,Правда, сам загрустил —Помнят тех, кто казнен,А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом,Назвав ее карикатурой на топор:«Как много миру дал голов французский двор!..»И посочувствовал наивным гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,Был оживлен и сыпал датами привычно,Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,И горевал о тех, над кем работал лично.

"Раньше, — он говорил, —Я дровишки рубил,Я и стриг, я и брил,И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустотуИ губил свой талант,А на этом постуПовернулось на лад".

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,Рубил — должно быть, для наглядности, — рукой.А в то же время знать не знал, кто он такой, —Невелико образованье палачево.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,Он дул на воду, грея руки о стекло.Об инквизиции с почтеньем отозвалсяИ об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи —Вдруг палач зарыдал —Дескать, жертвы моиВсе идут на скандал.

"Ах, вы тяжкие дни,Палачева стерня.Ну за что же ониНенавидят меня?"

Он мне поведал назначенье инструментов.Все так не страшно — и палач как добрый врач."Но на работе до поры все это прячь,Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь, —Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, —А он примерится, когда ты подойдешь,Возьмет и плюнет — и испорчена рубаха".

Накричали речейМы за клан палачей.Мы за всех палачейПили чай — чай ничей.

Я совсем обалдел,Чуть не лопнул, крича.Я орал: "Кто посмелОбижать палача!.."

Смежила веки мне предсмертная усталость.Уже светало, наше время истекло.Но мне хотя бы перед смертью повезло —Такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,Согнал назойливую муху мне с плеча…Как жаль, недолго мне хранить воспоминаньеИ образ доброго чудного палача.

x x x