Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

– В тусклом свете не видно. А при солнце, может статься, опять проявится.

– Кто не знает, тот не увидит, – заверил Чагдар.

Гассар нервно потер подбородок.

– Теперь все лупами вооружились. В цепи ученого кота на школьных тетрадках – и там свастику обнаружили. А тут вон какая здоровая. Узнает кто, и мне тогда крышка!

– Ну, вы тут при чем? Свастика на полу с дореволюционных времен, – попытался подбодрить завхоза Чагдар.

– А ты откуда знаешь, Гайдар Петрович? – подловил его Гассар. – Ты же всего год как в Ленинград приехал.

– Монахи говорили, – нашелся Чагдар.

– А ты им больше верь! Шпионы твои монахи! – И, помолчав, добавил: – Были шпионами.

– Они не мои! – отмежевался Чагдар. – Я за лечением к ним ехал.

– Нашел к кому! В Ленинграде полно хороших врачей…

– Да кто бы меня принял без прописки? А тут пообещали…

– Кто пообещал?

– Настоятель бывший.

– И где теперь тот настоятель?

– Уехал на родину, в Бурятию, умирать…

Лыко-мочало, начинай сначала. Чагдар уже в десятый раз рассказывал Гассару историю своего появления в дацане. Понимал: проверяет его завхоз. Хамбо-лама Агван Доржиев и правда уехал в октябре прошлого, 1937 года в Забайкалье, в родной дацан. А то, что арестовали настоятеля в Улан-Удэ, Чагдар мог и не знать, если бы внучатый племянник ламы, душеприказчик и наследник Сандже Дылыков не поделился с ним этим скорбным известием. Чагдару Сандже жалко: такой смертельно опасный груз – дацан с двумя жилыми домами в придачу – свалился на плечи юному аспиранту-японисту Института востоковедения. Осложнялось дело тем, что Дылыков с женой и двумя детьми жил при дацане в бывшей квартире хамбо-ламы. А вслед за крамольным наследством пришло известие, что дядя до последнего прибежища не доехал. Сандже стал ходатайствовать перед Ленсоветом о передаче дацана в госфонд. Но имелась закавыка: по соглашению 1927 года храм считался достоянием буддистов четырех стран, принимавших участие в его строительстве – Тибета, Монголии, Бурятии и Калмыкии.

– Умер уже? – не отставал завхоз.

– Кто?

– Да настоятель.

– Не знаю, – пожал плечами Чагдар.

– А что, у тебя разве связи с бурятами нет?

– Нет, я ж калмык.

– Калмык? – завхоз делал вид, что страдает провалами в памяти. – Из Калмыкии, значит?

– Нет, – Чагдар позволил себе подпустить в голосе некоторое раздражение. – Из Ростовской области я, область в прошлом году выделили из Азовско-Причерноморского края.

– Из глубинки, значит? – уточнил Гассар. – А разговариваешь что-то очень грамотно.

– Учителем русского языка долго был, – устало объяснил Чагдар и, чтобы прекратить дознание, попросил: – Мне бы скипидару, кисть окунуть, чтоб не засохла.

– Нет, ты давай уж все закрась. И это тоже, – завхоз указал на изображение лотоса.

– А цветок-то зачем? – оторопел Чагдар. – Лотос – символ чистоты.

– Сегодня символ чистоты, а завтра – неизвестно, – многозначительно произнес Гассар. – Замазывай!

– Как скажете, – пожал плечами Чагдар. – А вы, Константин Иванович, из немцев будете?

Гассар аж взвился.

– Я – из немцев?! Моя фамилия исконно русская, со времен Ивана Грозного в списках, владимирскому боярину дарованная в знак высочайшего расположения!

– Так что ж, вы из бывших?

Завхоз понял, что в запале сболтнул лишнего.

– Да нет же, род наш давно обеднел, – забормотал он. – Семья к революции была почти пролетарской. Пойду поищу тебе скипидара, – Гассар суетливо направился к выходу. Средняя дверь гулко хлопнула.

Чагдар насухо вытер кисть и положил рядом с банкой на газету, привычно проверяя, чтобы на листе случайно не оказалось портретов Сталина, Молотова или Ежова. Для хозяйственных целей самый безопасный – последний лист любого издания. Глаз зацепился за извещение: «Партийная Коллегия Комиссии Партийного Контроля просит Богаева Ф. И., Белякова В. Я., Семенова А. П. и Кокарева Л. А. сообщить свои адреса и место работы. Просьба ко всем товарищам и организациям, знающим местонахождение перечисленных лиц, сообщить об этом в коллегию». Такие извещения не редкость. Много партийцев пытаются раствориться теперь среди народных масс.

Ловко он завхоза поддел, может, прекратит допытываться. А лотос, выложенный цветными плитками на полу, жалко замазывать, к тому же сохнет краска при низкой температуре долго, а дров закупили мало и топят теперь помещение вполсилы. Навряд ли до Нового года водворится здесь физкультурная база областного комитета профсоюза рабочих жилищного хозяйства, в аренду которому передали здание. Чагдар очень рассчитывал на промедление и по мере возможности этому способствовал. И вот почему.

Монаху, чьего имени он даже не знал, севшему в затвор в далеком 1935-м и жившему в келье под самой крышей храма, до завершения обета затворничества в три года три месяца и три дня оставалось всего лишь двенадцать суток. Весь прошедший год Чагдар втайне готовил для монаха в подвальной кухне пустой рис и вареные овощи и выносил за ним горшок. Это была часть завещания старого настоятеля своему племяннику, не прописанная на бумаге, но предполагавшаяся к исполнению.

Старый хамбо-лама возлагал на затворника большую надежду по защите целостности храма. Именно за такой срок по вычислениям буддийских мудрецов кармическая энергия способна трансформироваться в энергию мудрости. И коль скоро старый хамбо-лама не счел возможным нарушить уединение монаха, у Чагдара не было выбора, кроме как принять к исполнению просьбу Агвана Доржиева. Хамбо-ламе Чагдар был обязан своим спасением.

Старый настоятель позвал Чагдара приехать в Ольгино на беседу как раз в тот день, когда арестовали всех оставшихся обитателей дацана. Простое то было совпадение или он, Чагдар, такой везучий – не ему судить. Только уходил он из благостного дацана погожим солнечным днем 3 сентября, ничего не подозревая. Поздоровался с земляком, вернувшимся с утренней рыбалки, сложил овощи с огорода в ивовую корзину в подарок хамбо-ламе, прикрыл мешковиной и пошел на станцию, рассчитывая вернуться тем же вечером.

Однако встреча затянулась. Хамбо-лама дотошно расспрашивал Чагдара об обстановке в Калмыкии. Может, проверял, тот ли человек Чагдар, за кого себя выдает, а может, и впрямь не имел иных способов узнать, что там творится.

Что поразило Чагдара в старом настоятеле, так это почти неподвижная мимика при удивительно притягательном взгляде. Наполненные теплотой глаза жили отдельно от застывшего лица. Судя по страшно распухшим, похожим на слоновьи, ногам, хамбо-лама должен был испытывать сильную ревматическую боль, но ни на лице, ни в глазах это не отражалось. Однако недаром же он выбрал жить вне дацана, видно, не в состоянии был подняться на верхний этаж.

Чагдар очень тревожился, как встретит его хамбо-лама. Как ни крути, а они идейные враги: советская власть уничтожила все плоды подвижнической жизни Агвана Доржиева во имя распространения веры. Но за всю продолжительную беседу Чагдар ни разу не почувствовал ни напряжения, ни фальши в дружелюбно-ровном голосе старого настоятеля. А когда