Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да нет, ты не думай, – торопливо зашептал Чагдар в ответ. – Никакого маскарада. Я по здоровью уволился. Подлечиться сюда приехал. Туберкулез у меня обострился…
– Туберкулез? – Поппе отшатнулся. – С туберкулезом я тебя тем более принять не могу. Жена и без того больная, дети опять же… Ты извини…
– Нет, это ты извини. Что-то я не подумал…
– Выздоравливай!
– Спасибо, – ответил Чагдар уже в спину бывшему товарищу: Поппе торопливо взбегал по лестнице.
Чагдар подхватил чемодан и поспешил вниз. Быстрым шагом вышел со двора с полным осознанием того, как опасен стал Ленинград, в котором гэпэушники сметают теперь всех – от академиков до чистильщиков обуви. В голове свербел только один вопрос: где провести ближайшую ночь, не привлекая к себе внимания…
Закатное солнце равнодушно-прохладным северным светом слегка подрумянивало круглые маковки притихшего Князь-Владимирского собора, лишенная колоколов звонница беспрепятственно пропускала последние лучи. Чагдару казалось, что даже воздух вибрирует от ощущения приближающейся опасности. Он проклинал чемодан, выдававший в нем приезжего. Очень хотелось пить, но где бы утолить жажду, сообразить не мог. Он даже не смог сразу решить, в какую сторону направиться. Пошел на закат, туда, где садилось в холодную воду Малой Невки нежаркое солнце. Проходя мимо Князь-Владимирского собора, с удивлением заметил, как в боковую дверь проскользнула фигура в рясе – неужели собор все еще действует? Но если действует православный храм, то, может быть, и буддийский не закрыли?
Чагдар много слышал об Агване Доржиеве, основателе и настоятеле петербургского хурула; нет, не хурула, в Ленинграде буддийский храм носит бурятское название – дацан. Невероятный человек из забайкальской глубинки, наставник Далай-ламы XIII, успел нажить столько недругов, что его не раз пытались убить в Китае, Индии и Монголии, назначая цену за его голову, но не смогли. Каким-то чудом он смог убедить последнего русского царя разрешить строительство в Санкт-Петербурге грандиозного храма, умудрился привлечь на свою сторону сливки петербургской знати и российского ученого мира. А когда пришла советская власть, этот ловкий лама сумел найти общий язык с наркомом иностранных дел Чичериным. В институте Чагдар даже читал автобиографию Доржиева – для тренировки языка, поскольку написана она была на монгольском и в стихах. «Занимательные заметки» называлась книжица. Описывал Доржиев свои приключения и кругосветные путешествия очень необычно для серьезного человека, имеющего звание хамбо-ламы – священника-философа: с юмором и самокритикой.
При петербургском дацане Доржиев построил два жилых дома для монахов, преодолев многочисленные препоны, чинимые властями, и бурные возражения православных священников. А в 1920-е годы, когда монахи убежали из Ленинграда от голода и репрессий, Доржиев отдал освободившиеся комнаты студентам Восточного института. Сам Чагдар там никогда не жил: общежитие при дацане считалось сомнительным местом для партийных студентов, да и ездить из Старой деревни, где находился дацан, на улицу Блохина, а потом на набережную Обводного канала, было не с руки.
Дальнейшей судьбы храма Чагдар не знал. Но сейчас ему очень хотелось, чтобы дацан уцелел и действовал.
Через час быстрого хода по все больше темнеющим и пустеющим улицам и мостам Чагдар был у цели. В тусклом свете северной летней ночи здание храма выглядело монолитной темной громадой. Окруженное высоким кирпичным забором, оно казалось надежно огражденным от опасного для жизни мира. Ажурные ворота, увенчанные многочисленными трезубцами, были заперты, боковые калитки справа и слева от ворот тоже. Ни одного окошка не светилось во втором этаже храма, где находились комнаты для монахов. Но нос уловил слабый запах терпких можжевеловых воскурений, и ничего не могло обрадовать Чагдара сейчас больше. Дацан действовал! Через забор ему, конечно, не перемахнуть, но у жилых домов имелся и отдельный вход – Чагдар был здесь пару раз в гостях у сокурсников из Монголии.
В нижнем этаже четырехэтажного дома раньше было два магазинчика: один торговал съестным: рисом, сушеным саго, китайским чаем, второй – предметами культа и целебными порошками из трав. Тогда, в 1920-е, Чагдара возмущало, что хамбо-ламе всё еще разрешают торговать мракобесием. А теперь, увидев свет электрической лампочки за желтыми занавесками окна в «мракобесном» магазине, Чагдар ощутил, как этот свет будто проникает внутрь и согревает его, растапливает окаменевший живот.
Он негромко постучал в окошко. Занавеска приподнялась, чье-то скуластое лицо прилипло к стеклу. Свой! Не имело значения, калмык, бурят или монгол – закон гостеприимства для всех один.
– Сян байну, – негромко, словно пароль, произнес Чагдар приветствие, единое для бурятов и монголов.
– Мендвт! – ответил ему человек за стеклом и широко, радостно улыбнулся.
Заширкала задвижка, дверь открылась.
– Проходите, попейте чаю! – традиционно приветствовал Чагдара бритоголовый монах в багровой одеж-де. По узкому лицу, тонкой кости, по манере двигаться Чагдар опознал в нем донского калмыка. Так и хотелось расцеловать земляка, едва сдерживал нахлынувшие чувства.
Внутри пахло тысячью целебных трав, как пахнет только в приемной ламы-лекаря – эмчи. Запах был сильный, пряно-перечно-сладкий, но умиротворяющий. Монах указал Чагдару на стопку узких матрасиков посреди пустой залы, предлагая сесть, а сам поспешил к стоявшему в углу примусу – разогревать чай.
Чагдар оставил у порога чемодан, сел, огляделся. Магазин выглядел непривычно пустым. Когда-то здесь на многочисленных столах и столиках лежали блескучие отрезы тканей, медальоны, медная утварь, колокольчики и павлиньи перья, теперь же из всего убранства остались лишь высокие шкафы с выдвижными ящиками: большими внизу, маленькими повыше.
Между тем монах принес дымящийся котелок и две фарфоровые чашки. Котелок поставил на чугунную подставку, чашки – на низенький лаковый столик, больше похожий на скамейку для ног. Разлил чай, аккуратно зачерпывая деревянным половником, подал чашку гостю. Чагдар окунул по обычаю в чай безымянный палец, брызнул вверх, вниз и за спину, отпил глоток. Это была настоящая джомба с молоком, солью, маслом и мускатным орехом. Чагдар старался пить не торопясь, делая мелкие глоточки, но как ни пытался растянуть, чай быстро кончился. Монах молча взял чашку и вновь наполнил. Чагдар допил вторую чашку и, возвращая, произнес:
– Цадув!
Это простое, короткое слово означало, что он сыт, и подразумевало, что благодарен. Теперь можно и разговоры разговаривать.
– Вижу, что вы мой земляк. Из какого рода будете? – монах соблюдал церемонию встречи.
– Чолункин Чагдар, сын джангарчи Баатра…
– Да ты что! – хлопнул себя по бедрам монах, моментально перейдя на «ты» и на русский. – Я с твоим старшим братом Очиром в Галлиполи в одном лагере время коротал!
